От редакции:
В прошлом году мы безвременно потеряли коллегу, автора, друга — талантливого, энергичного, молодого. Потенциальные возможности Вячеслава Евгеньевича были куда больше в сравнении с тем, что он успел сделать, написать, сказать.
В знак прощания с В.Е.Сиротским мы публикуем его доклад на Первых Чтениях памяти Г.П.Щедровицкого.
Когда я начал размышлять над этой темой, то первым, что вспомнилось, были слова Георгия Петровича на одном из семинаров ММК: «Я — не методолог, я — практикующий философ». Семинары тогда проходили в здании Института общей педагогической психологии на улице Герцена, многое из того, что там говорилось, легко забывалось, но этот момент запомнился. В частности, запомнились удивленные лица присутствовавших адептов, на которых читался вопрос:»Вы не методолог?!» Меня удивило это удивление: вроде бы присутствующие очень хорошо знают, что такое «практикующий философ», и потому удивились тому, что именно Г.П.Щедровицкий стал им, был или им является…
Далее я буду говорить о естественном начале русской философии, теме для меня интересной, а в параллель — о том, как по мере подготовки к докладу я понял фразу Г.П. о практикующем философе.
Начну с самого понимания. Его можно строить по-разному. В докладе я выделю два способа, которые и буду разворачивать; для моих целей этого достаточно.
Первый — формальный способ построения понимания.
Поясню на примере от противного. Вскоре после того семинара проходил Методологический съезд в Самаре на тему «Методология и философия». Я понял тогда, что такая тема для съезда была выбрана организаторами для того, чтобы попытаться на материале докладов рассмотреть некоторую методологию и некоторую философию, а «после» такого изолированного рассмотрения попытаться логически установить связь между ними. Съезд не удался, тему не удалось раскрыть ни в одном докладе. У меня есть гипотеза, почему так случилось.
Дело в том, что есть, мне кажется, такие темы (проблемы), размышления над которыми часто ошибочны или бессильны, если исходят из того, что связь, допустим, методологии и философии, может быть установлена как связь между методологией и философией. Более того, такого рода размышления оставляют чрезвычайно мало ресурсов для того, чтобы установить хоть какую-то связь двух вещей.
Отсюда возникла, если смотреть от противного, гипотеза о том, что связь можно установить, исходя не из связуемых элементов, а из нее самой. На таком принципе построения связи формальным образом, без рассмотрения связуемых элементов, основано формальное понимание. В этом смысле его можно противопоставить неформальному пониманию, устанавливающему связи между некоторыми изолированными элементами, самостоятельными содержаниями. Конечно, оно эффективно в подавляющем большинстве ситуаций нашей жизни. Но само по себе неформальное понимание связано с систематическим и естественным ограничением, постоянным и неустранимым, потому что эта элементарность — сущностная характеристика неформального способа понимания. (Сущность — это просто одно из непопулярных у большинства людей названий систематического ограничения любой вещи, ее дефективности за некоторыми границами; сущность — универсальное свойство вещей, если только они имеют границы.) Сущность такого понимания заключается в том, что связи устанавливаются как логически зависимые от связуемых содержаний, а сами содержания можно произвольно перечислить. Я могу сказать — философия и методология, могу — методология и политика, политика и экономика и т.п. Могу даже ужесточить тезис: неформальные связи содержаний логически зависят от их перечислений — энумерации.
У меня есть гипотеза: в тотальном преобладании прежней традиции понимания (неформального) в указанном смысле этого слова можно увидеть (понять) причину тупика исторических рассмотрений вообще, логический предел истории (а логический и есть предел истории, поскольку других у нее нет), в том числе предел попыток исторических рассмотрений в философии, в русской философии, таких тем, как «философия и европейская философия», «европейская философия и русская философия». (Предел этот, возможно, гораздо более жесток именно для русскоязычного сознания, поскольку из европейских языков русский отличается высшей степенью синтетизма, переполнен логически необязательными связями. Морфологически более простому русскому языку трудно отказать в большей архаичности.)
И в этом смысле, если мы начинаем кое-что понимать про само понимание, можно фразу «Я — практикующий философ» попытаться понять двумя способами. Можно начать с того, чтобы разобраться, в том, кто такой «я», что за человек это говорит, и что такое философия и ее практикование. А затем пытаться как-то связать их между собой. А можно сделать противоположный ход: попытаться сразу построить копулу или дефис:»я — практикующий философ».
Этот второй путь формального понимания мне кажется достаточно интересным.
Но остается и неформальный путь понимания (к пониманию). Можно рассматривать связуемые содержания — а любая наша мысль, даже если она хотя бы А и Б связала, предполагает связуемые содержания. Если мы просто говорим А или просто говорим Б, то это еще не есть простейшая форма мысли. Первая операция ума предполагаем связку А и Б. Но мы в состоянии рассматривать связуемое содержание изолированно: только А или только Б.
В этом пункте я начинаю пояснять смысл слова «естественное» в названии моего доклада. Его следует понимать как изолированное, т.е. изолированно рассматриваемое. Можно рассматривать связку «изолированное начало философии».
Но как только мы попытаемся двигаться здесь неформальным путем, так сразу сталкиваемся с особого рода проблемой — «интроспекцией». Перед нами сразу встают образы философии, европейской и русской, которые опрокидывают нас в историю. А если говорить о том, что может нам здесь предложить интроспекция, то это — не слишком радостная картина, потому что философия в России появилась как лекции профессоров в Московском университете, которые сами плохо понимали то, о чем они говорят. На эти лекции ходил и Лермонтов, и Боткин, и другие (ставшие потом известными) студенты, но все они и всегда, как свидетельствуют их биографические записки, с большим удивлением относились к этому предмету, не понимая, зачем он вообще нужен. С другой стороны, есть образ «философов от сохи» типа Сковороды, который ходил по барским поместьям и за небольшие деньги, за еду, развлекал господ рассуждениями разного рода, а они удивлялись, как такой чумазый человек может так умно говорить.
Если (несмотря на указанные трудности) мы начинаем, выбрав философию, двигаться по второму пути естественного рассмотрения, то на первом шаге обнаруживаем, что словосочетание «русская философия» не имеет смысла. Оно как бы только указывает путь, это лишь бирка, обозначение пути. Проверить это достаточно легко. Интроспективно вы можете рассмотреть словосочетание «уральская философия», и, если вы не уралец, если вы не сваливаетесь в «Я» в связке «я — философ», а пытаетесь остаться в режиме естественного рассмотрения философии, словосочетание «уральская философия» будет звучать для вас как абракадабра.
На что же указывает русская философия? Я думаю, что «русская философия» (беру термин в кавычки, так как употребляю его в особом смысле) никак не связана, например, с русскими философами начала века, с невротическим путешествием Соловьева в египетскую пустыню, или со своеобразной социологией революции Бердяева в духе «Записки постороннего», либо с людьми, получающими зарплату на кафедрах философии, которых в нашей стране очень много.
Для меня русская философия (в моем смысле этого словосочетания) указывает на особого рода интроспективный уход из (от) сознания в ответ на понимание проблемы интроспекции. Что я имею в виду?
Русская философия указывает на отсутствие философии как элемента или структуры сознания, на своеобразную дырку в нем. (Правильнее сказать: указывает на наличие границы нашего сознания, его ограниченность. И не видно ни начала, ни конца этой границы, а это уже серьезно, это не какие-то отдельные дырки в чем-то хорошем.)
Но как только я произнес этот тезис, я сразу же сталкиваюсь также с достаточно бессмысленным словосочетанием «элемент структуры». Бессмысленным потому, что оно тянет за собой те же самые интроспективные образы, и это не качественный уход, и поэтому его выгодно заменить на другое словосочетание. Я сказал бы так: «Наше сознание пока не любит мудрости».
В русском сознании есть три проблемы: вера, надежда, любовь. И на то, что русское сознание не любит мудрости, указывает русская философия.
Сразу, как только мы сказали, что сознание не любит мудрости — пока просто сознание, а не русское — встает вопрос: какое сознание, какое из? Потому что, когда что-то не делает нечто, оно не может быть универсальным (универсумальным, всеобщим). То, что не делает чего-то, всегда частично, и поэтому вполне осмыслен вопрос «Какое сознание?»
Сознание может быть разным. Но я рассуждаю о нем, словно оно есть. Но есть ли оно? Я выделил бы два формальных пути (или захода) в ответе на этот вопрос.
Первый: когда мы начинаем отвечать на него как на проблему предикации. Мы пытаемся поставить рядом со словом «сознание» — в связь с ним — любое другое слово, и таким образом отправляем сознание в особую лузу под названием категория субстанции. Мы предполагаем, что сознание (просто сознание) есть вообще. Это один заход. Он достаточно активно прорабатывался и переживался, его любили разные философы, тем самым он свою важность и перспективность давно продемонстрировал.
Второй: попытка найти такую связку, чтобы это был не предикат, а особого рода сущностная связка, которую нельзя отлепить. Следуя по такому пути, поясню слово «русское» в названии моего доклада. Русская философия — синкретичная, неразрывная связка. В этом словосочетании слово русское указывает на русскоязычное сознание, на то, что нет сознания вообще, а есть русскоязычное сознание (как и англоязычное, германоязычное и т.д.). Допуская при этом наличие сознания вообще, мы грубо ошибемся в случае, если и дальше надеемся следовать по второму пути, а именно по пути сущностных (или синкретных) связок.
Итак, если мы понимаем, что кроме языкового сознания никакого другого на втором пути нет, то (более того) допущение сознания вообще может рассматриваться как грех (вы допускаете в мысли богоборчество).
Но спрашивается, когда же языковое, например русскоязычное сознание начинает любить мудрость. Я хотел бы отнести этот вопрос к смыслу слова «начало» в названии моего доклада. В нем за словом «начало» стоит именно этот вопрос, причем вопрос «когда» я задаю не риторически, как все остальные, а сугубо, т.е. в какой момент?
Тем самым этот вопрос означает, что языковое сознание, любящее мудрость, меняется, т.е. может быть любящим и не любящим.
У меня есть гипотеза о механизме подобного изменения сознания. Сводится она к тому, что некоторые языковые ядра сознания существуют, но ему не явлены, поскольку их явление не им определяется. И языковое сознание может меняться в зависимости от глубины залегания этих ядер. Отсюда и гипотеза, что они залегают очень глубоко. Почему это именно гипотеза? Потому, что она требует эмпирического подтверждения.
Я искал его и в конце концов нашел в теории родства индоевропейского языка. Лингвисты построили дерево существующих индоевропейских языков, которые как бы исходят из единого ствола (корня). Ветви его расположены так, что ближе к основанию находятся более родственные языки, а выше — менее родственные. Реальные языки имеют свое время отделения от основного ствола. Порядок же выделения языков в самостоятельные и их оформление как самостоятельных повторяет эмпирическую историю развития европейской философии. Естественно, что эмпирической проверке подлежит только наблюдаемая нами часть — середина дерева. Его основание уходит в т.н. праязык. Прорисовка этого основания, уточнение ответвлений и т.д. — дело лингвистов, их методы вполне подходят для целей эмпирического исследования гипотезы о ядерных языковых структурах.
Кроме всего прочего, это позволяет нам выдвинуть ряд сопутствующих эмпирических гипотез. Одна из них заключается в том, что если история философии есть ответ на вопрос, когда языковое сознание начинает любить мудрость, и если мы допустим, что суть философии как структуры сознания заключается в том, что это сознательная, а не мыслительная форма медленного продвижения к ядерным структурам языка, то можно предположить, какое следующее сознание (или народ) посетит счастье и радость открытия у себя (в сознании) такого пласта, как философия. Я думаю, это — литовцы и русские. Мы можем это проверить в ближайшие пятьдесят лет.
Эта гипотеза — что русскоязычное сознание пробирается к некоторым гипотетическим, несознательным ядерным языковым структурам как к своему новому ресурсу, и что в русском сознании начинает формироваться такая структура как философия,— позволила мне понять фразу Г.П. о том, что он — практикующий философ, и понять самого Г.П.— в некотором смысле.
Спасибо за внимание.