Конституционная власть в странах СНГ: институциональное разделение властей и социальный идеал устойчивого развития (2)

Главная / Публикации / Конституционная власть в странах СНГ: институциональное разделение властей и социальный идеал устойчивого развития (2)
1997

Конституционная власть в странах СНГ: институциональное разделение властей и социальный идеал устойчивого развития (2)

 

Глава III. Разделение властей: институциональное воплощение ценностной рефлексии общества

 

 

3.1. Институционализация сфер права и власти как выражение ценностной рефлексии общества

 

То, что в пространстве судебного разбирательства или парламентских слушаний сосуществуют разные возможные миры, свидетельствует о том, что разделение существует и в большем общественном масштабе. Именно социальные напряжения и конфликты, наличие разных интересов и точек зрения служит поводом к судебному разбирательству (в конкретном случае) или к разработке и обсуждению нового законопроекта (при наличии большого числа случаев, типичного или важного специального случая).

Диспозиция правовой нормы подразумевает долженствование. Поэтому наличие разных точек зрения на право (разных способов толкования и реализации одной и той же нормы) говорит о разделении общества по ценностным основаниям. Именно такие предельные различия позволяют, например, одной из сторон доказывать наличие вины, а другой — ее отсутствие.

Вернемся еще раз к вопросу об условиях устойчивости разделенного общества. Авторы цитированной выше гипотезы о необходимости институционализации в обществе ценностной рефлексии тесно связывают ее осуществление именно с политико-правовыми институтами: «Для предотвращения катастроф следует институционализировать <<разум общества>>: создать <<арену>> для совместного обсуждения различными группами общества существующих социальных норм и их необходимых трансформаций.

Нужна рождающая законы <<говорильня>> — парламент, в котором самое важное — не то, что он создает законы — законы может создать и диктатор, и монарх, а то, что эти законы возникают в результате долгих прений между представителями различных групп общества… Смысл парламента не в создании законов, а в <<говорении>> вокруг законодательств. Такое (ценностно нагруженное — В.М., А.М.) говорение может и должно быть известно обществу. Но чтобы такое говорение обеспечить, необходимы правила, которые охраняют права на <<говорение>>, иными словами — парламентские процедуры. Именно эти процедуры и создают парламент как социальный институт — при их отсутствии он превращается просто в толпу, дирижируемую либо <<руководством>>, определяющим, кто и когда может выступить, либо демагогами, возбуждающими эмоции и заглушающими голос разума. Процедура — это логика, вынесенная вовне, она создает для проявления разума социальный институт как своего рода <<искусственный интеллект>> (выделено нами — В.М., А.М.). При наличии такого <<институционализированного>> разума разделенность общества не только не губительна, но она становится движущей силой развития, так как эта разделенность рефлектируется, обсуждается и сглаживается путем регулирования социальных норм» [33, c.6-7].

Рассмотрим понятие социокультурного института44 как сочетающего в себе отмеченные свойства «искусственного интеллекта», процедурной организации говорения, состязательности интерпретаций и возможности социальной ценностной рефлексии. Функционально социокультурный институт обеспечивает оестествленный способ воспроизводства определенной целостной сферы общественной жизни — при сохранении специфичных для этой сферы ценностей, и стабилизацию социальной динамики в этой сфере. Это осуществляется за счет особой формы ситуационного (ad hoc) восстановления содержания некоторой (долго)вечной ценностной идеи, существующей в пространстве культуры45, а конфликты, существующие в разделенном динамичном обществе, переоформляются в «безопасные» для стабильности общества формы институционализированной состязательности. Яркий пример подобной идеи — Идея Права, а соответствующих форм — рассмотренные выше основные собственные формы институционализации сферы права: состязательный процесс судопроизводства и парламентское говорение.

Понятие института, возникшее в рамках права еще во времена Юстиниана, в XX веке было распространено на всю реальность общественных отношений. Вначале это было сделано на основе социологического подхода (Э.Дюркгейм)46, затем понятие института начали втягивать и переосмыслять в качестве своего инструмента представители других подходов (интеллектуальная история, деятельностная методология47 и т.д.).Очевидно, что социальная динамика присуща не всякому типу общества. Например, она отсутствует в обществах азиатского типа. В то же время она — в виде смены (иногда на протяжении жизни одного поколения) политических форм — наблюдается в греческом полисе, где общественные отношения трактуются именно как политические.

Особенность позиции политика как общественной в отличии от любой частной (пусть и очень культурной) деятельности выделил еще Аристотель: «Хотя моряки на судне занимают неодинаковое положение… благополучное плавание — цель, к которой стремятся все моряки в совокупности и каждый из них в отдельности… То же самое и по отношению к гражданам: хотя они и не одинаковы, все же их задача заключается в спасении составляемого ими общения, а общением этим является государственный строй»48. Греки, обладая уже идеей правового равенства свободных граждан, изобрели институционализированное пространство публичного общественного обсуждения и принятия решений по поводу государственных дел: «к высшему из всех благ стремится то общение, которое является наиболее важным из всех и обнимает собой все остальные общения. Это общение называется государством или общением политическим»49.

К этому правовому пространству общественной коммуникации Рим добавил еще процессуальную форму, поддерживаемую особой профессиональной корпорацией юристов.

За счет формы (места-роли, связанные процедурой) и символизма (превращающего процедуру в ритуал) институт стягивает и соотносит друг с другом некоторую рамочную для данной сферы общественной жизни идею (Бога, Блага, познания Истины, Права, Образования и т.д.) с культурно-безусловными особенностями нравов людей, духом народа, его самосознанием и общественной нравственностью. В нравах, самосознании и духе народа институт находит свои духовные опоры. К ним также относятся имеющие важное значение традиции, своеобразие государственности и обыкновения той среды, которую она вокруг себя формирует. Технической основой существования институтов служат разно организованные материальные опоры (технологии, инфраструктуры и т.д.), а также многочисленные каналы и механизмы (среди них важно представительство), позволяющие реализовывать и символизировать процедуры.

То, что институты за счет формы и символизма стягивают и соотносят рамочные идеи существования данного общества как единства с разнообразием и множественностью культурно-безусловных моментов общественной жизни, позволяет говорить об институциональном опосредовании общественных отношений. Для наших целей особенно важно рассмотреть распространение подобного опосредования на власть, поскольку это требуется для обеспечения легитимности всей цепочки «публично-правовой порядок — правовое государство — сфера права», что выше (п.2.1) обсуждалось нами как первое условие общественной устойчивости. Поэтому именно институциональные представления будут далее использоваться нами для описания власти.

При анализе понятия власти необходимо иметь в виду ситуацию, требующую создания властного института, и специфику властного отношения.

Появление института власти происходит в ситуации выхода общества за пределы, круг, границы обычного своего бытия для расширения возможностей гражданского общества за счет создания «общих функций»50; специфику властного отношения мы видим также в том, что оно осуществляется через отчуждение воли51. Власть — общественный институт, опирающийся на добровольное или принудительное отчуждение воли для обеспечения и гарантированности социально необходимых возможностей, реализации общих интересов. Институт власти — не чисто идеальная форма, он имеет материализованное выражение. В соответствии со сказанным выше морфологическая структура института власти представляется:

* в материальных и духовных опорах власти;

* в каналах и механизмах осуществления властного отношения;

* в институциональной форме власти;

* в символическом закреплении власти;

* в Идее, стоящей за властью;

* в представительстве.

Не принадлежат непосредственно институту власти, но необходимы для ее осуществления также субъект (в его пользу отчуждается воля) и отношение власти, за счет чего он реализует свою волю. Как отчуждение воли, так и обратный процесс осуществления властного отношения институционально опосредованы.

Государство как институт власти имеет материальные опоры в виде силовых структур, осуществления общих функций, отношений гражданства (подданства), инфраструктур.

Осуществление общих функций (дел) как основное назначение государства производится в интересах граждан, делегировавших государству свои полномочия, с опорой на силовые структуры. Силовые структуры — особые подразделения, организуемые с целью обеспечения общей воли граждан, в необходимых случаях с использованием принуждения. Граждане (подданные) отчуждают свою волю для достижения общих интересов (благ, вещей), в том числе порядка и стабильности жизни. Инфраструктуры — инженерно-технические сети, информационные и иные системы, обеспечивающие жизнедеятельность и/или позволяющие гражданам осуществлять различные возможности: системы энергетики, транспорта, связи, коммуникаций и т.д. Инфраструктуры общественного значения позволяют поддерживать устойчивое осуществление общих функций52, поэтому они и служат материальными опорами власти53. Ее опоры обеспечивают действие специально создаваемых каналов и механизмов власти, через которые осуществляются властные отношения. Например, формируется президентская вертикаль (аппарат Президента, правительство, главы администраций, представители Президента на местах и т.д.), через которые властные отношения приводятся в действие. Средствами осуществления власти становится система бюрократии, связи, издания прямых властных распоряжений.

Институциональная форма власти обозначает организованные места в механизме государства, между которыми устанавливаются отношения субординации, иерархии, стратификации, процедуры и правила взаимодействия субъектов, занимающих такие места. И для более формализованного обозначения правомочий (компетенции) в различных звеньях аппарата (механизма), осуществляющего власть, вводятся специальная одежда (мундиры) и знаки различия; формальный признак представляется как синоним официального.

Власть, организованная как формальный институт, становится исторически долгоживущим явлением, она противостоит революциям, переворотам, сиюминутным интересам и слабостям высших руководителей.

Символизм власти проявляется во внешних атрибутах, знаках, эмблемах, графически, текстуально, музыкально выраженных. Символы власти — Герб, Флаг, Гимн.

Идея, во имя конкретно-ситуационного восстановления содержания которой осуществляется власть, выражается  в государственной идеологии, в провозглашаемых миссии государства или его особого места, роли в мире. С идеей, стоящей за институтом власти, тесно связаны его духовные опоры. Характер власти должен отвечать духу народа, его культурному своеобразию, нравам, традициям и т.д.

Представительство на уровне принципа означает проявление всех наиболее существенных общественных интересов, прежде всего экономических. Представительство различных слоев (групп, старт, общностей) граждан в органах власти значимо и с позиций достижения согласия как условия развития общества в целом.

Гражданин имеет право на собственную общественную активность и на участие в правотворческой (законодательной) деятельности непосредственно и через представительство. Этим гражданин отличается от подданного. Поданный — лишь субъект, которому закон «даруется», а гражданин либо сам, либо через представителя участвует в его формировании.

Представительство есть необходимое условие действия принципа демократизма. Общественные интересы субъектов — особенно в области законодательного регулирования — должны быть представлены и проявлены, а напряжения, трудности в социальных процессах должны стать предметом рассмотрения законодателей. Итогом рассмотрения могут стать меры, сглаживающие препятствия, снимающие затруднения, либо использующие общественные проблемы для развития общества в определенном направлении.

Формирование института власти связано с пониманием того, что необходимо создание такой ее структуры, при которой бы удерживалась соразмерность между:

* развитием и появлением новых общих функций;

* поддержанием старых направлений деятельности;

* превращением всего нового в нечто привычное.

Ниже мы используем полученную форму мыслимости института для описания конституционной власти, но прежде — в контексте рассматриваемой институционализации сфер права и власти — вновь вернемся к «погруженному в сферу права» правовому государству. Как уже отмечалось, такое «погружение» приводит к институционализации власти (путем ограничения государства правом) и, как следствие (в той мере, в какой право устанавливается самим государством) — к самоограничению государства посредством разделения властей. И поскольку сферы права и власти мы рассматривали с институциональной точки зрения, этот подход надлежит сохранить и применительно к системе разделения властей. Иначе говоря, «ветвление» власти должно быть представлено как разделение единого института на ряд институциональных компонент, которые сами могут быть представлены как относительно независимые (но взаимодействующие) институты54.

 

3.2. Институционализация сферы права и разделение властей

 

Выше мы сформулировали методологический подход к рассмотрению разделения властей. Но прежде необходимо обсудить исторический и философско-правовой контексты темы, связанные с ответом на вопрос об обществе и типе государства, в котором возникает разделение властей. Это требуется для корректного определения границ данного понятия. Ведь не во всяком обществе и не во всяком типе государства возникает разделение властей. Какая же ситуация заставляет единую государственную власть разделяться на ветви? Наша гипотеза состоит в том, что с точки зрения сущности власти первое основание разделения властей — не разделение на три ветви власти, а отмеченное выше разделение трех компонент самой власти: ее института, субъекта и отношения. В публично-правовом порядке, в который вписывается власть, это, в свою очередь, связано еще с одним разделением: государства, политических институтов и гражданского общества внутри государственности. А тот всем сейчас известный принцип разделения властей, который сложился в европейской культуре после Локка [26, 12] и Монтескье [31]55 — это конституционный механизм институционального опосредования для реализации сущностного принципа: не допустить, с одной стороны, обратной «склейки» института, субъекта и отношения власти, а, с другой — огосударствления гражданского общества и политических институтов: такая «склейка» прямо ведет к насилию и произволу. Современные государства опираются на создаваемые ими мощные материальные опоры (социальные технологии, инфраструктуры), поддерживают целый ряд жизнеобеспечивающих общественно-значимых функций. Эти «общие функции» в демократическом обществе — «дело всех» (res publica). С точки зрения института собственности это означает, что индивидуализированные (и потому следующие частному интересу) субъекты гражданского общества должны «учредить» некоторое «общественное достояние», отвечающее уже общему интересу и реализующее общие функции. И, соответственно, должен быть конституирован субъект, выражающий волю всех (всеобщую волю), что осуществимо лишь путем отчуждения воли индивидуализированных субъектов гражданского общества в пользу государства. Именно поддержание «общих функций» путем разделения института собственности на две компоненты позволяет государству обрести материальные опоры и устойчивость. Но именно предназначение государства поддерживать «общие функции» требует установления и гарантирования публично-правового порядка, поскольку отчуждение воли чревато произволом того субъекта, в пользу которого она отчуждена. Поэтому именно перечисленные институциональные моменты разделения трех компонент как внутри самой власти, так и в государственности (поддержание разделения государства и гражданского общества за счет независимых политических институтов) оказываются решающими для того, чтобы избежать чрезмерного огосударствления общественной собственности («достояния») и превращения граждан в подданных56.

С рассмотренными характеристиками связана необходимость онтологического разделения властей по их источнику. В классической философии права это разделение обозначалось как разделение внутри государственности объективного и субъективного духа. В деятельностном парадигме такое разделение подразумевает, что объективный дух может быть объективирован в нормативных формах, но не подавляя при этом активность субъективного духа, как это происходит при огосударствлении. Поэтому нужно, чтобы внутри самого объективного духа, который выражается в нормообразующих общественных и государственных институтах, не происходила склейка трех институциональных компонент57.

 

 

 

Глава IY. Конституционная власть: ядро механизма разделения и взаимодействия институциональных компонент власти

 

 

4.1. Конституционная власть в контексте разделения властей

 

При буквальном понимании «разделения властей» обыденное сознание видит его как три ветки дерева, хотя это совершенно неправильно. Хотя бы уже потому, что конституционная и судебная власти относительно самостоятельны58. Конституционная власть выполняет ту же функцию, которую выполняла церковь, пока не была отделена от государства. Конституционная власть апеллирует к идее права, духу Конституции. Духовная власть по отношению к власти светской апеллирует к идее Бога, соборности. Деятельность конституционной власти нельзя сравнить с применением формального права, где обращение идет в основном к букве закона. Формальное право при применении опирается на текст закона, через него восстанавливая соответствующую конструкцию, презумпцию, процедуру. А конституционная власть духовна в том смысле, что у нее есть право непосредственной апелляции к духу Конституции, толкования ее буквы. Применение конституционной нормы подразумевает задействование института конституционной власти в целом — включая апелляцию к идее («духу») права, правосознанию толкователей нормы, соответствующему символизму. Здесь ситуация применения права совпадает (по существу) с ситуацией его создания59. Присутствие в обществе такой деятельной силы — один из первых показателей наличия государственности, опирающейся на правовые институты. Конституционная власть выполняет функцию выражения воли общественных сил, которые в случае возникновения какого-либо напряжения будут стараться использовать ее в качестве институционального канала для достижения своих интересов, что подразумевает оформление этих интересов в рамках права. В противном случае с возникновением общественного возмущения действиями властвующих субъектов воля народа — чтобы проявиться — стала бы искать иной, неинституциональный и неправовой, канал.

Выявление институциональных характеристик конституционной власти может быть проведено при сопоставлении с властью законодательной и судебной, имея при этом в виду также воздействие на власть исполнительную. Обычно60 конституционная власть не выделяется в качестве самостоятельной ветви, а рассматривается как реализация суверенитета народа непосредственно (например, при проведении референдума по принятию Конституции) или опосредованно — через деятельность законодательной (когда речь идет об изменениях в Конституции) и судебной ветвях власти (когда говорят о толковании или соответствии того или иного нормативного акта Конституции, которые осуществляет специальный судебный орган — Конституционный суд). Но, например, в соответствии с Конституцией Республики Казахстан 1995 года, функции официального толкования норм Конституции и некоторые иные действия, относимые по сути дела к осуществлению конституционного надзора, возложены на Конституционный Совет (раздел VI). Поэтому применительно к Казахстану мы можем говорить о выделении конституционной власти как самостоятельной структуры государственной власти, в том же смысле, в котором мы можем говорить и о президентской власти61.

В качестве примера рассмотрим некоторые положения, относящиеся к конституционной власти в Казахстане62. В обстановке государственного самоопределения, правовосстановления и правообразования, что сопровождается отладкой механизмов правового государства и становлением его институционального устройства, вопрос о конституционной власти чрезвычайно актуален.

Социокультурная ситуация Казахстана и процессы правообразования рельефно проявляются в собственном понимании правового регулирования и законотворчества63; в современной государственной политике Казахстана, где решающее значение придается государственному регулированию; в процессе создания новых экономических и политических структур, которые возникают в одном случае путем самоограничения государства, в другом — путем выпестовывания этих структур самим государством. Отмеченные моменты социокультурной ситуации значимы для экономической реформы и продвижения к экономической независимости, но они важны также и для оформления становящейся государственности в стройную систему государственных органов, которая была бы легитимна и конституционна.

В соответствии со статьей I Конституции «Республика Казахстан утверждает себя демократическим, светским, правовым и социальным государством», где (в соответствии с нормами правового государства) подразумевается «решение наиболее важных вопросов государственной жизни демократическими методами, включая голосование на республиканском референдуме или в Парламенте»; стало быть, провозглашается подзаконность соответствующих отношений, в том числе и отношений власти. Согласно статье III государственная власть подзаконна, т.е. «осуществляется на основе Конституции и законов». Статья IY объявляет действующим правом «нормы Конституции, соответствующих ей законов, иных нормативных правовых актов,.. нормативных постановлений Конституционного Совета». Данные положения заставляют говорить о разделении властей как принципе демократического институционального устройства власти и, особо, о конституционной власти и конституционном регулировании.

Таким образом, сама Конституция указывает на важность и безусловность подчинения всех субъектов ее установлениям, учреждает специальный государственный орган и определяет основы конституционного регулирования. Конституционный Совет наделен правом по обращению Президента, Председателей обеих палат Парламента, Премьер-министра или не менее одной пятой от общего числа депутатов давать официальные толкования норм Конституции (статья 72, ч.1, п.4). По такому же обращению Конституционный Совет также решает в случае спора вопрос о правильности проведения выборов (статья 72, ч.1, п.1), рассматривает на соответствие Конституции принятые Парламентом законы (до их подписания Президентом — статья 72, ч.1, п.2), международные договоры Республики (до их ратификации — статья 72, ч.1, п.3), дает заключения о соблюдении конституционных процедур в случаях досрочного освобождения или отрешения от должности Президента (статья 72, ч.1, п.5)64. Кроме того, Конституционный Совет рассматривает обращения судов о признании неконституционными законов и иных нормативных правовых актов в случаях, если суд усмотрит, что подлежащий применению нормативный акт ущемляет закрепленные Конституцией права человека и гражданина (статья 72, ч.1, п.4; статья 78). Тем самым, нормативно заложены основы формирования и действия конституционной власти, которая становится важным условием и средством утверждения права в стране.

 

 

4.2. Конституционная власть, правовая реформа и публично-правовой порядок в СНГ

 

Конституции государств Содружества как проявление принципов права появились в неправовых обществах. Для большинства граждан этих государств традиционно неверие и даже неприятие обезличенных (формальных) правовых институтов типа конституции, парламента, состязательного суда.

На фоне западноевропейского происхождения права (в классическом смысле этого слова) российские (речь идет о Российской империи, куда входили нынешние государства Содружества) этико-нравственные формы и традиции обладают особенностями, которые не позволяют нам быстро и просто войти в современный контекст этико-правовой культуры. Эти трудности выражались характерным категориальным строем общественного сознания и закреплялись устойчивой преемственностью негибких, неправовых и недемократических, антиинституциональных и волюнтаристских властных форм и политики [25, с.29-30].

Во-первых, в российском общественном сознании категории «истины» (гносеологическая) и «справедливости» (этическая) совпадают в идее «правды». Неформальный, «нутряной» источник такой «правды-истины-справедливости» — «народное чутье», возникающее на сходе общины, на собрании трудового коллектива и т.п. формах организации. Эти квазиинституциональные формы, которые по своему (задаваемому традицией) символическому смыслу апеллируют к Идее Соборности, на бытовом уровне оказываются «опущены» до обыкновенной коммунальности — типа той, что имеет место в очереди. Такая удивительная «соборная коммунальность» была отличительной чертой прежних Съездов и Верховных Советов, считавшихся марксистами «уникальной и эффективнейшей формой сочетания прямой демократии и демократии представительной» [10, с.111].

Во-вторых, склеенность в русском сознании идей «свободы» и «воли» порождала тенденции к разрушению (бунт — ради восстановления попранной справедливости, или просто самодурство — «что хочу, то и ворочу», по «широте души») или к «отрешению от мира» (уход в скит, в пустынь, внутрь себя, в сферу чисто субъективного духа).

В-третьих, когда субъект с нашим «особенным» (не приемлющим «формальной свободы») правопониманием в попадает в современные юридические институты (например, суд присяжных) возникает противоречие между интуитивной справедливостью (на бытовом уровне) и убежденностью в правомочности формальной процедуры. Это противоречие поднимает перед нами проблему соотношения культуры и некоторых формальных институциональных процедур (см. напр. [51]).

Не отсюда ли знаменитое российское неприятие «юридических начал», парламентаризма и пр., которое можно считать проявлением более общей тенденции: наш посконный «интуиционизм» на деле вел к процветанию редуцированных форм мыслимости социальной жизни и представлений о личности, не отражавших многообразия той реальности, на которую оказывалось воздействие или которая подвергалась оценке.

В-четвертых, «нелюбовь к форме» негативно отражалась на специализированных областях сознания, которые своим обратным воздействием только усиливали эту тенденцию: в философии и логике отсутствовала должная культура формальной рефлексии, а в общественных дисциплинах любовь к истине часто подменялась социальными или нравственными целями.

В духовном плане можно говорить о «литературной традиции» общественной мысли (Гоголь, Достоевский, Толстой, Солженицын) с характерным (при всем различии доктрин) «политическим инфантилизмом» и склонностью «описывать политику в терминах морали», применять к относительной реальности первой абсолютные критерии второй [54, с.150]. С этим связан и уже отмеченный выше идейный конфликт «народнической» демократии и либерализма в российском варианте65.

Закрепившись в традицию, такое видение общественных явлений выражалось как в массовом сознании, так и в сознании властьпредержащих пристрастием к «особому», «специальному», «опричному»: государственное — важнее, оно «поверх», кроме, опричь всяких там демократических процедур и буквы закона, не говоря уже о правах личности.

Марксистская идеология, которая «села» не на пустое место, а на уже имевшуюся многовековую тенденцию, лишь довершила дело, причем эта идеология, как и тенденция, была по сути антиправовой и антиинституциональной.

Весь предыдущий опыт жизни, отягощенный долгим влиянием марксисткой идеологии, породил стойкое недоверие к Конституции, суду, закону. Объявив правовые институты «буржуазными», марксизм поставил под сомнение сами основы устойчивости общества. Государство было объявлено аппаратом принуждения и подавления, конституции — фальшивыми и ложными регуляторами отношений, право отождествлялось с интересами правящих классов. Ликвидация основных правовых свобод за счет признания более важным общественного перед личным привело к огосударствлению всех областей жизни, искоренению (на основе пролетарского «классового чутья» в качестве критерия) людей с чуждой нравственностью, т.е. к изменению самого духа народа. Описанные выше категориальные особенности нашего общественного сознания («нутряное чутье», идея «правды» и т.п.) весьма предрасполагали к такому изменению.

Следствием стало возникновение пассивных черт национального характера и соответствующего поведения властвующего субъекта (как «до семнадцатого», так и после). Ведь устойчивая власть (в том числе и деспотическая) возможна лишь тогда, когда подвластные согласны ей повиноваться. А поскольку пределы допустимого господства определяются характером повиновения подвластных, возникает сообразное таким пассивным чертам историческое самоопределение властвующего субъекта, после десятилетий которого очередные реформаторы уже не деспотам, а простым гражданам должны объяснять, что правосудие — это «не кнут, а весы». При этом «неповоротливые» власти традиционно склонялись к тому, чтобы «вливать вино новое в мехи старые», или некритически заимствовали формы извне, в обоих случаях мимикрируя и плодя разнообразные превращенные (псевдо)формы [41].

Марксизм уничтожил достигнутую уже европейской правовой культурой разделенность института, субъекта и отношения власти и свел власть к отношениям господства и подчинения, введя неправовой принцип зависимости содержания институциональных идей («вечных истин») от господствующего классового субъекта. И, естественно, поскольку разделенность между институтом и субъектом была снята, это привело к уничтожению становящихся политических институтов, свертыванию процессов общественной коммуникации, огосударствлению гражданского общества и деинституционализации государства66. Не только «вечные» ценностные идеи, стоящие за институтами, но и институциональные опоры марксизм поставил в теоретическую, а затем и в практическую зависимость от социально-политических отношений (классовой борьбы), что разрушило стабилизирующую роль институтов в обществе и превратило то, что от них осталось, в дополнительные средства подавления и господства.

Придание «самоценным» и общезначимым институциональным идеям социально-классового характера привело к превращению в инструмент того, что не должно им быть по понятию: институциональных форм, каналов и механизмов. Опоры и отнесенность собственно институционального характера заменяются на укорененность в «социальном теле» определенных государственных и политических социальных машин67, оторванных от гражданского общества68. При таком взгляде на реализацию социального проекта марксизма выдвижение иного69 социального проекта подразумевает (ре)институционализацию. И необходим анализ того, какие фундаментальные общественные отношения могут послужить основой последней.

Из вышеизложенного следует, что подлинная правовая реформа в постсоциалистическом обществе должна иметь характер институциональных преобразований, (ре)институционализации. Антиправовые и антиинституциональные тенденции в странах СНГ живучи. Их поддерживают сознательно представители консервативного направления, убежденные в силе управленческого воздействия на общественные процессы. Их поддерживают и инерция общественного сознания и практики.

Конституционная власть противостоит антиправовым и антиинституциональным тенденциям, ее утверждение стабилизирует процесс становления в странах Содружества демократических обществ и правовых государств, процесс прорыва из царства правовой темноты к ценностям правовой культуры, к институционализации публично-правового порядка.

Для государств СНГ совсем не безусловны устремления обустройства жизни в соответствии с принципами признания и гарантирования прав человека и гражданина, лежащие в основе либерально-демократической мысли. Более того, можно с определенной уверенностью утверждать известный искусственный характер правовых конструкций, которые обеспечивают равенство заведомо неравного, открывают возможности и создают условия для проявления социальной активности индивидов и их объединений. Прежде всего, любая конституция — это воплощение модели конкретного устройства государственной и общественной жизни. В основании этой модели лежит принцип разделения властей, каждый раз конкретно интерпретируемый в связи с особенностями данного государства, характерных для него и культурно обусловленных в нем особенностей субъектов, институтов и отношений власти. Для соорганизации взаимоотношений власти с основным носителем прав и свобод — индивидом (с известными культурными особенностями), а также для установления системы сдержек и противовесов между властями, между государством, политическими институтами и гражданским обществом и утверждается Конституция. Схема организации жизни с Конституцией опирается на Идею права, которая призывается для ограничения произвола, бесправия и самодурства, служит мерой справедливости, балансирующей либеральную и социальную устремленность общества, взвешивающей его заинтересованность в Свободе и в Общем Благе.

Право — феномен европейского рационализма, европейского типа культуры, ставящей в качестве безусловной ценности Человека и его Свободы. Основная угроза осуществлению свобод в странах Содружества исходит от государства. Право есть ограничение на его власть с признанием того, что оно необходимо для гарантирования прав и свобод человека и гражданина, создания условий для его безопасной, стабильной, обеспеченной активности и жизнедеятельности. Признание государством подчиненности праву есть условие появления его нового качества — правового государства.

Но право есть также признание и многообразия проявления духа, воплощающегося в различных культурах, нациях, социальных стратах и группах. Поэтому оно через систему законодательства устанавливает правила социальной игры, взаимодействия различных сил. Основные нормы взаимоотношений разнообразных интересов, признаваемые приемлемыми с точки зрения Общего Блага и не противоречащие согласованному взаимоограничению Свободы, закрепляются в конституциях.

Конституции государств СНГ в своих положениях со всей очевидностью утверждают приоритет ценностей прав и свобод человека и гражданина — их содержание ориентировано на воплощение правовых принципов. В обществе, где господствуют одна идеология, одна партия, один «единственно верный» проект социального переустройства, право не нужно. Востребованность права и соответствующих ему институтов стала возможной благодаря процессам демократизации и либерализации, породивших новых политических и хозяйствующих субъектов.

По мере проведения политических и экономических преобразований, порождающих условия для возникновения ростков гражданского общества, объективно возрастает апелляция к праву «снизу». С другой стороны, реформирование, как правило, происходит по схемам и инициативе действующей власти, прежде всего, президентской. Это создает как преимущества (возможность быстрого и эффективного проведения реформ с руководством из одного центра), так и опасности волюнтаризма, властного произвола. Именно поэтому конституции (связывающие президентскую власть обязательствами, очевидными для общества70) — чрезвычайно важный элемент правовой реформы. Прежде всего, изменения, происходящие в юридической области, безусловно, должны осуществляться в рамках конституционных установлений. Естественно, что правовую реформу нельзя сводить только к принятию новых юридических норм, более совершенных кодексов и изменению компетенции и роли правоохранительных органов. Помимо мощного обновления законодательства, происходят институциональные преобразования в структуре судебных систем71, организации судопроизводства72 и следственной работы73, системы аттестации судей, в организации юридической науки. Рождаются новые издательства, журналы и газеты, возникают частные учебные заведения, меняется содержание юридического образования. Правовые реформы как часть общественных преобразований направлены на изменение сознания и взаимоотношений людей. Поэтому современную ситуацию в СНГ с правовой точки зрения можно охарактеризовать как попытку правообразования и правовосстановления74. Конституция и конституционная власть как институты права не могут существовать в условиях отсутствия других правовых институтов. Но вполне вероятно, что через Конституцию продолжится процесс институционального строительства, становления других правовых, политических и общественных институтов. Таким образом, Конституция и конституционная власть содержат в себе механизм, позволяющий утверждать в жизни принципы и нормы права, правового государства и в современных обстоятельствах выступают пока чуть ли не единственным реальным правовым средством переустройства общества.

 

 

  1. Аристотель. Соч. т.4. М., 1984;
  2. Восленский М.С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991
  3. Вышеславцев Б. Этика Фихте. Спб., 1913
  4. Гегель Г.В.Ф. Наука логики. т.2. М., 1971
  5. Гегель Г.В.Ф. Философия права. М., 1990
  6. Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. т.1. Наука логики. М., 1974
  7. Генисаретский О.И. Методологическая организация системной деятельности. В сб. Разработка и внедрение автоматизированных систем в проектировании. Теория и методология. М., 1975, с.409-513
  8. Генисаретский О.И. Образ жизни в контексте развития / Программа регионального развития ПКК МП «Фактория». М., 1996
  9. Гоббс Т. Левиафан. Соч. т.2, М., 1991
  10. Горбачев М.С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира. М., 1988
  11. Гуссерль Э. Начало геометрии. Введение Жака Деррида. М., 1996
  12. Давыдов Ю.Н. Укрощение Левиафана, или социальные потенции обычного согласия («Воля всех» и ее судьбы в концепции разделения властей Джона Локка).—«Полис, 1994, NN 2-3
  13. Дарендорф Р. Мораль, институты и гражданское общество.— Путь, 1993, N3
  14. Дюркгейм Э. Несколько замечаний о профессиональных группах (предисловие ко второму изданию работы «О разделении общественного труда»/ Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М., 1991, с.5-35
  15. Зиновьев А.А. Коммунизм как реальность. М., 1994
  16. Кант И. К вечному миру. Соч. Т.6. М.,1966
  17. Кант И. Критика практического разума. Соч. Т.4. Ч.1. М., 1965
  18. Кант И. Критика чистого разума. Соч. Т.3. М., 1964
  19. Кант И. Метафизика нравов. Соч. Т.4. Ч.2. М., 1965
  20. Кант И. Основы метафизики нравственности. Соч. Т.4. Ч.1. М., 1965
  21. Капустин Б.Г. Три рассуждения о либерализме и либерализмах.— Полис, 1994, N3, с.13-26
  22. Кара-Мурза А.А. Либерализм против хаоса (Основные тенденции либеральной идеологии на Западе и в России).— Полис, 1994, N3, с. 118-124
  23. Карнозова Л.М. Вместо введения: Замысел о правовой журналистике.— Судебная реформа: проблемы анализа и освещения. М., 1995, с.9-33
  24. Кистяковский Б.А. Государство правовое и социалистическое.— Вопросы философии» 1990, N6, с.141-159
  25. Лебедев В.П. Власть в России.— Сельская молодежь, 1992, N 10, с.28-32
  26. Локк Дж. Два трактата о правлении.— Соч. т.3, М., 1988
  27. Марача В.Г., Матюхин А.А. Гражданское общество и государство в Казахстане: основные понятия и особенности становления. Алматы, 1994
  28. Марача В.Г., Матюхин А.А. Гражданское общество и государство в Казахстане: понятия и становление.— «Кентавр», 1996, N2, с.31-41
  29. Марача В.Г. Правовая система и правовое пространство общественной коммуникации. М., 1995, с.403-424
  30. Марача В.Г. Тринадцать принципов инквизиционного права в применении к интеллектуальной дискуссии.— Вопросы методологии, 1994, N 3-4, с.69-75
  31. Монтескье Ш.Л. О духе законов. Избр. произв. М., 1955
  32. Морозова Л.А. Государство и собственность (Проблемы межотраслевого института).— «Государство и право», 1996, N12, с.19-32
  33. Мусхелишвили Н.Л., Сергеев В.М., Шрейдер Ю.А. Ценностная рефлексия и конфликты в разделенном обществе.— «Вопросы философии», 1996, N11, с.3-22
  34. Нерсесянц В.С. Гегелевская диалектика права: этатизм против тоталитаризма.— «Вопросы философии», 1975, N11, с.145-150
  35. Нерсесянц В.С. Наш путь к праву. М., 1992
  36. Новая технократическая волна. М., 1986
  37. Пантин И.К. Драма противостояния демократия/либерализм в старой и новой России.— «Полис», 1994, N3, с.75-94
  38. Паппе Я.Ш. Какая Россия нужна отечественному топливно-энергетическому комплексу. «Газовые генералы», «нефтяные бароны» и угольщики меряют Родину разным аршином.— «Сегодня», 15.08.1995
  39. Паппе Я.Ш. Элиты и банки России.— «Деловые люди», 1994, N4
  40. Парламент и законодательная власть Казахстана. Алматы, 1995
  41. Пашин С.А. Правосудие — не кнут, а весы.— «Юридический вестник», 1994, NN16-17
  42. Попов.С.В. Идут по России реформы… (анализ невольного соучастника).— «Кентавр», 1992, NN 2-3
  43. Попов С.В. Организационно-деятельностные игры: мышление в «зоне риска».— «Кентавр», 1994, N3, с.2-31
  44. Русская идея: демократическое развитие России.— «Вопросы методологии», 1995, N1-2, с.3-23
  45. Руссо. Ж-Ж. Трактаты. М., 1969
  46. Сосна С.А. О концепции общественного достояния.— «Государство и право», 1996, N2, с.55-64
  47. Судебная реформа: проблемы анализа и освещения. М., 1995
  48. Фихте И.Г. Основные черты современной эпохи. Соч. т.II. Спб., 1993
  49. Хайдеггер М. Феноменология и трансцендентальная философия ценности. Киев., 1996
  50. Хеффе О. Политика, право, справедливость. Основоположения критической философии права и государства. М., 1994
  51. Чернова О.Л. К постановке культурно-этических проблем введения суда присяжных.— сб. «Судебная реформа: проблемы анализа и освещения», М., 1995, с.313-316
  52. Чичерин Б. История политических учений. Ч. I. М., 1869
  53. Щедровицкий Г.П. Об исходных принципах проблемы обучения и развития.— Избранные труды. М., 1995
  54. Янов А. Русская идея и 2000-й год.— «Нева», 1990, NN 9-11

 

 

 

 

  1. Следует различать, как минимум, три контекста употребления понятия «институт»: узкоюридический, правовой и социокультурный. В юридическом смысле институты — «это, по словам Локка, в первую очередь нормы, сопровождающие их санкции и организационные формы, в которых они проявляются: «общий установленный закон и правосудные учреждения, в которые можно обратиться» [13, с.185]. При расширении юридического контекста до общеправового сюда «также относятся и нравы, а еще более глубокий смысл институтов состоит в том, что они выражают не просто законы, но «дух законов». Институты служат поддержанию свободы только в том случае, если они не просто «законны» (legal), но также и легитимны (legitimate)» [13, с.185-186]. О социокультурном институте — ниже, более подробно см. [29, 28].
  2. В методологии СМД подхода такое различение культурной нормы (образца) и социальной ситуации, в которой она (он) воспроизводится (восстанавливается), задается представлением о воспроизводстве и трансляции «культуры» (см., напр., [53, с.199-200]. Долговечность при таком подходе понимается как относительная вечность — не вневременной абсолют, как предполагается субстанциональным понятием вечности, а лишь как «физически бесконечно большое» (по сравнению с длительностью социальных ситуаций) время жизни культурных образцов. Это — вечность безусловных культурных норм по отношению к обусловленности социальных ситуаций (условия меняются), вечность парадигматики на фоне изменчивости синтагматики, вечность генотипа на фоне непостоянства приобретенных признаков. Но поскольку трансляция культурных норм сама опосредована активностью духа народа, изменчивость последней вызывает герменевтическое смещение норм: сохраняются идентичность и преемственность, но сдвигаются понимание и «возможение» (см. [8] — Приложение 2. Этнокультурная идентичность).

Устойчивостью культуры мы обязаны тому, что она существует в масштабе народа, страны или региона, сдвижки же происходят в понимании индивидов или локальных групп — это относительная устойчивость единицы «следующего» масштаба по сравнению с единицей предыдущего: устойчивость вида по сравнению с популяцией, популяции — с особью. Скачок масштаба определяется не механическим увеличением количества (кусок урана, кажущийся устойчивым на фоне отдельного распадающегося ядра, как бы ни был велик, все равно распадется за время, сравнимое с удвоенным периодом полураспада), а механизмом воспроизводства, связанным с формой, выступающей как «матрица для тиражирования».

Культурная форма имеет материальные единицы-носители: «вещи культуры» и институты. Их устойчивость — это «бессмертие организма по сравнению с отдельной клеткой» (метафора Г.Г.Копылова), хотя и трансляция культурной формы имеет свои механизмы привнесения иного: рефлексию, порождение самообразов. Институты и «вещи культуры» (например, произведения, относимые к классике) постепенно (за исторические сроки) стареют, либо отмирая, либо реформируясь и обновляясь. «Культура, говоря на даосский манер, есть <<тело перемен>>, переживаемых как естественный процесс в естественной же среде» [8].

  1. После чего институты у многих ассоциируются уже именно с социологией [14, 11 и сл.]47. Речь идет прежде всего о работах О.И.Генисаретского, посвященных проблемам социальной организации в теории деятельности [7] и образа жизни [8].
  2. См. Аристотель. Политика. Книга первая (А), фрагм. 1252а [1, с.376].
  3. См. Аристотель. Политика. Книга третья (Г), фрагм. 1276b [1, с.449-450]. Вначале это было пространство непосредственного взаимодействия на основе институциональных регулятивов (агора), но затем, по мере усложнения общественной жизни, эта непосредственность стала замещаться специализирующимся и структурирующимся семиотическим и институциональным опосредованием (см. [29, 28]).
  4. В этом предназначении государства коренится его глубинная связь с Идеей Общего Блага.
  5. Власть существует только между субъектами, обладающими волей. Неправомерно использование термина «власть» по отношению к объектам, за которыми нельзя признать волю. Хотя в языке образном (поэтическом, не строго понятийном) и говорят: власть над вещами, власть вещей, власть над техникой, над природой и т.п. Отчуждение воли как особенность власти выделяет ее как феномен от иных явлений: управления, руководства, организации.

Способ отчуждения воли может быть добровольным или насильственным. Идеи общественного договора и естественного права опираются на признание добровольности, сознательности отчуждения воли. Социологические концепции, в ряду которых находится и марксистская теория, чаще всего подчеркивают насильственный характер отчуждения воли, навязывание воли господствующим классом всем остальным слоям населения. Но это, безусловно, не дает полного понятия власти, поскольку необходимо ответить на вопрос: зачем отчуждается воля? Представления об институциональной власти, связывающие ее с Идеей Общего Блага, подразумевают, что воля отчуждается для достижения блага, недоступного для индивидуальной воли [40, с.10].

  1. Строго говоря, инфраструктуры — это не столько конкретные материальные объекты, сколько тип их организации: так, общественный транспорт (как функция) должен быть организован по преимуществу инфраструктурно, тогда он будет создавать возможность передвижения. Дополнение к инфраструктурной организации — сервисная организация (пример — движение такси). Но общественный транспорт (в отличие от ведомственного) не может быть организован производственно: последнее приводит к тому, что «пассажироперевозки» начинают измерять в тонно-километрах. Именно инфраструктурная (и дополняющая ее сервисная) организация адекватна задаче поддержания общих функций во имя Общего Блага.
  2. Материальные опоры института могут быть не только образованиями типа инфраструктур и т.п., но и особым институтом. Пример — обсуждавшийся выше (п.3.2) межотраслевой институт собственности. Фактически, такой «опорный» институт создает конкретную форму единства материальных и духовных опор исходного института. Кстати, здесь есть основание для глубокой и убедительной критики марксизма: классовый характер государства и права («надстройки») он выводил из классового господства над «базисом» и, прежде всего, над собственностью. Отрицание институционального характера власти — лишь один из выводов марксизма. Мы этот вывод отвергли, а базисное основание — нет, хотя исходная ошибка марксизма — именно в отрицании институционального характера собственности. Но ведь если она (например, акционерная или любая другая, всякая) — институт, то он есть опора и блага всех классов, и общего блага.

По аналогии с обсуждаемой категорией «публично-правовой порядок» в связи с институтом собственности можно говорить также об «экономическом публичном порядке». Разумеется, это требует более обстоятельного разбора.

  1. Следует отчетливо понимать, что обсуждаемые представления о власти по отношению к существующему состоянию государств СНГ имеет значение не описания этого состояния, а идеального типа. Более того, идеал либерального правового государства, через который проявлена и идея институционального разделения властей, в условиях СНГ имеет существенные ограничения для своего воплощения в реальность. Наибольшая опасность для утверждения институционального характера власти в странах СНГ — традиционное небрежение к внешней форме, неисполнение законов; эти причины имеют глубокие исторические корни. Во всяком случае, появление высокой степени профессионализации выполнения общественных функций, независимости (в экономическом смысле) населения от государства, политических партий и других условий, обеспечивающих подлинную демократию, при которой только и возможна институциональная организация власти, для государств Содружества в ближайшем будущем проблематично.
  2. Представление о разделении власти на три «ветви» впервые ввел Монтескье. Ему же принадлежит выражение «разделение властей». Впервые ввел представление о разделении законодательной и исполнительной (в состав которой входит и судебная) власти итальянский государствовед XIY в. Марсилий Падуанский. Основанием такого решения было дуалистическое истолкование власти с носителями в лице народа и монарха. Свой вклад в теорию разделения властей внесли также Н.Кузанский, монархомахи (тираноборцы) XYI-VYII вв. [52], Ж.-Ж.Руссо [45]. После Монтескье классическую теорию разделения властей развивали И.Кант [16, 19] и Г.В.Ф.Гегель [5].

Теории распределения, «разделения» властей оказали решающее влияние на конституционное законодательство и государственно-правовую практику разных стран. Наиболее отчетливо это проявлялось в конституции США 1787 г. и учредительных актах американских государств; в Декларации прав человека и гражданина 1789 г. и др. нормативных документах.

Практически в конституциях всех стран либерально-демократической идеи в современных условиях проявлены конструкции распределения власти. Наиболее отчетливо восстановление принципа разделения властей прослеживается в конституциях стран, преодолевших авторитарные и тоталитарные режимы: Германии, Португалии, Греции, Испании и др.[40, 16-17].

  1. Как отмечалось, от последнего гражданин отличается правом на собственную общественную активность, включая участие в законотворческой деятельности (см. пп.2.3 и 3.1).
  2. Привычный же нам механизм недопущения этой «склейки» (система сдержек и противовесов) сложился для демократического общества Европы и там имеет границы применимости. При этом механизме исполнительная власть обладает возможностями непосредственного действия на «общие функции» (силовые структуры, инфраструктуры и т.д.). Законодательная власть на них влиять впрямую не может, а определяет лишь порядок и условия осуществления исполнительной властью ее полномочий. Такие порядок и условия, устанавливаемые разделяющейся властью по отношению к самой себе, есть не что иное, как правовая форма ее самоограничения.

Для законодательной власти, представленной Парламентом, правовую форму деятельности законодателей и процедуру прохождения законопроекта определяет Конституция. Именно механизм конституционного регулирования и проверки стоит над законодательной властью, задает правовые ограничения ее работы. Законодательная власть проверяет подзаконность исполнительной власти, а конституционная власть определяет конституционность законов.

Деятельность судебной власти не направлена на властные отношения. Предмет регулирования судебной системы — отношения, возникающие в сферах гражданского, уголовного, административного и других отраслей права; судебная власть направлена на граждан, на физические и юридические лица и их правоотношения, а конституционная — на властные отношения и правоотношения, возникающие в сфере применимости самой власти. В этом смысле конституционная власть и по отношению к судебной — власть. Правда, она не может рассмотреть решения судов на предмет конституционности, но может оценивать конституционность нормативного основания их принятия.

  1. В большинстве случаев конституционная власть отнесена к судебной «ветви», однако и в этом случае КС как орган конституционного судопроизводства играет достаточно самостоятельную роль в разделении властей и поэтому занимает особое место в судебной системе, его деятельность регулируется отдельным законом и т.д.
  2. Поэтому и нормативные постановления органов конституционной власти конституциями стран СНГ отнесены к действующему праву (как, например, в части 1 статьи 4 Конституции Республики Казахстан).
  3. Т.е. в современных представлениях о демократии, подразумевающих разделение власти на «ветви», идея которого восходит к теории Монтескье.
  4. Согласно статье 3 части 4 Конституции Казахстана: «Государственная власть в Республике едина (курсив наш — В.М. и А.М.), осуществляется на основе Конституции и законов в соответствии с принципом ее разделения на законодательную, исполнительную и судебную ветви и взаимодействия их между собой с использованием системы сдержек и противовесов». Конституционная (как и президентская) власть, что следует из ее статуса, задач и порядка формирования, не может быть ни приписана к одной из перечисленных в статье трех ветвей власти, ни объявлена самостоятельной ветвью. Но она, вместе с президентской, есть часть единой государственной власти, а кроме того, также часть системы сдержек и противовесов и один из важных механизмов взаимодействия ветвей власти между собой. Следовательно, Конституция Республики Казахстан позволяет говорить о действии самостоятельных властей: конституционной и президентской, которые не могут быть сведены к законодательной, исполнительной, судебной ветвям.
  5. С одной стороны, это достаточно типичный пример, а, с другой — в этом случае при рассмотрении конституционной власти как самостоятельной институциональной компоненты власти нам нет необходимости проделывать специальные процедуры «изоляции объекта». Хотя, как уже было отмечено (примеч. 58), и КС как орган конституционного судопроизводства играет достаточно самостоятельную роль в разделении властей.
  6. Подробнее см. [27], а также журнальный вариант этой работы [28].
  7. Конституция Казахстана, в отличие от российской, достаточно детально оговаривает процедуру досрочного освобождения Президента от должности «при устойчивой неспособности осуществлять свои обязанности по болезни» (статья 47 ч.1).
  8. См. примеч. 25.
  9. Последнее весьма существенно в свете различия тоталитаризма и «просто» этатизма, сохраняющего институциональность государственной власти. При этом необходимо отметить, что когда мы говорим о тоталитаризме, то имеем в виду крайнюю степень огосударствления общества. Этатизм же (например, в гегелевской философии права) сохраняет государственность в ее институционально-правовом виде [5, 30-32, 34]. А классовый подход в марксизме разрушал государственность как систему институтов.
  10. О различии институтов и социальных машин см. [42]. При этом, заметим, формально-процедурная часть института часто организована как социальная машина (например, судопроизводство), что порой приводит к путанице: за институты принимаются их «превращенные формы», в которых соответствующие институциональной Идее форма и ритуал подменяются псевдоформой и псевдоритуалом. Причины тому — как в общем «фоне» национальной культуры (несоответствие «духовных опор» института его Идее), так и в тех «фигурах», которые «выписывают» на этом фоне идеология и политика. «Эффект» всего этого в том, что теперь мы физически не имеем людей с менталитетом, соответствующим ценностям институциональной организации жизни. Причем во время «демократических реформ» процесс псевдоформообразования еще будет продолжаться [47, с.462].
  11. Под опорами собственно институционального характера имеются в виду материальные опоры, не зависящие от социально-политической ситуации, духовная опора на исторически воспроизводящиеся «нравы» людей, выражаемые гражданским обществом, отнесение институциональной формы и символического слоя института к той или иной «вечной» идее, имеющей внеклассовую природу. Поэтому замена институциональных опор на социальные слои, классовые субъекты, привела не только к произволу, но и определенного рода нестабильности.
  12. К тому же, направленного на стабилизацию — см. предыд. примеч.
  13. Этого нельзя столь однозначно сказать о законах, которые часто входят в противоречия с Конституцией, друг с другом, с Указами самого Президента, имея порой и разноречивые толкования.
  14. Например, принятый в декабре 1996 г. Закон Российской Федерации «О судебной системе в РФ» предусматривает восстановление ликвидированного после Октябрьской революции 1917 г. института мировых судей.
  15. Так, в России в 1993 г. восстановлен суд присяжных.
  16. Вплоть до ее выделения в качестве самостоятельной структуры, как это произошло в Казахстане74. Описание и анализ некоторых процессов правообразования и правовосстановления в России см. в [47].