А был ли ММК?

Главная / Публикации / А был ли ММК?

А был ли ММК?

 

Узнав, что редакция готова опубликовать размышления о прочитанном, я почувствовал, что хочу поделиться с читателями, но не размышлениями — в данный момент я к этому не готов, — а своими впечатлениями от двух, во многом пересекающихся, текстов В.М.Розина, опубликованных в журнале «Вопросы методологии» (1-2’95 и 1-2’97).

*

Всем хорошо известны картинки, воспринимаемые по-разному в зависимости от фокусировки. Например, такой, которая представлена на рисунке. И эти два текста Розина я воспринимаю точно так же. В зависимости от того, как сфокусируешься, получаешь разные образы. О трех из них здесь и пойдет речь. При этом, поскольку это лишь впечатления, я позволю себе в основном цитировать чужие тексты, сопровождая их (и то не всегда) небольшими комментариями.

 

  1. Первый образ появляется у меня, когда я хочу взглянуть «глазами В.М.Розина» на ММК и его лидера. Розин пишет: «Я создаю некоторую схему, в которой осмысляю путь Г.П. и ММК». Я же делаю попытку схематизации этой схемы, пытаюсь выделить в ней ядерное содержание, ее онтос. Публикуемый далее текст составлен мной из фрагментов статей Розина — я не добавляю ни слова от себя — и оформлен как одна «цитата» с купюрами. Надеюсь, мне удалось передать основной смысл без искажений. Однако я подозреваю, что первой реакцией после прочтения может быть сильное сомнение в точности и непредвзятости моей схематизации. В этом случае могу сказать только одно: сравните с оригиналом.

 

«Творческий путь и личность Г.П.Щедровицкого

<…> Итак, как я понимаю основные этапы творческого пути Георгия Петровича? Для меня Юра всегда был личностью, причем личностью очень яркой <…> можно утверждать, что она была не простой, а тем, что я называю, эзотерической личностью. Еще я называю ее «гением эзотеризма». <…> Как известно, эзотерическая личность верит в существование, помимо обычного мира, еще и другой — истинной реальности — и предпочитает жить именно в ней. <…>

реализация личности Щедровицкого

<…> идею формы и содержания Юра взял от Зиновьева. От Выготского он заимствовал идею знака <…>. Г.П., с одной стороны, критикует Выготского, с другой — заимствует (естественно, видоизменяя) его представление о мышлении. <…> Идея истории была общим местом марксизма, из которого все мы вышли. Ряд идей пришло из психологии, например представление об операциях и процессах мышления и т.д. Эти и другие идеи Георгий Петрович заимствовал из культуры и ее различных контекстов, а коль скоро он их присвоил, сделал своими, то и старался их реализовать <…>

 <…> я утверждаю, что ММК на протяжении всего периода, когда его возглавлял Георгий Петрович, реализовывал естественнонаучную установку <…>

Но вот что интересно: в первой МП, целью которой, как заявлялось неоднократно, было изучение мышления <…>, мышление как объект изучения исчезло и все попытки Г.П. (вплоть до его смерти) вернуться к изучению мышления оставались тщетны.

<…> что же такое мышление не как аристотелевский логос, а как аспект методологической реальности? Ясного ответа на этот вопрос Г.П. не дал. Не заметил он также, что понятие мысли-коммуникации противоречит естественнонаучной установке и деятельностной онтологии, что, по существу, это понятие из другой парадигмы <…>

<…>  в ОДИ не удалось создать звена, которое всегда очень важно в социальной инженерии — этапа реализации. <…> насколько я знаю, удовлетворительного результата так и не было получено. <…> социально-педагогическая работа в рамках ОДИ породила ряд сложных затруднений. Не хватало методологических схем, нужно было осваивать совершенно новую действительность, связанную с социальной инженерией; <…> Поэтому эффект ОДИ в плане реализации был весьма низким, хотя установка на эффективность игр, как мне кажется, была. Кроме того, методологи невольно соскальзывали в политологию и социальные науки, т.е. оказывались не на своей территории <…>.

Так, собственно, я вижу творческий путь Георгия Петровича Шедровицкого.

<…> в сфере его личности методологическая установка вошла в конфликт с теоретической установкой, естественнонаучный подход подавил гуманитарный, философско-логический отступил под натиском онтологического, нормативно-организационная позиция вытеснила частно-методологическую, то есть сервилистскую. Мне кажется, что в личности Г.П. эзотерик и техник на определенных этапах победили методолога, философа и ученого.

Эта схема личной истории и истории ММК, как и любая схема, конечно, не полна. Я как бы лишаю Г.П. его естественной жизни и истории, заменяя их своим личным пониманием, я создаю некоторую схему, в которой осмысляю путь Г.П. и ММК» (ВМ, №1-2’95; №.1-2’97).

 

  1. Второй образ возникает у меня в связи с «оформлением». Я имею в виду тезис, вроде бы высказанный В.М.Розиным в самом начале 60-х гг., согласн которому текст всегда есть некоторое «оформление» мышления и в этом плане — продукт разнообразных мыслительных механизмов. Проблема моя состоит в том, что на подступах к предлагаемой гуманитарной программе я столкнулся с «частоколом» высказываний и суждений, которые поставили меня в тупик и, к сожалению, отбили у меня интерес к прочтению самой программы. Я, конечно, не исключаю возможности, что мое восприятие ошибочно, но ведь речь идет о моей субъективности. К тому же я понимаю, что «подставляю борт», что не следует быть таким мелочным, что следовало бы говорить о главном — о предлагаемой гуманитарной программе, а не придираться к отдельным высказываниям. Я вполне отдаю себе отчет в том, что в результате мой образ оказался ущербным. Но я не смог себя преодолеть и заставить себя поверить, что в целостном тексте методолога-мыслителя одни фрагменты оформлены так, а другие иначе. Мне куда легче инкриминировать автору «легкомыслие» и «небрежность» по отношению ко всей теме на примере этих мелочей. Вот некоторые из них (все выделения в тексте мои).

*

2.1. «Итак, мыслит, действует и общается не Г.П., а его и другие мышления.  Сам же Щедровицкий — только «гипостаза и материализация, организм  мысли»».

Но ведь если Г.П. только гипостаза и материализация, организм мысли, то тогда мыслит и общается именно Г.П.

2.2. «Одновременно не могу не признать, что я понимаю, чувствую, о чем так парадоксально и вызывающе пишет Г.П. Да, действительно, я и сам иногда ловлю себя на мысли (или, может быть, ощущении), что мыслю не я, а кто-то другой, даже не человек, а нечто космическое, надиндивидуальное. Однако значительно чаще, конечно, я переживаю яркие ощущения реализации собственной личности, собственного мышления».

Но Г.П. не говорит, что мыслит «кто-то другой». Он говорит: «… я страстен в одном: в растворении себя в своей собственной мысли, в подчинении ей всей своей жизни. Я всегда мыслю, и это есть наслаждение, равных которому я не знаю. Я все время подразумеваю одно: я есть кнехт, слуга моего мышления, а дальше есть действия мышления, моего и других…».

Выходит, что В.М.Розин чувствует что-то другое, а тогда уже нельзя утверждать, что он понимает и чувствует то, о чем говорит Г.П.

2.3. «<…>оставим оба эти утверждения (мыслит личность, и только она — и другое: с помощью личности мыслит некое надиндивидуальное мышление) как мыслительную антиномию <…>».

И в другом месте: « … одним из ориентиров будет служить антиномия — мышление предполагает действие и реализацию личности, и в то же время оно деиндивидуально, использует мыслящую личность как свой субстрат …».

  • А я-то всегда полагал, что говорить об антиномии можно только в рамках одной парадигматической системы. Здесь же две — и очень разные. Это максимы «из разных комнат» и, следовательно, не «в то же время». Какая же это антиномия? Мне представляется, что к антиномиям можно с куда большим основанием отнести высказывания, приводимые мною ниже в п.п. 2.4. — 2.6.
  • 4.
  • «<…> мы изучали образцы мышления <…> а всякое изучение мышления предполагает фиксацию и описание (объяснение) эмпирического материала. Конечно, он должен быть как-то проблематизирован, т.е. это не «чистые» факты, а материал, соотнесенный с какими-то проблемами, парадоксами, с различными его объяснениями. Итак, наши теоретические построения детерминировались необходимостью объяснить эмпирический материал, который должен был быть проблематизирован, осмыслен, интерпретирован, чем мы и занимались».
  • «Суммируя, можно утверждать, что перейдя к изучению образцов мышления в естественнонаучной манере, одновременно сохраняя философскую ориентацию, мы ориентировались не на парадоксы и проблемы некоторой области мышления, а реализовали сложную жизнедеятельность, основными доминантами которой были реализация личности Георгия Петровича и других участников семинара <…>».

2.5.

  • «<…> были нащупаны четыре очень важные установки, или идеи, которые затем определили все дальнейшее. Первая установка — приоритет мышления над онтологией <…> Одна из более поздних формулировок этой установки (приоритета мышления и деятельности над онтологией) звучит так: объект есть производная и проекция от соответствующих процедур мышления».
  • «Все это, действительно, позволяло вести эмпирическое исследование мышления, но мышления, взятого лишь со стороны объективированных знаковых средств, его продуктов (знаний, предметов, теорий), детерминант мышления (проблем и задач), процедур разного рода (сопоставления, замещения и др.). По сути, анализировалось не мышление как форма сознания и индивидуальной человеческой деятельности, а «вырезанная» (высвеченная) естественнонаучным подходом проекция объективных условий, определяющих мышление; эта проекция, как известно, получила название «мыслительной деятельности».

2.6.

  • «… объявив мышление основным объектом изучения и реально начав его исследовать, методологи соскользнули к изучению других объектов…».
  • «Весь предшествующий этап был этапом исследования мышления, тогда как ОДИ <…>»

2.7. «Таким образом, можно сформулировать второй парадокс: объявив мышление основным объектом изучения и реально начав его исследовать, методологи соскользнули к изучению других объектов — знаков, деятельности, мыследеятельности».

Здесь возникают, по крайней мере, два вопроса: 1) кто эти пресловутые «методологи» и включает ли В.М.Розин себя в их число (или, другими словами, что он сначала «соскользнул», а теперь, наконец-то «вскользнул» обратно) и 2) кто именно объявил мышление основным объектом изучения?

Например, Г.П.Щедровицкий утверждает, что «основной заход, который вложил в наше движение Александр Зиновьев в конце сороковых — начале пятидесятых, был тезис, что мышление должно рассматриваться как деятельность. Принцип неимоверно важный. <…> И Зиновьев говорил: мышление как деятельность. И когда мы с Никитой Глебовичем <Алексеевым> писали в 1957 г. вариант  программной статьи о развитии новой методологии, мы написали о возможных путях исследования мышления как деятельности <…>  Но ведь что это значит, когда я говорю: мышление как деятельность? Я в этой формуле чем буду заниматься — мышлением или деятельностью? Различить нельзя, потому что, когда я говорю «мышление как деятельность», это и есть схема сопоставления, и что я тут описываю, мышление или деятельность, сказать нельзя. <…>

Ведь начинали с тезиса «мышление как деятельность» — и это было очень эвристично. Потом мы отделили деятельность и начали строить теорию деятельности, а мышление оказалось не деятельностью, а мышлением. И его пришлось вводить как особую категорию, стоящую независимо от категории деятельности. И когда мы вышли на этот предмет и начали уже по новому кругу строить теорию мышления, оказалось, что понятие мышления, как и понятие деятельности, есть чрезмерное упрощение. У людей не может быть мышления, отделенного от деятельности, и деятельности, отделенной от мышления. <…> И поэтому возникло понятие «мыследеятельность», которое сегодня выходит на смену чрезмерному упрощению, фиксируемому в понятии деятельности, и другому чрезмерному упрощению, фиксируемому в понятии мышления» (Г.П.Щедровицкий. Лекции по истории ММК. 1989).

Я не поленился и проверил, не напутал ли чего Г.П. И убедился, что программная статья 1957 года действительно называлась «О возможных путях исследования мышления как деятельности».

2.8. «… он (Л.С.Выготский — Л.Щ.) сводит мышление к значению слов, понятиям и обобщениям … Близкие, по существу, трактовки мышления мы находим в ранних работах Г.П. и других представителей ММК … Забегая вперед, скажу, что мышление не может быть сведено к значениям слов и понятий…»

Отсутствующие куски текста, выделенные отточиями, не содержат, с моей точки зрения, каких-либо отклонений от генеральной колеи этой мысли. Не правда ли любопытная версия?

2.9. «Современные исследования в методологии и науковедении показывают… Современные исследования восстанавливают в этом вопросе истину…»

Здесь я изумлением обнаружил, что автор имеет в виду свои собственные «современные» исследования.

2.10. « я утверждаю, что ММК на протяжении всего периода, когда его возглавлял Георгий Петрович, реализовывал естественнонаучную установку». 

Я понимаю, что это очень серьезное и сильное утверждение. Но не понимаю, как к нему относиться, поскольку, на мой взгляд, оно находится в противоречии с провозглашаемым автором принципом  «серьезного отношения к чужой истине». Если эта констатация, как говорится, «из другой комнаты», то проблем нет и «истину восстанавливать» не надо. А если «в той же комнате», то вроде бы следовало серьезно «разобраться» с этими «чужими истинами». Ну, например, с такой:

«… как только от прокламаций и программ мы перешли к конкретно ориентированной работе, так тотчас же выяснилось — выяснялось в каждом конкретном случае, — что кроме философской ориентации, естественнонаучного образования и естественнонаучных установок нужно еще что-то, чего у нас не было. <…> И поскольку мы все время пытались решать стоявшие перед нами задачи, мы начали осуществлять совсем иную работу, чем та, которая представлялась нам в наших теоретических, естественнонаучных схемах логики и методологии <…> мы начали осуществлять работу особого рода, которую мы не могли отождествлять с собственно научной работой, и мы осознали особенность нашей ситуации и нашей работы, противопоставив ее собственно научной работе. Мы так сделали, или, если говорить в естественной модальности, так произошло. <…> И суть <…> заключалась не в том, что мы строили методологию, а в том, что мы вынуждены были строить ее методологически. Именно этот способ нашей работы стал предметом нашей рефлексии и привел в конце концов к выделению или формированию понятия «методология». <…>

Наверное, все то, что я сейчас рассказываю, по-настоящему понятно только тем, кто принимал участие во всей этой работе…» (Г.П.Щедровицкий. Методология и наука. 1973).

2.11. «В естественнонаучном подходе изучение направлено на создание моделей и теорий, позволяющих в  конечном счете сделать природные процессы (в данном случае, мыслительные) объектом деятельности технического или инженерного типа. … Именно так и предполагалось изучать мышление в первой и второй МП».

Позиция понятна. Только вот слова «именно так» в ней по-моему не совсем уместны, поскольку есть и другая позиция:

«Итак, наука логика. Но тогда надо отвечать на вопрос: что есть объект этой науки? И ответ был: мышление. Таким образом, сложилась установка на выделение мышления как объекта этой самой пресловутой науки логики, и надо было это мышление положить как объект в мир. Именно в мир, я здесь не ошибаюсь. Я сознательно говорю это, и это принципиальный момент. Не просто как вещь знания или объект знания, а именно как объект, имеющий самостоятельное существование, в своей реальности и объективности.

Но кладется это все, я утверждаю, всегда и везде через соответствующую конструктивную работу. Поэтому надо было теперь это мышление как объект сконструировать, задать его онтологическую картину и положить в мир онтологии. Для меня это означает, что надо было этот объект положить в деятельность, в мир деятельности. Сделать его объективным в социокультурном смысле, поскольку предполагать, что мышление есть натуральный объект или порождение природы — а вы понимаете, что когда я говорю об этом, то говорю с большой насмешкой, понимая, что есть масса очень авторитетных мыслителей, которые и сегодня думают, что материя в ходе своей эволюции, своего развития порождает мышление как свою высшую форму, — это, на мой взгляд, очень смешно» (Г.П.Щедровицкий. Лекции по истории ММК. 1989).

 

  1. Третья фокусировка задается рамкой «учитель — ученик». Но образ, возникающий здесь, весьма туманен.

Тот факт, что с интервалом в два года В.М.Розин цитирует — «с упорством маньяка», позволю я себе пошутить — один и тот же текст Г.П. про «сосуд с мышлением», свидетельствует, что этот текст его сильно задевает. Но почему? Ведь Г.П. говорит о себе — это его специфика, он ведь ни на кого этот «сосуд» не надевает. Вот этот текст:

«Со всех сторон я слышу: человек!.. личность!.. Вранье все это: я — сосуд с живущим, саморазвивающимся мышлением, я есть мыслящее мышление, его гипостаза и материализация, организм мысли. И ничего больше. Так я себя рассматриваю и так к себе отношусь. И многие трудности моей индивидуальной жизни связаны именно с четким пониманием своей особой природы — с тем, что я есть сгусток мышления и обязан жить по его законам. Не по законам страстей, как утверждал Спиноза, и в этом смысле я отвергаю его концепцию, согласно которой человеком управляют страсти.

— Да не будь вы страстны…

Нет, я страстен в одном: в растворении себя в своей собственной мысли, в подчинении ей всей своей жизни. Я всегда мыслю, и это есть наслаждение, равных которому я не знаю. Я все время подразумеваю одно: я есть кнехт, слуга моего мышления, а дальше есть действия мышления, моего и других, которые, в частности, общаются. В какой-то момент — мне было тогда лет двадцать — я ощутил удивительное превращение, случившееся со мной: понял, что на меня село мышление и что это есть моя ценность и моя, как человека, суть. Я сделал это принципом и несу его сквозь всю свою жизнь.

— И человек, с вашей точки зрения, есть только мышление ? Кроме него для вас ничего не существует?

Для меня существует много чего, но тут начинается новый параграф, поскольку в мысли я проживаю все и все могу прожить. Здесь я расходился со многими моими товарищами, поскольку настаивал на том, что живу, промысливая, и в этом смысле принял лично декартово положение «мыслю, следовательно существую», но в плане не метафизики или риторики, а сущностного определения, поскольку у меня-то больше ничего нет и быть не может. Я действительно существую как Я, только когда мыслю, и это есть для меня жизнь. Но это же — моя ограниченность, моя специфика, и вполне возможно, что я — в силу этого — есть социокультурный урод, хотя как такой урод я себе очень нравлюсь и себя в такой роли очень люблю…» (ВМ, № 1-2’94, с. 9).

 

И теперь очень интересно посмотреть, как реагирует человек, называющий себя «учеником» Г.П.

Реакция 1. «… я прочитал совершенно потрясшее меня интервью с Георгием Петровичем, которое называется «Сладкая диктатура мысли». Я хочу процитировать один фрагмент. Юра говорит (именно говорит, а не пишет; вряд ли бы он написал подобное при трезвом размышлении)…»

Обратите внимание: вряд ли бы при трезвом размышлении!

И в этом месте я говорю: неправда Ваша, Вадим Маркович! Не только при трезвом, но и постоянно! И действительный парадокс для меня состоит в том, как может «ученика» Г.П., ветерана ММК «совершенно потрясти» в 1995 году то, что твердилось постоянно в течение 35 лет, по крайней мере. Это для меня даже не парадокс, а курьез какой-то!

К сожалению у меня нет под рукой ранних текстов, и приходится цитировать поздние.

  1. «Мы же как думаем? Вот, скажем, Сагатовский когда-то, после 1961—1962 гг. сформулировал это в дискуссии со мной очень точно и прямо: «Георгий Петрович, ахинею вы несете. Есть люди, которые мыслят, но нет мышления и нет никакой деятельности». Люди — это реальность, и люди иногда мыслят, иногда действуют, иногда любят. Это и есть реальность. Психологизм здесь выражен философски предельно точно: психологизм есть представление о реальностях, а именно, что есть люди, которые могут любить, а могут мыслить, черт подери! Ерунда это, с моей точки зрения, ибо мир есть существование в сущности. И в этом смысле, мышление существует реально — как субстанция, независимо от того, есть люди или нет людей. Потом, через несколько лет, Виталий Яковлевич Дубровский сформулировал это очень точно. Он сказал: «Люди есть случайные носители мышления». Можно реализовать мышление на людях, а можно на смешанных системах людей и машин. Главное — что есть мышление, а на чем оно реализуется — неважно. В нашем мире — случайно — на людях, в другом мире — на пингвинах, а в третьем— как у Лема, на железках. Какая разница, на чем это реализуется!

Итак, чтобы строить дальше СМД-методологию, надо было понять, что мышление есть процесс субстанциальный, и надо искать законы его существования и особо выделять вопрос, на чем это в тех или иных условиях реализуется, и как меняется материал-носитель в зависимости от условий… Но для этого надо понять, что мир людей, или люди как таковые с их психологией, есть вторичный мир, реализация мира мышления и деятельности, и если мы хотим закономерно все это понять и представить, мы должны рассматривать мир мышления и деятельности, а не мир людей, поскольку люди есть случайные эпифеномены мира мышления и деятельности. Как говорил Лефевр: люди ссорятся между собой и мирятся в силу своих принципов, своего мировоззрения, а не наоборот. И это есть принципиальный подход. <…>

И, продолжая эту линию, я бы сказал, что главное мошенничество — это идея человека с его психикой, а второе мошенничество — это идея субъекта, оппозиция «субъект—объект». И пока эта категориальная схема «субъект—объект» не преодолена, и вы продолжаете мыслить в ней — вы ничего не сможете сделать. Поэтому я бы сказал, что эта схема есть величайшее мошенничество последних 800 лет европейской культуры (поскольку виновник этого — Абеляр, а это 1147 г. или где-то в этом районе, а все дальнейшее было во многом мистификацией).

<…> когда в 60-е годы я выходил и рисовал нечто, а потом пририсовывал вот такой символ, который тогда в Москве в просторечии назывался «морковка», это вызывало страшный крик и ненависть всей московской интеллигенции. Они кричали: «Опять он со своими «морковками»! Чего он дурака валяет? Скажи нам, и мы все поймем!». Нет, милые товарищи, ничего вы не поймете. Поскольку должно и нужно работать в схеме бессубъектности: у вас есть мышление, которое живет по своим законам и разворачивается в своих особых механизмах. И когда на схему, рядом, скажем, со знаками коммуникации, или в схеме коммуникации, ставятся эти самые знаки, «морковки», то ведь я этим самым проделываю очень важную процедуру — я выношу индивида на доску и произвожу его отчуждение. Он теперь есть момент объективности, и я рассматриваю, как он там живет, вне меня. С этим связаны очень сложные проблемы, поскольку есть я, который здесь рассказывает и рисует, но я с собою должен работать совершенно особым способом. И в особом модальном отношении — при этом особом модальном отношении никакого выхода на знания, на законы, на объективность быть не может. Чтобы работать с индивидом в мышлении и деятельности, надо этого индивида вынести на схему и быть ему противопоставленным. И он должен стать тем, что немцы называют Gegenstand, т.е. «противостоящий мне». И если эта процедура не стала вашей основной процедурой, считайте, что вы живете вообще без смысла.

Такова моя тенденциозная точка зрения. Но я эту свою тенденциозность могу и даже должен проявить и сказать: «Мне все понятно. Вы работаете в схеме «субъект—объект». Извините, мне это не интересно. Вы же никогда ничего не получите и не можете получить. Нет, продолжайте, уважаемые товарищи, но только без меня!» Такова моя резкая, радикальная позиция.

Потом нам ее пришлось перевернуть. Для особых ситуаций нужно проделывать особую работу субъективации. Чтобы, например, организовать игру, мы должны создавать специальную ловушку, или особые условия — чтобы индивиды, попавшие в игру, могли субъективировать свои отношения. Субъективировать то, что они слушают и как-то начинают осваивать. Я думаю, что и в педагогике это точно так же есть основной тупик. И я думаю, что наши дети, внуки не учатся в школе, вузе и дальше в ИПК, поскольку не организован процесс субъективации, а если он не организован, то никакого обучения, образования, никакой высшей школы быть вообще не может.

Но шаг это принципиальнейший — отказ от субъективности и субъект-объектной категории, и этот шаг являются условием выхода в методологическую позицию. <…>».

Субъект — это тот, кто «надел на себя» эту категорию и щеки раздувает: я — субъект! И еще высказывает разные мнения — что ему нравится, что ему не нравится <…>. В этот момент он — субъект. И на этом все заканчивается. А я, как мыслитель, должен себе онтологическую картинку объективности прорисовать. И содержание моей мысли задается тем, что я прорисовал. Поэтому здесь важнейший момент — это искоренение себя, субъективности. Или — если пользоваться чеховскими словами о том, что раба надо из себя выдавливать — надо эту субъективность из себя выдавливать. Когда выдавите, можете быть ученым, методологом, учеником» (Г.П.Щедровицкий. Перспективы и программы развития СМД-методологии. 1989).

  1. «Итак, основная проблема, которая встала тогда, в 40-е годы — звучит она очень абстрактно, я бы даже сказал: схоластически, я не боюсь этого слова, — это проблема: так где же существует человек? Является ли он автономной целостностью или он только частица внутри массы, движущаяся по законам этой массы? Это одна форма этого вопроса. Другая — творчество. Принадлежит ли оно индивиду или оно принадлежит функциональному месту в человеческой организации и структуре? Я на этот вопрос отвечаю очень жестко: конечно, не индивиду, а функциональному месту! Я очень люблю вот это место у Шекспира: и молодой герцог может иметь красивую наружность, потому что всякая герцогиня может по случаю переспать со свинопасом. Но будет ли этот молодой человек уметь читать и писать, зависит от того, в какой семье его воспитывали: если в дворянской — он будет уметь читать и писать, а если в семье свинопаса, то не будет. Я продолжаю эту мысль и говорю: с моей точки зрения, способность читать и писать, способность мыслить или, наоборот, не мыслить, переживать или не переживать, иметь нравственность или не иметь оной и жить без нее припеваючи — все это определяется принадлежностью к тому или иному функциональному месту в социальных структурах. <…>

Утверждается простая вещь: есть некоторая культура, совокупность знаний, которые транслируются из поколения в поколение, а потом рождается — ортогонально ко всему этому — человек, и либо его соединят с этим самым духом, сделают дух доступным, либо не соединят. <…>

Я сказал, что мышление было положено как новая реальность в мир, реальность, отдельная от реальности материи и противостоящая ей. И было заявлено, что это особая субстанция, существующая в социокультурном пространстве. Тем самым был преодолен психологизм, или натурализм. И это, говорю я, опять-таки важнейшая оппозиция, решающая, с моей точки зрения, судьбы XX века и следующих двух-трех столетий, поскольку трактовка мышления как эманации человека и человеческого сознания есть, по моему глубокому убеждению, величайшее заблуждение европейской истории. И это то, что сегодня делает нас идиотами и мешает нашему развитию. <…> (Г.П.Щедровицкий. Лекции по истории ММК. 1989).

Реакция 2. «<…> высказывание Георгия Петровича, отрицающее и третирующее личность, у меня вызвало недоумение <…>».

Я же позволю себе недоумение по поводу недоумения  В.М.Розина. Помилуйте: при чем здесь «личность»? И когда Г.П. отрицал и третировал «личность»? Речь ведь шла совсем не о «личности». Я полагаю, что это еще один курьез, связанный просто-напросто со склейкой таких понятий, как «индивид», «субъект», «человек», «личность».

*

Заканчивая рассказ о своих впечатлениях, я хочу поддержать выдвигаемый В.М.Розиным принцип «серьезного отношения к чужой истине». «Сегодня,— говорит он,— не менее важно, чем отстаивание своих позиции и истины, понимание того, что говорит другой человек, какие у него основания, когда  он формулирует свою точку зрения». Я только думаю, что это было важно всегда, а не только сегодня.

Кто-то очень умный — я забыл кто — сказал: кем себя помыслишь, тем и будешь.

Один себя «сосудом» помыслил — имеет полное право.

Другой себя «личностью» помыслил и испил водицы из «методологического копытца» — тоже имеет полное право.

«Высшая ценность для меня — не мышление, а жизнь…», — утверждает Вадим Маркович. Не мышление, а жизнь… Не мышление, а жизнь… жизнь…. жизнь… жизнь… жизнь!