О методе разработки схем научной концепции и ее генезиса: к постановке проблемы

Главная / Публикации / О методе разработки схем научной концепции и ее генезиса: к постановке проблемы

О методе разработки схем научной концепции и ее генезиса: к постановке проблемы

 

В настоящее время проблемы истории науки привлекают широкое внимание ученых и философов многих стран. Об этом свидетельствует дискуссия, начатая обсуждением работы Т.Куна «Структура научных революций», в результате которой не только не была выработана общая точка зрения, но количество таковых только увеличилось. Не все эти точки зрения на развитие науки касаются интересующего нас предметно-логического апекта и лишь некоторые имеют отношение к интересующему нас вопросу развития отдельной научной концепции. Наиболее интересными в этом отношении являются концепция парадигмы Т.Куна и концепция методологических программ И.Лакатоса. К сожалению ни одна из них в силу именно их неточности не может служить для нас средством теоретического анализа. Обе они являются попытками нащупать сущность развития науки путем эмпирических обобщений, что, на наш взгляд, невозможно. Для этого, как показывает тот же опыт истории науки, необходимо встречное движение, идущее от философии и методологии, смысл которого — в конкретизации имеющихся в философии общих представлений об историческом процессе, ориентированной на результаты эмпирических анализа и обобщений в области явлений истории науки.

Метод такой разработки, которым мы воспользуемся, может быть описан следующим образом.

Вначале следует рассмотреть схему исторического процесса в связи с общей схемой метода теоретико-исторического анализа.

Затем эту схему следует конкретизировать для истории науки, исходя из специфических особенностей последней.

Следующий этап конкретизации — спецификация схемы с учетом той или иной области знания.

Наконец, полученная схема должна быть специфицирована для случая отдельной концепции. В процессе такой конкретизации специфицируется не только схема исторического процесса, но и метода исторического исследования, соответственно.

 

 

Структура предмета и структура его генезиса.

 

Можно считать утвердившимся факт зависимости структуры предмета и структуры его генезиса при исследовании т.н. органических объектов. Согласно принципу, впервые сформулированному Аристотелем и затем развитому Гегелем и Марксом, всякое историческое состояние развивающегося предмета может быть понято, только исходя из ставшего, наиболее развитого состояния, в котором все его характерные черты, вся его специфическая природа получила наиболее полное, наиболее явное выражение. Согласно этому же принципу структура развитого предмета не может быть понята иначе, как через понимание его истории, его генезиса. При этом говорят, что в структуре органического предмета свернут, опредмечен процесс генезиса, и как таковая она и должна рассматриваться. Как мы убедимся ниже, здесь нет никакого противоречия.

Структура предмета часто характеризуется как инвариант относительно процесса, в который он включен или который осуществляет. Если с этой точки зрения посмотреть на структуру развитого предмета и на структуру самого процесса развития этого предмета, то они предстанут как инварианты в совершенно разных отношениях. Под структурой предмета чаще всего понимают его строение, неизменяющееся в процессе его формирования, его поведения, т.е. как инвариант этого процесса. Но как понимать в качестве инварианта структуру  самого процесса? Мы можем представить себе строение процесса, но ведь оно должно быть к тому же инвариантным относительно какого-то процесса. Какого? Ведь еще Аристотель показал, что нельзя помыслить движение движения. Ответ состоит в следующем.

Инвариантные параметры процесса чаще всего представляются в форме закона, регулирующего переходы из одного состояния в другое. Но закон как всеобщая связь явлений не столько регулирует эти переходы, сколько выражает сущность, под которую подводится ряд единичных процессов, рассматриваемых как явления этой сущности, общей всем этим единичным процессам. Таким образом, структура процесса генезиса, как и структура всякого процесса, является инвариантом, по крайней мере, логического движения — мысленного перехода от рассмотрения одного единичного процесса к другому, как сущности всех этих процессов. Такова форма инвариантности процесса.

С точки зрения содержания инвариантом процесса может выступать структура его целостной единицы, включающей механизм этого процесса. При этом сам процесс предстает как последовательная актуализация его единиц, обусловленная срабатыванием механизма, периодически проходящего весь цикл своих последовательных фаз. С той же точки зрения инвариантность процесса обеспечивается неизменностью механизма, а вариантность процесса в его временности состоит в последовательной актуализации его единиц, которая в простейшем случае выражается в последовательном переходе от одного состояния в другое.

Согласно представлениям, развиваемым в диалектике, механизмом развития на всеобщем уровне является механизм противоречия, или борьбы противоположностей. Его цикл имеет две фазы: образование противоречия и его разрешение. Соответственно и единица процесса генезиса имеет две фазы: образование несоответствия между двумя составляющими структуры некоторого состояния предмета, или «разрыва» связи между ними; и такое взаимное преобразование этих составляющих, в результате которого они приходят во взаимное соответствие или разрыв между ними снимается за счет появления новообразований.

В логическом плане структуры предмета и его генезиса связаны в том смысле, что сам генезис может быть представлен как последовательное изменение структуры предмета, инвариантного относительно процесса функционирования и вариантного относительно процесса генезиса, изменяющегося в течении его. Генетическое изменение структуры предмета состоит в появлении в ней новообразований, перестройке связей, ее развертывания с каждым новым состоянием. Именно в этом смысле говорится, что в структуре ставшего состояния свернут весь процесс генезиса, снят этим состоянием.

Так понимаемая логическая связь структур предмета и его генезиса задает следующую общую схему исследования.

На основе уже имеющегося эмпирического описания истории ряда единичных предметов, подводимых под данную сущность, осуществляется ретроспективное сопоставление состояний предмета с выявлением, с одной стороны, новообразований, а, с другой, — генетического ядра предыдущего состояния, т.е. такого фрагмента предыдущего состояния, который сохранился в последующем. Эта процедура повторяется до тех пор, пока не дойдет до того предела, который можно охарактеризовать как возникновение предмета.

Затем исследование переходит к рассмотрению предистории предмета в рамках истории объемлющего целого. Тогда возникновение данного предмета выступает как проявление новообразования в процессе развития более широкого, объемлющего целого. Рассмотрение предмета такого новообразования «схватывает» его со стороны целостности, дополнительной к рассмотрению его со стороны внутренней структуры, имеющей место при ретроспективном анализе состояний.

 

 

Формирование и развитие

 

Объемлющее целое, в рамках которого возник рассматриваемый предмет, может оказывать влияние на него и в дальнейшем, являясь внешней составляющей генезиса предмета. Эта внешняя составляющая истории предмета является таковой в двух отношениях. В «пространственном» отношении наш предмет сформировался внутри него и на протяжении некоторого времени (а подчас и всегда) может находиться внутри него и испытывать его влияние, определяющее его генезис в разной степени, порой весьма существенно. Во «временном» отношении границы внешнего целого лежат дальше в прошлом (а возможно и в будущем) по отношению к периоду исторического существования рассматриваемого предмета.

Другой составляющей генезиса предмета является действие внутреннего механизма — или механизмов, длительность которых равна времени сущестования предмета минус время его формирования в рамках объемлющего целого.

В соответствии с внешними и внутренними механизмами генезиса в историческом процессе можно выделить формирование, детерминированное влиянием внешней структуры, и развитие, детерминированное действием внутренних механизмов. Очевидно, что возникновение предмета внутри целого является чистым формированием. Если предмет затем совершенно обособился, автономизировался, можно говорить о его последующем чистом развитии. Исторические процессы в человеческом обществе, как правило, имеют обе составляющие, которые подчас весьма причудливо переплетаются, что сильно затрудняет исторический анализ.

Отношение включения предмета во внешнюю структуру может быть сдвинуто, и мы говорим, что внутри нашего предмета новообразования формируются, а затем могут приобрести и составляющие развития, имманентные им механизмы. Развитие составляющих предмета может привести к их несоответствию, что порождает новый вектор развития рассматриваемого предмета.

 

 

Сведение и выведение. Восхождение и нисхождение

 

Всякое историческое состояние в процессе исследования должно рассматриваться дважды. Один раз ретроспективно: от наиболее сложного (наиболее развитого) состояния, и, исходя из него, к наиболее простому  — к моменту возникновения. Этот процесс принято называть сведением (сведением сложного к простому); в результате получается наиболее абстрактное и простое, нерасчлененное представление о сущности предмета исследования, взятого в его целостности.

Противоположное сведению движение исследовательской мысли — выведение — соответствует рассмотрению процесса генезиса, обратное ретроспективному, т.е. рассмотрение этапов (фаз) состояний в той последовательности, которая соответствует их реальному порядку в реальном историческом времени. Выведение может рассматриваться как имитация реального исторического процесса в терминах теоретической модели предмета.

Каждый шаг выведения имеет два такта, соответствующих тактам работы механизма генезиса, имеющим место во всяком развитии: возникновение и снятие противоречий. Хотя эти такты развития всегда функционально различны, может оказаться, что возникновение противоречий в некотором состоянии связано с преодолением ранее возникших противоречий, и один и тот же процесс несет обе функциональные нагрузки, хотя и по отношению к различным явлениям. В результате одни противоречия снимаются, а другие возникают. Следует учитывать также, что в каждом состоянии может содержаться более одного противорения и рассматриваемая функция может быть «сдвинута» более чем на один переход из состояния в состояние. Скажем, на данной фазе преодолевается одно или несколько противоречий, возникших на предыдущих (или на нескольких) фазах в прошлом, а противоречия, порожденные на данной фазе, могут быть преодолены не на следующей, а на более удаленной в будущее фазе, или на нескольких фазах в будущем.

В этом движении уже можно использовать результаты, полученные в сведении: выделенные для каждой фазы генезиса новообразования конечного состояния фазы и генетическое ядро начального состояния фазы; начальные состояния отдельных пар взаимно несоответствующих элементов (фрагментов) и конечные их взаимосоответствующие состояния. Так выделенные морфологические составляющие приобретают в выведении новый функциональный статус — статус заполнителей разрывов в структуре ядра или элементов (фрагментов), соизменившихся ради преодоления функциональных несоответствий.

Но это означает, что процесс выведения может быть охарактеризован как процесс теоретического развертывания структуры предмета от состояния к состоянию до тех пор, пока мы не получим структуры ставшего состояния, с которого начинали сведение. И в начальном пункте сведения, и в конечном пункте выведения мы имеем одно и тоже конечное (ставшее) состояние нашего предмета, однако представленр оно в принципиально разных описаниях. В начальном пункте сведения мы имели описание ставшего состояния во всех его существенных частных проявлениях. В процессе сведения осуществлялось восхождение от частного к общему вплоть до его предельно общей, специфической, сущностной характеристики, которой обладало бы и его исходное состояние в момент возникновения предмета. Таким образом, сведение проявляется как индуктивное и эмпирическое мыслительное движение.

Выведение, напротив, движение теоретическое, дедуктивное. В его исходном пункте мы имели наиболее простое и абстрактное представление об исследуемом предмете — в его конечном пункте мы получаем сложную структуру предмета во всей его конкретности. Таким образом, выведение есть процесс восхождения от абстрактного к конкретному.

В результате, из нашего рассмотрения выпал важнейший момент, логический шаг исторического исследования, сущность которого — переход от предельно общего к наиболее абстрактному и всеобщему — трансцендентальный скачек нисхождения.

 

 

Проблема нисхождения, или проблема исторического начала

 

Выше мы говорили, что всякое состояние рассматривается дважды: в процессе сведения и в процессе выведения (что относится и к исходному состоянию). Мы говорили, что исходное состояние предмета формируется в процессе развития более широкого целого и в его недрах. Это формирование — предыстория нашего объекта. Если рассмотреть возникший предмет с точки зрения процесса формирования, то в соответствии с вышесказанным, он представляется как простое образование, заполняющее разрыв в структуре объемлющего целого, или возникающее в нем новообразование. Если, однако, рассмотреть это историческое состояние — только что возникший предмет — со стороны его дальнейшего развития, то его структура уже не может мыслиться как простая, т.к. содержит противоречие, разрыв (несоответствие хотя бы двух своих элементов или двух своих сторон, что, очевидно, не одно и то же, т.к. внутренний механизм развития — механизм противоречия сторон — может мыслиться как несоответствие функций элементов внутри структуры предмета, в то время, как противоречие сторон может мыслиться как противоречие функций некоторого предмета, рассматриваемого в разных отношениях, к разным элементам объемлющего целого. т.е. противоречивых функций, возникшее в процессе формирования данного предмета).

Отсюда следует необходимость различения формирования предмета с механизмом его функционирования и функционирование самого механизма его развития. Иными словами, не исключено, что какое-то время вновь сформированный функционирующий предмет может существовать, не имея механизма развития, который формируется позднее. Для этого противоречащие стороны в процессе дальнейшего формирования должны обособиться как отдельные предметы-элементы, образовав, с одной стороны, устойчивое единое целое, а, с другой — находясь в противоречии, несоответствии, т.е. образуя противоречивое единство, но уже не сторон, а элементов.

Таким образом, процесс возникновения исторически развивающегося предмета имеет две фазы: формирование функционирующего предмета; формирование механизма развития, состоящего в обособлении противоречащих сторон, как особых предметов, каждый из которых берет на себя одну из взаимно противоречивых функций; противоречие функций здесь превращается в «разрыв», несоответствие связи внутри целостности рассматриваемого предмета.

Итак, историческое начало, или начало истории предмета, не есть некий момент времени, а является историческим промежутком, имеющим свои этапы и периоды, охарактеризованные выше в самых общих чертах.

Такое представление об историческом начале предмета является отнологической проекцией того, чему в логике соответствует нисхождение. Действительно, восходя от частного к общему, мы достигаем предельного обобщения характеристик предмета, беря его в разных отношениях и получая противоречивые его функциональные определения. На этом завершается работа рассудка и в дело вступает разум.

Переход от рассудочного мышления к разумному часто справедливо называют трансцендентным, или запредельным, переходом. В его исходном пункте мы имеем предельно общее понятие о предмете, в конечном пункте — абстрактное понятие о нем. В случае исторически развивающегося предмета трансцендентный переход состоит в том, что два противоречивых, предельно общих, эмпирических определения предмета соотносятся с теоретической моделью объемлющего целого, в рамках которого возник исследуемый предмет. Благодаря такому отнесению противоречивые определения получают свое теоретическое объяснение, как различные функции рассматриваемого предмета и как элемента в структуре объемлющего целого. такое категориальное определение развивающегося предмета, т.е. первое абстрактное определение его в качестве элемента объемлющей структуры, является логической нормой. Исключение составляют универсумы, но и вопрос об их возникновении никогда не ставится.

Само же соотнесение предмета с моделью объемлющего целого происходит следующим образом. Эмпирически должно быть известно, в рамках какого целого возник наш предмет. Точно так же должна быть известна пара состояний этого целого, в конечном состоянии которого наш предмет является новообразованием. Последние данные получаются в результате сведения при эмпирическом ретроспективном анализе внешнего целого.

Первый шаг трансцендентного перехода состоит в переходе по готовому «мостику» от обобщенного описания указанной пары состояний объемлющего целого к их уже абстрактному теоретическому описанию. Второй шаг состоит в выведении состояния нашего предмета с качественным новообразованием в его структуре из ядра предыдущего состояния, противоречия в котором и были преодолены за счет этого новообразования.

Тем самым, наш предмет получает первое абстрактное определение. В случае, если теоретического представления объемлющего целого еще нет, его необходимо построить. В предельном случае мы встаем перед задачей построения философской онтологии, что возможно лишь на основе разумно-спекулятивного конструирования.

Следующий шаг — построение внутренней структуры предмета, в которой противоречащие друг другу функции обособленно реализуются ее различными элементами. Эта процедура является подлинным спекулятивным конструирование, нормы которого до сих пор не сформулированы. Оно же является подлинным запредельным переходом, в результате которого наш предмет получает самостоятельный механизм развития. Подобное конструирование должно предварять диалектический анализ противоречивых функций нашего предмета в объемлющем целом. Конструирование структуры предмета означает также и его переопределение. Он выступает уже не как элемент внешней структуры, а как самостоятельный объект, самостоятельная целостность.

Таким образом, первичное абстрактно-теоретическое определение развивающегося предмета получается за счет имитации его формирования внутри внешнего целого, и за счет формирования его «сущности» в процессе разумного конструирования его структуры.

 

Естественное и искусственное в генезисе

Надо отметить, что исторический анализ таких объектов как научная концепция затруднен переплетением не только формирования и развития, но и искусственных и естественных моментов. Именно искусственные моменты, связанные с сознательностью человеческой деятельности, существенно нарушают описанную выше схему генезиса. Если человек обнаружил некоторую закономерность в развитии деятельности, то сопоставив положительные и отрицательные моменты генезиса, его необходимые и случайные составляющие, то он получает возможность сознательно планировать и управлять процессом генезиса. Это в корне меняет ход и закономерности исторического процесса. В той мере, в какой механизмы генезиса приняты и познаны верно, сам генезис будет соответствовать плану или проекту. При этом возникает масса феноменов типа известного «эффекта Эдипа».

Для иллюстрации значения искусственных моментов в истории науки сопоставим процессы возникновения научного предмета механики и предмета «физиологической психологии» В.Вундта. Известно, что предмет механики формировался в недрах философии на протяжении длительного периода и лишь с работами Галилея приобрел определенные очертания. Этот естественный процесс формирования первого научного предмета изобилует массой побочных и случайных ходов. Вундт же строил предмет научной психологии по определенной программе и по образцу физиологии, которая, в свою очередь, строилась по образцу физики. При этом, как известно, с программой Вундта конкурировала программа Брентано. История психологии в значительной мере — история программ, их реализации и борьбы. Психология до сих пор не может преодолеть последствий того, что она строилась по образцу физики, как естественная наука. Отметим, что теоретико-деятельностная программа направлена главным образом против этого, традиционного для психологии пункта.

Выше мы наметили в общих чертах схему исторического, или генетического анализа всякого развивающегося предмета. Теперь нашей ближайшей задачей является спецификация этой схемы для научного предмета, на основе исторической эмпирии науки.

 

 

Функциональная и генетическая структуры

 

Представляется необходимым сделать еще одно различение. Выше мы характеризовали развивающийся объект и его структуру с двух различных сторон.

Во-первых, мы рассматривали его со стороны процессов функционирования (например, для науки — это процессы получения и приложения знаний), или, иначе, рассматривали предмет как организованность относительно процессов функционирования.

Во-вторых, мы говорили, что структура предмета в ставшем состоянии есть то, в чем свернут, воплощен процесс генезиса, т.е. охарактеризовали ее как организованность относительно его генезиса, истории. Но ведь это означает, что речь идет о двух разных организованностях одного и тогоже предмета, о двух разных представлениях, выражающих его разные стороны, т.е. разных структурах: структуре функционирования (или функционарной) и генетической структуре.

Заметим, что генетическая структура предмета — это не то, что структура процесса генезиса, о котором речь шла несколько выше. Генетическая структура — организованность процесса генезиса, В ней-то он и свернут, опредмечен (и т.д.). Очевидно, функционарная и генетическая структуры предмета — как стороны одного и того же предмета — должны быть каким-то образом связаны между собою, иметь нечто общее. В качестве гипотезы мы предположим, что генетическая структура включает в свой состав все единицы и элементы, входящие в функционарную структуру, и (возможно) еще какие-то составляющие, имеющие специфическое отношение только к процессу генезиса. Естественно, что составляющие, общие обоим типам структур, находятся в этих структурах в разных связях (соответственно функционарного и генетического типа).

 

Предмет науки и научный предмет

Следует различать предмет науки и научный предмет.

Первый принято противопоставлять объекту изучения. Если предмет науки — или предмет изучения, или предмет знания — рассматривается как сторона объекта изучения, исследуемая данной научной дисциплиной, как такое представление объекта изучения, которое соответствует объекту, каким он выступает в данной познавательной деятельности, то объект, напротив, рассматривается как бы сам по себе, независимо от соответствующей познавательной деятельности, но в то же время как проявляющий себя различным образом при применении к нему различных познавательных процедур, т.е. выступающий как многостороннее образование, сторонами которого и являются предметы изучения разных наук.

Научный предмет — это сама научная дисциплина, особым образом представленная. Структура научного предмета — это логическое строение научной дисциплины. Очевидно, что предмет науки должен входить в научный предмет, как одна из его основных логических составляющих.

 

«Машина» и «организм» научного предмета

В немногочисленных работах по структуре науки рассматриваются как функционарная, так и генетическая структуры научного предмета. В этих работах функционарную структуру научного предмета принято представлять в качестве «машины», на которой работает ученый и с помощью которой он получает новые научные знания. При этом на входе машины имеются различного рода задаси, проблемы и эмпирический материал фактов, а на выходе — новые научные знания. Приложение научных знаний также мыслится в рамках «машины», но уже машины инженерии или частной методологии.

Когда говорят о научном предмете с точки зрения его генезиса, то его характеризуют как «организм», имеющий периоды зарождения, развития, экспансии, упадка, устаревания и т.п. Говорят об ассимиляции новых фактов, новых эмпирических областей, развитии и совершенствовании арсенала средств и т.д. Очевидно, что историка науки, прежде всего, интересует генетическая структура научного предмета, его «организм».

 

Понятие о научной концепции

До сих пор говоря о научной концепции, мы полагали, что понятие ее интуитивно ясно. Теперь мы можем дать первое определение научной концепции, исходя из понятия научного предмета. В соответствии с указанными попытками задать его структуру как машины и как организма, структура научного предмета предстает в виде схемы, состоящей из функциональных блоков, связанных между собой определенного рода связями: в случае машины — связями функционирования, в случае организма — генетическими. В обоих случаях предполагается, что структура научного предмета является типовой, общей либо для всякой научной дисциплины, либо для определенного типа дисциплин (скажем для естественно-научных). При этом разные дисциплины характеризуются прежде всего разными объектами и предметами изучения.

В соответствии с этими представлениями научной концепцией, в первом приближении, мы будем называть конкретное наполнение функциональных блоков типовой структуры научного предмета. Например, пусть некоторая структура научного предмета будет общей для всех естественно-научных дисциплин; тогда, например, психология характеризуется особым объектом — «психикой». Бихевиоризм (как направление психологии) характеризуется особым предметом — поведением, а конкретное представление о поведении организма вместе с конкретным наполнением других блоков научного предмета образует собственно концепцию.

 

Генетическая структура научной концепции

Очевидно, что для реконструкции генетической структуры научной концепции мы будем вынуждены воспроизвести — хотя бы в общих чертах — описанную выше схему исторического исследования. Прежде всего ясно, что мы не сумеем здесь осуществить с помощью анализа сведение массы историко-научных данных к некоторой простой сущностной характеристике науки. И не из-за объема материала фактов, а скорее в связи с многообразием точек зрения, лежащих и в основе организации этих фактов и в основе их анализа.

Поэтому мы сразу перейдем к всеобщим и абстрактным характеристикам наук вообще и научных предметов в частности, которые в литературе стали «общими местами».

Прежде всего отметим общепризнанный факт: наука является производительной силой общества. Это бесспорное утверждение заставляет включить в контекст генезиса науки практику вообще и производственную практику в частности. И хотя признание этого факта произошло соавнительно недавно, сама связь науки с практикой, сама интенция научного исследования в целом на обслуживание практики характерна для науки с самого начала ее образования.

В этом отношении показательна концепция науки у Ф.Бэкона, который отвергал всю схоластическую науку своего времени, как практически бесполезную, а принцип практической пользы ставил во главу угла для программируемой им науки. Таким образом, интенция на обслуживание практики характерна для науки нового времени на протяжении всего ее существования, и мы принимаем ее связь с практикой, ее функции по отношению к практике как существеннейшие моменты, образующие понятие науки.

Связи науки и практики не имеют одностороннего характера, историческая практика человечества является критерием научной истинности. Эту связь в ином — функционарном — асректе подчеркивал и Бэкон, когда говорил, что «скрытое в природе более открывается, когда оно подвергается воздействию механических искусств, чем тогда, когда оно идет своим чередом»*).

*) Ф.Бэкон. Новый органон. Лен.,1935, с.167.

Он определенно рассматривал практику как критерий истины: «Итак, истина и полезность (в этом случае) совершенно одни и те же вещи. Сама же практика должна цениться больше как залог истины, а не из-за жизненных благ» (там же, с.187). К последнему моменту этого высказывания мы еще вернемся ниже.

Итак, первая абстрактная характеристика науки задается ее связью с практикой. Этот момент играет принципиальную роль при рассмотрении связи науки с философией, из недр которой, как принято считать, она вышла. Во всяком случае, вторая характеристика сущности науки должна исходить из того, что научная деятельность, прежде всего, является едятельностью мыслительной.

Следует сразу оговорить, что в соответствии с нашей задачей под наукой мы подразумеваем частную эмпирическую науку. Такими науками как философия или математика мы здесь специально не занимаемся.

Рассматривая науку как специфическую форму мыслительной деятельности, мы заимствуем эту ее характеристику у Гегеля. В соответствии с ней эмпирические науки, с одной стороны, не останавливаются на наблюдении единичных явлений, а двигаясь навстречу философии, с помощью мысли обрабатывают материал: отыскивая всеобщие определения, роды и законы, они подготавливают, таким образом, содержание особенного к тому, чтобы оно могло быть включено в философию. С другой стороны, они понуждают само мышление перейти к этим конкретным оперделениям. Воспринимая содержание эмпирических наук и снимая свойственную ему форму непосредственности и данности, мышление есть вместе с тем развитие мышления из самого себя. Философия, обязанная таким образом своим развитием эмпирическим наукам, сообщает их содержанию существеннейшую форму свободы мышления (априорную форму) и достоверности, основанной на знании необходимости.

Надо отметить, что рассмотрение эмпирической науки как результата дальнейшего развития философии было характерно и для периода зарождения науки нового времени. Примером может служить концепция науки у Декарта.

Следует сделать еще одно важное замечание, которое позволит нам соотнести два представления науки: через ее связи с практикой и философией. Дело в том, что в соответствии с марксистским пониманием практики современная наука обаладет всеми чертами практики. Можно сказать. что наука — практика познания. Причем эта черта соверменной науки присуща ей опять же с момента ее зарождения.

Таким образом, мы приходим к следующему предельно общему «определению» науки: наука, с одной стороны, является познавательным мышлением внутри практики и одновременно, с другой — практикой внутри познания. Эти две функции науки — необходимые моменты, конституирующие ее понятие. Гипостазирование одного из них приводит и в настоящее время к бесплодным спорам о том, что важнее — чистая наука или прикладная. И опять же вопрос о примате «светоносных» или «плодоносных» исследований ставился и решался еще Ф.Бэконом. К настоящему времени эти две функции науки обособились в различных ее подразделениях — науках теоретических и прикладных. Следует, однако, отметить, что понятие прикладной науки больше не может нас удовлетворить, так как оно не адекватно современным задачам организации научной деятельности. Решение состоит в ориентации научного исследования на истину или пользу в зависимости от того, в какой сфере — познания или инженерии — оно осуществляется: иными словами, мы являемся свидетелями того, как наука теряет свою обособленность. Но это же означает, что она эту обособленность когда-то обрела. этот момент возникновения науки нам и следует рассмотреть.

Прежде всего, нам следует, в соответствии с общей схемой исторического исследования, охороктеризовать те противоречия, те разрывы, которые обнаружились в практике и в познании того времени, которое соответствует «моменту» возникновения науки. Иными словами, нам следует охарактеризовать пред- и праисторию эмпирической науки.

Во-первых, мы должны рассмотреть те области практики, которые можно было бы условно назвать пранаукой, в том смысле, что эта практика была бы направлена непосредственно на познание, причем на познание ради практической пользы. Как известно, такими областями были т.н. «механические искусства», магия природная и мистическая. поскольку наука сформировалась именно как наука естественная, то рассмотрение мистической магии, занимавшейя практикой человеческих отношений и индивидуального, субъективного сознания, нас интересовать эдесь не будет.

Важной чертой механических искусств является то, что им не совйственна познавательная установка. Внутри праинженерного мышления, познавательная установка возникла при неудачах, случавшихся несмотря на правильность всех действий. Именно тогда и возникает вопрос «почему?» Но ответ на него возможен двоякий: либо сформулированным дополнительным правилом, либо предположением, согласно которому предмет (материал) преобразования или конструирования «сопротивляется» деятельности, в силу чего она и оказалась неудачной. Именно последний случай приводит к познавательной установке, так как материал, сопротивляясь (как полагали), действовал в соответствии со своей внутренней природой, каковая в интересах дела должна быть познана.

Механические искусства содержали еще один момент, представляющий для нашего исследования непосредственный интерес. Помимо правил и предписаний, касающихся самой конструктивно-технической деятельности, конструктивно-технические знания включали в себя еще и соотношения параметров предполагаемого продукта-конструкции. Причем, сами параметры были измеримыми и количественными, а соотношение их задавалось в арифметической или геометрической форме и, что очень важно, сопровождалось схематическими изображениями — «чертежами». Часто эти описания носили прямо форму эмпирической закономерности как, например, закон Архимеда.

Что касается природной магии, для которой как и для магии вообще, было характерно «предчувствие» естественного закона, то она ставила успех или неуспех магических действий в зависимость от состояний природных объектов и явлений. Поэтому в ней с самого начала превалировала познавательная установка, причем эта установка реализовалась в т.н. «опытах», которые были суть либо прктическими воздействиями на природу (как в алхимии), либо специально организованными наблюдениями с помощью специальных измерительных средств (как в астрологии).

Резюмируя, можно сказать, что именно в этих областях человеческой деятельности и мышления были процедуры измерения и организации объективного наблюдения, который впоследствии вошли в арсенал экспериментальных процедур.

Примат практики в познании был впервые провозглашен Ф.Бэконом. Он же рассмотрел недостаточность наук с точки зрения существующих к тому времени практик, с которыми он связывал области «наук», недостаточность физики для практики механики и метафизики для магии. При этом в практике такая недостаточность проявлялась в случайности открытия нового, слишком медленном техническом прогрессе: «Среди указаний, или признаков, нет более верного и заслуживающего внимания, чем принесенные плоды. Ибо плоды и практические изобретения суть как бы поручители и свидетели истинности философий. И вот из всех философий греков и из частных наук, происходивших их этих философий, на протяжении стольких лет едва ли можно привести хотя бы один опыт, который облегчал бы и улучшал положение людей и который действительно можно было бы приписать умозрениям и учениям философии» (там же, с.140). Ф.Бэкон хорошо понимал также, что ни видоизменение совокупности магических суеверий, ни накопление опыта механической практики — без специального научного анализа этого опыта, не помогут делу.

Итак, первый разрыв, снятие которого стало назначением новой науки — это разрыв между метафизикой и умозрительными частными науками того времени и потребностями практики механики и магии, внутри которых сложились свои практико-познавательные процедуры, носившие случайный, стихийный характер.

Другим разрывом, ликвидация которого стала судьбой новой науки, явилась пропасть, разделявшая спекулятивные построения метафизики и умозрения частных наук и повседневный опыт. Этот разрыв обсуждался всеми мыслителями того времени, стоящими у истоков науки нового времени.

Ретроспективно мы знаем, что указанные разрывы были преодолены за счет обособления науки от философии и практики. Для этого наука должна была стать особой практикой — практикой познания, а практика превратиться из искусства в науку — стать инженерией, т.е. практикой, основанной на научных теориях.

Теперь в выведении мы должны рассмотреть это обособление науки как процесс формирования ее структуры, процесс оформления, а точнее переоформления «материала» того времени в соответствии с новыми функциями науки.

 

Общая характеристика структуры науки

Чтобы хоть в самых грубых чертах, выявить составляющие структуры науки, необходимо сопоставить три программы, три попытки построения первого научного предмета — попытки Декарта, Бэкона и Галилея. При этом мы будем исходить из того, что только последний добился успеха. Это означает, что соотнося эти концепции, как бы «накладывая» их друг на друга, а точнее — в связи с нашим предположением о Галилеевой удаче — накладывая концепции Декарта и Бэкона на концепции Галилея, мы можем надеяться вычленить две или три составляющих.

Прежде всего отметим, что все эти авторы исходили из ориентации науки на практическую пользу, и все они, с другой стороны, вырастали, отпочковывались от философии. Еще Гегель сетовал на то, что естественные науки очень часто фигурируют под именем натуральной философии. Но из названных трех мыслителей только Галилей построил особую научную практику — эксперимент.

И Декарт и Бэкон предполагали в качестве основных составляющих науки теорию (метафизические построения у Декарта, «первые аксиомы» у Бэкона) и эмпирическое исследование («опыты» у Декарта, «эксперименты» у Бэкона). Однако зависимость и порядок движения мысли между этими двумя составляющими мыслились ими противоположным образом. Бэкон выступал против того, чтобы (как это имело место в метафизике) воспарять от опыта к «первым аксиомам». Он видел в качестве единственно правильного пути индуктивное обобщение опытных данных, через посредство последовательности «средних аксиом» к «первым аксиомам». И хотя он ставил перед наукой задачу постижения законов природы и причинного объяснения через описание механизма («скрытого схематизма»), предполагающего синтетические мыслительные операции, ему эту задачу разрешить не удалось, так как разрабатываемых им методов эмпирического анализа и индуктивного обощения для ее решения было явно не достаточно.

Декарту, напротив удалось сформулировать ряд законов природы, идя прямо противоположным путем — путем дедуктивного выведения метафизических постулатов из «первых аксиом», лишь ориентируясь на опытные данные, которые он должен был объяснить. Известно, что Декарт гипостазировал анализ и явно недооценивал синтетическую сторону научного мышления, но, как говорится, он мог себе это позволить, так как необходимый синтез был им фактически проделан: путем спекулятивного конструирования он создал механистическую онтологию, используя математические представления для осуществления синтеза. Именно эта онтология и выступила в качестве схемы теоретического анализа. Вопрос же опытной проверки и своих дедукций и гипотез относительно механизмов явлений Декартом даже не ставился, так как критерием для него выступала их непосредственная «ясность» как таковая.

Что же привнес в «проект» науки Галилей, но общему признанию — отец науки нового времени? Ответив на этот вопрос, мы ответим и на вопрос об обособлении науки путем формирования ее структуры, а вернее структуры научного мышления как такового.

Анализ галилеевского подхода (в отличии от подхода Бэкона и Декарта) — это задача отдельной работы.