Очерк методологии общественных наук (4)

Главная / Публикации / Очерк методологии общественных наук (4)

Очерк методологии общественных наук (4)

24.Множественность общественных наук и проблема единой обобщающей социальной науки. А. Формы разделения труда в обществоведении

Та же целостность общественной жизни, с точки зрения которой мы оценили постановку вопроса о «факторах» истории, влечет к еще более существенному методологическому вопросу: в какой мере и в какой форме возможно вообще разумное и плодотворное разделение труда между отдельными общественными науками и в какой форме возможна, с другой стороны, обобщающая социальная наука? Остановимся для начала на первой части вопроса.

Что какое-то вообще разделение обществоведения на ряд отдельных общественных наук и возможно, и необходимо — это столь твердо доказано самим фактом длительного и плодотворного развития ряда специальных общественных наук, что было бы неуместной претензией сомневаться в его законности и ненужным педантизмом — разъяснить эту законность. Мы ставим лишь вопрос о том, 1) в какой мере и 2) в какой форме законно или наиболее плодотворно такое разделение труда в обществоведении.

Прежде всего, из уясненных нами соображений явствует, что не может идти речи о полной обособленности или раздельности этих наук, ибо это предполагало бы опровергнутую выше обособленность отдельных областей общественной жизни. Если, напр., хозяйственная жизнь или государство предполагают право, а право, нормируя какие-то реальные общественные процессы, в свою очередь их предполагает, то ясно, что, напр., политическая экономия и политика (учение о государстве) связаны с юриспруденцией, а последняя в свою очередь соприкасается с ними. И точно так же история умственных и духовных движений связана с историей общественных отношений, как и последняя с первой. Вообще говоря, науки обособляются здесь (как, впрочем, и всюду) не в силу реальной обособленности своих объектов, а в силу того, что производительность научного труда повышается (или даже он впервые становится возможным ввиду необозримого богатства фактов общественной жизни в целом), когда абстрагирующее внимание сосредоточивается на одной стороне или как бы на одном измерении или оттенке явлений, либо сознательно игнорируя остальные, либо обращая на них внимание лишь постольку, поскольку это нужно для лучшего понимания одной избранной стороны.

Эта возможность двух форм сосредоточения внимания на одной стороне явлений полагает возможность двух форм разделения труда, которые и являются часто предметом методологических разногласий (хотя обычно спорный пункт формулируется ложным образом совершенно иначе, о чем подробнее ниже). А именно разработка специальной общественной науки возможна: 1) в форме чисто абстрактного анализа содержания данной стороны в ее умственно-достигнутом отрешении от других, соприкасающихся или слитых с нею сторон общественной жизни, 2) в форме конкретного познания данной стороны, причем она изучается во всей ее полноте, т.е. данная сторона лишь выдвигается на первый план или ставится в центр внимания, но она познается именно так, как она реально есть, т.е. в неразрывной связи с остальными моментами, в ней соучаствующими.

К этому, в сущности, сводится пресловутый спор о значении «дедуктивного» и «индуктивного» методов в обществоведении. В той форме, в какой он обычно ведется, он лишен серьезного методологического значения. Если, напр., Карл Менглер и сторонники классической политической экономии доказывают необходимость «дедуктивного» метода в политической экономии, а сторонники исторической политической экономии (Книс.Шмоллер) — необходимость «индуктивного» метода, т.е. обобщений, выведенных из опыта, если Дж.Ст.Милль приходит в книге своей логики («Логика наук о духе») к выводу о предпочтительности дедуктивного метода над индуктивным в обществоведении или если аналогичная форма спора возникает в правоведении, то на это надо просто сказать, что, с одной стороны, всякое обществоведение есть опытное знание и опирается на обобщения, достигнутые через единичные наблюдения, и что, с другой стороны, в нем, как и во всех других науках, обобщение достигается не через обычную «индукцию» в традиционном смысле школьной логики (через суммирование единичных наблюдений в частных обобщениях, в последних — во все более широких обобщениях), а через общие гипотезы, из которых дедуктивно делаются выводы, проверяемые затем на фактах. Вообще говоря, спор этот потому лишен серьезного значения, что с точки зрения научной логики «индукция» и «дедукция» совсем не суть различные методы исследования, а скорее «научная индукция» (в смысле методов экспериментального или опытного знания, методов, намеченных Бэконом и Миллем) есть сложный комплекс умозаключений, в состав которого входит и индукция (в обычном смысле слова), и дедукция.

Но спор этот есть в действительности, как указано выше, спор об абстрактном или конкретном построении специальных общественных наук. В этом именно заключается противоположность между классической (и австрийской) школой, с одной стороны, и исторической школой — с другой, в политической экономии, или аналогичная противоположность между абстрактным и конкретным правоведением, и т.п., и смысл этой противоположности указан нами выше. Так, напр., «абстрактная» политическая экономия исходит из понятия чисто экономического отношения, как оно складывается из мотивов хозяйственного расчета (из мотивов идеального «экономического существа», стремящегося только продать дороже и купить дешевле), и игнорирует сложную конкретную юридическую, бытовую, моральную и пр. стороны экономической жизни, тогда как описательная или историческая школа хочет достигать обобщений через наблюдение всей конкретной сложности хозяйственной жизни. Точно так же абстрактное правоведение берет право как систему чистых норм, отвлекаясь от полноты конкретных жизненных интересов, которые соучаствуют в правовой жизни, тогда как конкретное «историческое» или «социологическое» правоведение изучает право как реальные правовые отношения в их связи со всем реальным содержанием интересов и потребностей, их заполняющих.

Спор этот не может быть решен односторонне, в смысле признания исключительной правомерности одного направления и безусловного отвержения другого. Можно говорить разве только о предпочтительности в смысле большего научного значения и большей сферы применимости того или другого метода. И в этом смысле надо признать, что, — поскольку конкретное направление не впадает в крайности чистого историзма, отрицающего всякое обобщение в обществоведении (критику его см. выше, в п.6), — преимущества широты применимости и значительности выводов остаются бесспорно с ним, ибо в силу живой слитности общественных явлений всякая область их имеет не только внешнюю связь с иными областями, которую легко могло бы игнорировать абстрагирующее знание, но и неотделимое внутреннее единство с ними, в силу чего неучтение их либо вообще невозможно, либо ведет к чисто гипотетическим абстрактным построениям, приобретающим конкретное значение лишь через многие дополнения. Первое (т.е. невозможность неучтения сопутствующих инородных моментов) скрывается в том, что даже самые абстрактные схемы политической экономии предполагают некоторые самые общие юридические отношения (напр., в построениях классической политической экономии — право частной собственности, свободу договоров и обеспеченность того и другого от правонарушений), или что даже чисто абстрактная догма права вносит в свою классификацию моменты жизненного содержания норм (деления права на публичное и частное или частного — на имущественное и семейное и т.п.). Второе, т.е. чисто гипотетический характер выводов, налагает на это направление обязательство помнить, как далеки его схемы от реальной полноты жизни, и применять их к истолкованию конкретной действительности только с соответствующими дополнениями и ограничениями. По сравнению с этой ограниченной возможностью и ограниченным значением построения специальной общественной науки по принципу чистого изолирования абстрактной стороны общественной жизни, метод специальных наук, построенных на простом сосредоточении внимания на одной стороне жизни, с учетом всех остальных, в ней соучаствующих или ей сопутствующих, имеет гораздо большее реальное значение. Прежде всего, ясно само собой, что вес исторические специальные науки — история права, история хозяйственного быта и т.п., — т.е. конкретные описания развития и состояний определенной стороны жизни, принадлежат к этому типу специального обществоведения. А затем и теоретические науки, построенные по этому типу специализации, обладают гораздо большей полнотой и жизненной значительностью выводов.

Этим признанием, однако, не исключается вообще правомерность абстрактного построения специальных общественных наук, подобно тому, как опытная физика не может отрицать правомерность, напр., абстрактной механики. Им только определяются условия и пределы значимости выводов абстрактного знания. А именно: 1) абстрактное направление не должно думать, что оно способно взять изучаемую им сторону жизни в абсолютно чистом или отрешенном виде, ибо, как мы видели, она включает в себя и сопутствующие моменты, отвлечение которых логически невозможно, так как вне их немыслима логически с ними связанная сторона, образующая предмет данного изучения; 2) оно должно придавать своим выводам лишь значение формулирования общих тенденций, действующих при прочих равных условиях или только при определенных данных условиях и существенно ограничиваемых или изменяемых воздействием иных сторон общественной жизни. В этом втором отношении можно определить, при каких условиях абстрактный метод целесообразен и при каких — нет. А именно всюду, где действующие общественные силы складываются по образцу математических или механических отношений, так что равнодействующая их может быть более или менее точно определена, и где вмешательство неучтенных факторов не изменяет качественно целостного комплекса явлений, а вносит в него лишь количественные изменения и усложнения, абстрактный метод может быть применим; в обратном случае, когда сопутствующие неучтенные условия могут по образцу химических соединений качественно и принципиально изменить общий результат, применение его становится нецелесообразным. Определить, в каких именно науках или частях наук то и другое имеет место, есть задача специального знания и логического такта исследователя, и такое определение не может быть дано в общей форме.

В частности, бесспорно правомерен абстрактный метод в правоведении как познании содержания или смысла системы идей, лежащих в основе общественных отношений. Здесь он состоит в абстрактной фиксации системы права, выраженной в точных нормах, и имеет существенное и всеми признанное значение для юридической практики, хотя подвержен указанным ограничениям абстрактного направления и должен быть дополняемым социологическим изучением права как реальных бытовых отношений.


25. То же. Окончание. В. Проблема единой обобщающей науки в обществоведении

Ввиду выясненной нами целостности общественной жизни и возможности лишь относительного разделения труда в общественных науках, причем каждая наука неизбежно в той или иной форме и мере должна считаться с данными других наук, приобретает особенную остроту вопрос, недостижимо ли вообще адекватное обществоведение только в единой обобщающей науке, в едином целостном обществоведении. На этот вопрос, как известно, решительным утверждением отвечает направление мыслей, обосновывающее идею такой науки в лице социологии. С другой стороны, мы видели, что фактически социология, несмотря на почти столетнее свое существование, не приобрела прочных основ и не стала настоящей, методологически обоснованной наукой (п.2); и практика серьезного обществоведения сознательно или бессознательно, руководимая научным чутьем, чуждается этого направления и относится к нему недоверчиво или отрицательно. Выше, в указанном параграфе, мы рассмотрели социологию как попытку замещения методологии общественных наук и показали несостоятельность ее в этом отношении. Теперь мы должны рассмотреть в общей форме вопрос об условиях возможности единого обобщающего обществоведения.

Вопрос обостряется еще и тем, что при фактической неосуществленности теоретического обобщающего знания в обществоведении и преобладании отрицательного к нему отношения в описательной части обществоведения такое единство знания принципиально признается и фактически, в значительной мере, осуществлено. Дело в том, что все частные исторические науки — история права, история хозяйства, история церкви, история политическая и т.д. — по общему правилу рассматривают себя как чисто относительно выделенные и отнюдь не независимые части одной единой общей истории, которая в научном развитии даже предшествует им и сохраняется доселе в научной практике, едва ли кем принципиально отрицаемая. Почему то, что так просто и естественно дается в описательном обществоведении, остается неосуществленным и кажется невозможным в обществоведении теоретическом?

Это кажется странным и противоестественным, но имеет свои разумные основания. Это признание, конечно, не должно быть истолковано в смысле принятия отвергнутого уже нами притязания историзма, будто обществоведение возможно вообще только в форме конкретного исторического знания и не допускает обобщений (ср.п.6-7). Нет, историческое описание в обществоведении играет ту же роль, как и в других науках, — роль собирания материала для общего теоретического знания. Но дело в том, что в теоретических науках единство знания определяется не одной лишь фактической слитностью или целостностью его материала, а требует также единства принципов объяснения, единства высших формальных понятий, объединяющих данный материал. Но именно в обществоведении это единство оказывается невозможным, поскольку речь идет о положительном обществоведении, обращенном непосредственно на обобщения конкретного материала жизни. Мы видели, напр., двойственность общественного явления, в силу которой оно совмещает в себе признаки реального процесса с признаками сверхвременной идеи, и вытекающую отсюда двойственность идеологического (или формально-феноменологического) и реального обществоведения. Мы видели также, что обществоведение никогда не может вместиться без остатка в научное познание каузальных закономерностей общественной жизни, а сочетает в себе категории или точки зрения каузального и телеологического объяснения; и притом в разных частях общественной жизни, смотря по преобладанию гетерогенных связей или соотношений разумной внутренней связи (ср. п. 22), преобладает то тот, то иной метод. Именно поэтому объединение всех общественных наук в одну единую теорию общества неизбежно связано с насильственным упрощением сложной категориальной ткани общественного бытия и ведет к искажению — смотря по избранной общей точке зрения то той, то иной его стороны или к незаконной гегемонии над всем общественным знанием одной, неизбежно односторонней его части, как это мы видели на примере натуралистической социологии, или учения о «законах развития», либо этического идеализма. Так обстоит дело, впрочем, не в одном лишь обществоведении. Если, напр., совокупность биологических знаний (анатомия, физиология, эмбриология, палеонтология-зоология, ботаника) сравнительно легко укладывается в общую теорию, то, с другой стороны, науки о неорганической природе, несмотря на тесное свое сотрудничество, остаются не объединенными в какой-либо общей науке.

Из этого, однако, не следует, что объединение научного знания в обществоведении вообще невозможно. Мир общественного бытия представляет какое-то несомненное единство, которому должно соответствовать и единство научного знания. Но так как это единство, как мы видели, не основано на единстве категории или точки зрения, а сочетается с многообразием основных понятий и целей разных общественных наук, то оно недостижимо путем простого слияния этих наук в единое положительное знание, а требует отыскания единства в самом многообразии категорий, общих понятий (и задач разных наук). А это значит, что оно требует логического анализа этих понятий и разработки системы категорий обществоведения. Иначе говоря, единство, невозможное в плоскости положительной научной практики обществоведения, достижимо и необходимо в более глубокой сфере философского обоснования обществоведения. Обобщающей социальной наукой может быть не «социология» как единое положительное обществоведение, а лишь социальная философия — философская теория общественного бытия. Тот же самый анализ логических принципов обществоведения, обосновывающий методологию общественных наук (п.1), и выраженный в общей системе, дает нам обобщающую философскую теорию общественной жизни. Факты обществоведения подтверждают этот вывод: все наиболее ценное, плодотворное и влиятельное в области общего осмысления социальной жизни не создано положительным обществоведением, а заключено в философских размышлениях об обществе.


26. Основная форма знания в обществоведении

Единство системы категорий в обществоведении, о котором мы говорили выше и которое требуется единством предмета обществоведения, в конечном счете, предполагает, что, несмотря на все многообразие методов и принципов различных специальных общественных наук, все они имеют что-то общее, какое-то общее основное начало, которое определено общим свойством самого общественного бытия, признаком, отличающим его от других областей бытия.

Этим признаком служит неоднократно разъясненный выше (ср.п. 13,20-22) момент надиндивидуаяьной объектной духовности, или живой объективной идеи. Обществоведение имеет дело, с одной стороны, с объективным миром, который окружает человека, как извне данная ему среда или объективные условия его существования; с другой стороны, эта среда не материальна, а духовно-идеальна; ее существо есть духовность, или идея, проявляющаяся в живой смене исторических событий и процессов. Этому своеобразию предмета соответствует своеобразие основной формы знания в обществоведении, которая сохраняет свое единство при всем многообразии методов и целей отдельных общественных наук.

Эту основную форму знания можно определить как живое знание. Общее обоснование идеи живого знания представлено автором в его книге «Предмет знания» в гл.ХП. Под именем живого знания мы разумеем форму знания, в которой знание достигается не только в форме одной лишь направленности субъекта на чуждый ему и лишь извне предстоящий объект, но в форме осмысления объекта через посредство отвлеченных понятий, не в форме чисто умственного созерцания, а в форме такого созерцания, которое связано с живым погружением субъекта в объект и с сочувственным переживанием объекта. Живое знание, очевидно, возможно лишь при внутреннем сродстве объекта с субъектом и в меру этого сродства. Так, оно возможно и в философии, поскольку философское созерцание бытия в целом вызывает живой отклик в философствующем духе переживания, как нечто родственное ему. Но оно необходимо и образует основную форму знания в науках о человеческом духе — в психологии, гуманитарных знаниях (науках об искусстве, религии, языке и пр.) и в общественных науках. В психологии оно сводится к живому психологическому опыту, т.е. душевному переживанию, связанному с его постижением — все равно, дан ли такой опыт в самонаблюдении или в сочувственном переживании чужой душевной жизни. Но тогда как в психологии это живое знание направлено на субъективно-душевную жизнь, в гуманитарных и общественных науках оно направлено на объективно (сверхиндивидуально) духовную жизнь. В гуманитарных науках в узком смысле слова (которое мы отличаем от общественных наук, о чем см. ниже, п.28), т.е. в науках о результатах объективного творчества человеческого духа (науках об искусстве, религии, языке), живое знание направлено на духовное образование или продукты, выделяющиеся из сферы человеческой жизни и приобретающие характер самодовлеющего бытия. В обществоведении же это живое знание направлено на саму человеческую жизнь, но именно в ее надындивидуально-объективной форме общественного бытия.

Присмотримся к характеру этого живого знания в обществоведении. Мы уже видели, что познать общественное явление значит, прежде всего, уловить объективную идею, лежащую в его основе, понять его смысл, так что нельзя просто чувственным взором усмотреть общественное явление, как какой-то извне данный факт, а можно познать его только через умственное усмотрение его идеального содержания. Но так как эта идея есть идея живая, т.е. ее существо заключается в ее действии на человеческую волю, в ее значении идеального мотива действий, то понять ее можно, только сочувственно пережив ее. Это не значит, что это понимание требует субъективной веры в идею и субъективной симпатии к ней; понять значит здесь просто усмотреть через переживание, «вчувствоваться» в идею или «прочувствовать» ее. Изучаем ли мы историю, или политическую экономию, или право — во всех общественных науках мы просто не имели бы перед собой объекта, не понимали бы, о чем идет речь, если бы не могли поставить себя на место изучаемых нами участников общения и через внутренний опыт уловить живое содержание общественной жизни — существо стремлений и мотивов, смысл отношений и т.д. Именно в этом отношении обществоведение принципиально отличается от естествознания, чем и обусловлена ложность натурализма в обществоведении (ср. п. 10-11), ибо естествознание изучает принципиально чуждый и инородный человеческому духу мир материальной природы, обществоведение же есть самосознание человеческого духа; поэтому в основе первого лежит объективно-интеллектуальное созерцание, в основе второго — живое созерцание в форме самоуглубления. (Это различие, впрочем, не исключает здесь, как и в других случаях, возможности постепенных переходов и промежуточных ступеней между разнородными областями.) Так, с одной стороны, общественная жизнь имеет материальную основу в лице внешней среды и биологических условий жизни, почему и возможно естественнонаучное обществоведение или введение в него — география, антропология, биологические факторы в теории населения; и с другой стороны, высшие проблемы наук об органической природе ввиду телеологически-духовного существа формирующих сил организма допускают сближение с проблемами обществоведения (ср. п. 12) и в принципе не исключают возможности живого знания (которое развивал, напр., Гете в своих замечательных эстетических интуициях, или «вчувствованиях» в мир органической жизни).

Понятие «живого знания», как основной формы знания в обществоведении, должно быть — во избежание недоразумения — совершенно свободно от всякого привкуса субъективизма в смысле замены объективного знания субъективно-произвольными оценками его или чувствами по поводу его. В этом живом постижении не объект должен приспосабливаться к симптомам, психологическим и духовным свойствам и задаткам исследователя; там, где это имеет место, мы имеем искажение знания, — в области обществоведения, впрочем, фактически неизбежно широко распространенное. Напротив, исследователь, отрешаясь от всех своих личных, односторонних, субъективных вкусов, симпатий, привычек, чувств, должен стремиться расширить мир своего идеального переживания настолько, чтобы он охватил и воспринял живую духовную природу изучаемого общественного явления или вопроса в ее подлинной, объективной сущности и во всей ее полноте. Абсолютная полнота есть здесь, конечно, недостижимый идеал, но тем не менее есть конечная цель исследователя. Но в этом отношении здесь дело обстоит не иначе, чем во всех иных формах и областях знания, где абсолютная и всеобъемлющая объективность есть и недостижимый идеал, и руководящий принцип исследователя.

Из уяснения этой основной формы знания в обществоведении вытекает более углубленное понимание ограниченности каузального рассмотрения в общественных науках (ср. п. 22). При живом познании явлений и их связей, путем их внутреннего переживания, нам открывается их внутренняя духовная связь, аналогичная внутренней связности явлений нашей душевной жизни, — отношение живого телеологического порядка, которое не может быть подведено под категорию внешней причинной связи, а должно быть осмыслено именно в его своеобразной духовности, в свободной телеологической необходимости. По сравнению с этим основным методом, вытекающим из основной формы знания в обществоведении, познание внешне-каузальных закономерностей, возможное в отношении гетерогенных явлений (п. 22), производно и опирается само на это первичное познание. Вместе с тем внешне-каузальные связи для своего окончательного объяснения нуждаются в сведении их к этой внутренней связи общественных явлений, ибо то, что представляется роковой внешней необходимостью для индивида, с точки зрения целого может быть внутренне — мотивированной связью.


27. Проблема научного определения общественного идеала

Прежде чем перейти к завершающим методологическим соображениям, именно к систематике общественных наук, мы должны рассмотреть еще один частный, но в высшей степени важный методологический вопрос. В обществоведении, кроме исследования того, что есть, имеется всегда и область рассуждений о том, что должно быть, т.е. об общественном идеале. Мы рассматривали даже (в п. 8) направление этического идеализма, которое кладет в основу всего обществоведения эту практическую область общественной мысли. Спрашивается, что это есть за область знания и при каких условиях она может претендовать на объективное научное значение?

Прежде всего, отметим в отношении этой проблемы отличие обществоведения от естественных наук. Естественные науки также имеют свою прикладную, или практическую, часть, содержат учения о том, к чему надлежит стремиться. Но там эти учения служат лишь техническими указаниями; они учат наиболее целесообразному использованию средств или наиболее верному пути при достижении заранее принятой цели, но никогда не служат они определению самой цели. Инженер не доказывает надобность того или иного производства; врач не рассуждает, должен ли человек стремиться к здоровью. Предполагая цели либо самоочевидными, либо во всяком случае уже принятыми, они указывают лишь, при каких условиях эти цели легче всего осуществимы. Прикладные учения естествознания ничего не предписывают: они дают советы. Их правила или нормы суть, по выражению одного исследователя, технические, а не этические нормы (Коркунов). Кант называет такие нормы, в противоположность категорическим императивам этики, гипотетическими императивами (условными предписаниями), все они имеют такую форму: «если хочешь достигнуть такой-то цели, то пользуйся такими-то средствами». Логическая природа их проста. Установив теоретическую причинную связь между явлениями А и В или такую же связь между С и отсутствием В, исследователь, в силу тождества отношения между причиной и следствием и отношения между средством и целью, легко имеет соответствующую телеологическую связь: «чтобы достигнуть явления В, должно осуществить явление А и избегать присутствия С». Практическое знание о должном есть здесь не новое знание, а лишь обращенная к практике формулировка теоретического знания.

Общественные науки имеют также подобную прикладную часть. Так, напр., экономист, зная, что чрезмерный выпуск бумажных денег повышает дороговизну, причем повышение жалованья не поспевает за повышением цен товаров, может советовать избегать этого выпуска, как меры нездоровой, приводящей народное хозяйство в расстройство и обходящейся народу дороже, чем самые тяжелые налоги; или зная, напр., что производительность труда зависит от заинтересованности в труде самого рабочего, он может советовать ту или иную форму вознаграждения труда, как наиболее содействующую росту производительности труда. Политик, зная, напр., что представительное правление прочно лишь при свободе печати и обеспеченности прав личности, может советовать для обеспечения представительного строя укреплять указанные его условия и т.д. Все это будет такими же техническими указаниями или поучениями, уже предполагающими желательность определенных целей и имеющими силу при условии такой желательности.

Совсем иное дело — определение самого общественного идеала, установление того, что должно, к чему надлежит стремиться как к конечной цели общественной жизни. Никакое эмпирическое знание причинных связей и закономерностей не может вести к этому определению идеала, ибо суждение о ценности или об идеале совершенно независимо от эмпирического знания действительности. Никакое скопление посылок фактически-теоретического характера, суждений типа «А существует» или «А связано с В», не может обосновывать в качестве своего вывода совершенно инородное им суждение «надлежит осуществлять цель А» или суждение «состояние А ценно, хорошо, а состояние В лишено ценности, дурно, есть зло». Каким же образом возможно здесь обоснование общественного идеала?

Практически такие общественные идеалы обычно совсем не обосновываются логически или объективно, а, так сказать, просто декретируются. Каждая партия, каждое мировоззрение, каждая эпоха или поколение выдвигает свои ценности и идеалы, просто провозглашает их внешней целью человеческой жизни или общественного развития. Для одних такой целью является свобода, для других — общественная солидарность, для одних — развитие личности, для других — укрепление общественного единства, для одних — равенство всех, для других — строгая иерархия, и т.д. Объективное размышление и непредвзятая оценка обычно с самого начала предвидя односторонность большинства таких идеалов, т.е. сознаю, что ценность их обусловлена их сочетанием с другими, часто противоположными идеалами и что в чистом виде они либо вообще неосуществимы, либо суть не добро, а зло.

Если оставить в стороне такие партийные и чисто эмоционально-мотивированные идеалы и искать объективного определения идеала, то прежде всего мы встретимся с этикой как специальным учением о добре и зле, или об идеале вообще. По господствующему представлению в лице этики мы имеем самодовлеющую и прочную дисциплину, специально исследующую содержание моральных стремлений и дающую их объективную расценку. Учение об общественном идеале при этом будет лишь приложением к общественной жизни общего этического учения об идеале. Так обычно и строится наукообразное учение об общественном идеале. Мы имели, однако, случай указывать, что этика как самодовлеющая наука есть совершенно мнимое знание, не имеющее никаких объективных критериев для определения идеала (п.З). С другой стороны, даже оставляя в стороне это сомнение, мы не получаем таким путем никакого специфически общественного учения об идеале, т.е. не имеем здесь активного участия обществоведения как особой отрасли знания в построении общественного идеала; идеал заимствуется общественной мыслью извне, из абстрактно-философского учения этики, и лишь прилагается к общественным условиям с помощью прикладных истин теоретического обществоведения (см. выше), показывающих, при каких условиях в общественном быте осуществим этический идеал.

Не возможно ли, однако, учение об общественном идеале как подлинная область, или отрасль, обществоведения? Мы думаем, что оно возможно и что его возможность вытекает именно из разъясненного нами выше специфического своеобразия общественного бытия. В общественном бытии обычно признаваемая (см. выше) непроходимая категориальная пропасть между тем, что есть, и тем, что должно быть, заполняется своеобразной его природой как свободной, телеологически осуществляемой, духовной жизнью. Общественное бытие есть бытие волевых идей или идейных стремлений. То, что есть, имеет само свою основу в том, что должно быть; то, что должно быть, не висит в воздухе, как только отвлеченный идеал, — оно есть сила, сама себя осуществляющая. В лице идейно мотивированной человеческой воли мы имеем как бы промежуточное царство, объединяющее область фактов с областью идеалов. С этой точки зрения нормально, т.е. телеологически правильно осуществленное общество есть именно осуществление того, что должно быть в общественной жизни. Специфически общественный идеал есть не извне навязанное обществоведению требование переделывать общество по определенному, отвлеченно-задуманному плану, вести его к определенной — посторонней самому общественному бытию как таковому — цели; он есть лишь выражение самого неизменного внутреннего существа общества как такового. Понять устройство общества, телеологически предуказанное или предписанное его сущностью, его имманентными функциями и наметить его конечный идеал есть здесь одна и та же задача.

‘Специфически общественно-научное определение общественного идеала может быть уподоблено специфически-медицинскому или биологическому учению о здоровье, или нормальном развитии организма. Уяснив внутреннюю сущность организма, его нормальное устройство и функционирование, вытекающее из единства его имманентных телеологических сил, как бы из замысла природы, его создавшей, биолог указывает вместе с тем идеальное устройство данного организма и противопоставляет его болезненным уклонениям от нормального пути, обусловленным вмешательством внешних эмпирических сил или внутренним ослаблением или расстройством регулирующей жизненной силы. Точно так же обществовед может уяснить — при всем различии исторически-определенных типов общества — нормальное, вытекающее из имманентных телеологических задач общественное бытие, соотношение его функций, обусловливающее внутреннее равновесие его сил и беспрепятственное их развитие, противопоставляя это нормальное строение многочисленным патологическим уклонениям от него и призывая общественную волю к мероприятиям, противодействующим этим уклонениям. Такое учение об общественном идеале отчасти напоминает старинное учение об «естественном праве», или «естественном состоянии»; оно отличается от него, однако, своим органическим, конкретно-историческим, антирационалистическим характером, чем устраняется все ложное в этом старом учении. Ясно также, что задача такого определения общественного идеала выходит за пределы всех частных общественных учений и может быть делом лишь социальной философии, как философски-углубленного усмотрения единства общественного бытия (ср. п.25).