Социокультурные и ситуационные факторы экономического развития. Проектный и программный подход.

Главная / Публикации / Социокультурные и ситуационные факторы экономического развития. Проектный и программный подход.

Социокультурные и ситуационные факторы экономического развития. Проектный и программный подход.

Часть I. Факторы … кризис?

 

Различение социокультурных и ситуационных факторов экономического развития является необходимым условием адекватности оргуправленческих действий при запуске новых хозяйственных процессов. В той мере, в какой оргуправленец овладел ситуацией, у него нет особой нужды в таком различении, достаточно учитывать сопротивление социокультурных факторов. Весь вопрос в том, какие методы, способы и средства используются для овладения ситуацией. Принято считать, что мы переживаем крах чисто административных методов. Но это упрощение. С уверенностью можно утверждать, что тот путь индустриализации хозяйства, который завел Россию в исторический тупик, обеспечивался достаточно высокой техникой теневой оргуправленческой работы. Другое дело, что путь оказался неверным, но это следует обсуждать отдельно.

Новая смена оргуправленцев (независимо от осознания собственных методов) пока не владеет ситуацией. Напротив, она владеет ими и «тащит» за собой. Подобные кризисы – неизбежное следствие идеологических революций. Они требуют принесения в жертву тех, кто служил под старыми знаменами, независимо от их способности реализовать свой профессионализм – «на стройках капитализма» не менее успешно, чем в социалистических буднях. У революций нет времени и средств разбираться с каждым – «надежнее» заменить команду, ориентируясь на «своих».

Можно сказать, что ситуационные факторы в работе оргуправленца появляются каждый раз при резких, не угаданных им переломах, которые вырывают ситуацию из-под целевого контроля. А смена целей или самого человека, претендующего на оргуправленческие функции, представляется с этой точки зрения лишь обратной стороной той же медали. Изломы Российской истории дают богатый материал для анализа ситуационных аспектов деятельности оргуправленческой элиты. На ее плечи легла миссия ситуационной привязки попыток проектного прорыва в будущее. Подлинное будущее появлялось в понимаемой оргуправленцем ситуации, которую провоцировали проекты.

Суть нашего кризиса – в дефиците ситуационного мышления и понимания ситуации в условиях ее слома и неуправляемого дрейфа. Приходят в движение такие ранее стабильные факторы, относимые к «культурному фону», как национальное самосознание, мировоззрение, онтики, смысл деятельности и жизни и т.д. Они сами становятся ситуационными факторами в том смысле, что на них нельзя опираться, они переменчивы, и нужны усилия, чтобы их стабилизировать. В этих условиях оргуправленцу приходится отойти в тень и уступить место культурному политику ровно настолько, насколько объект управления теряет привычные контуры, «обрастая» субъективно неизвестными оргуправлениу чертами. Стремление же вернуть управляемость, а, значит, определенность заставляет оргуправленца запускать новые процессы – именно те, которые должны достроить объект до известного. При этом оргуправленец вынужден сканировать каталог объектов управления и обращаться за помощью к теоретикам. Например, к экономистам с их объектом–рынком. В подобных действиях, конечно же, сказывается недостаток оргуправлен-ческого опыта, который должен был бы воспрепятствовать стремлению усечь ситуацию (какой бы сложной она ни казалась) до теоретического объекта.

Предыстория

 

Паника перед лицом ситуации – болезнь управленческой команды. Поэтому частая ее ротация – условие сохранения старого политического курса. Кризис власти в 1917 г. привел к политизации, резкому упрощению управленческой действительности до плоско понятого марксизма, откату к общинному хозяйству под вывеской коллективизации и индустриализации. Избранный курс непрерывно поддерживался ротационной машиной, не дававшей приходящим оргуправленцам времени и возможности вникнуть в ситуацию.

С этой точки зрения 20-30-е гг. – годы становления кооперативно-отраслевых империй – чрезвычайно любопытный период, демонстрирующий приемы уничтожения ситуационных факторов развития хозяйства в угоду социокультурным ради стабильности традиционного общества. Почему именно идея кооперации возобладала в 20-е гг. и стала основной единицей конструирования хозяйственной системы? Можно различить два кардинально отличных типа кооперации, накопивших к тому времени опыт ассимиляции социокультурных факторов хозяйствования: потребительская и промышленная кооперация.

Потребительская кооперация объединяла людей для защиты и сохранения их образа жизни и традиций перед лицом инноваций. Действительно, наибольшие выгоды от участия в кооперации получали пайщики с большим объемом потребления – за счет экономии на оптовых поставках. Общины с постоянным, прогнозируемым спросом на определенный вид товаров, позволявшим стабилизировать и, соответственно технологизировать производство, наилучшим образом подходили под избранную модель индустриализации. Производственная кооперация обеспечивала выгоду в зависимости от объема вклада в дело. Ее отличие от потребительской состоит в том, что для оценки вклада доверенный управляющий пайщика (менеджер) должен в мысли создать проект будущего в рамках предстоящего дела. В свою очередь, содержание общего дела зависело от объема вкладов.

Ясно, что промышленная кооперация с ее высокими требованиями к ситуационному мышлению не могла прижиться в России, где, с одной стороны, господствовал традиционализм в укладе жизни, а с другой – инженерный аситуативный стиль мышления технократической элиты, которая пришла к власти, уничтожив узкую прослойку предпринимателей и финансистов.

Советское предприятие

 

Тем не менее схема советского предприятия в своеобразной форме удерживает рудименты промышленной кооперации, а именно распорядительство фондами, передаваемое пайщиками в руки наемного управленца. Как и в потребительской, в производственной кооперации найм профессионала, которому вменялась забота о будущем, давал возможность сохранить прежний образ жизни. Акт ситуационного самоопределения осуществлялся только в момент найма.[1] Ирония состоит в том, что «управленец» в лице директора советского предприятия распоряжался не вкладами свободных пайщиков, а совокупным пайком, распределяемым среди членов потребительского коллектива.

Советское предприятие представляло собой симбиоз обоих типов кооперации с заимствованием наиболее консервативных схем. В сознании рядовою исполнителя синкретически соединялись две противоречивые схемы среды, в которой он находился. С одной стороны, производственная технология, в которой он занимает определенное место и выполняет соответствующие функции за известное вознаграждение, соразмерное его образу жизни и стандартам потребления. С другой стороны, формальная иерархия руководства-подчинения, «наклеенная» на производственную функциональную структуру, по которой «спускаются» проекты реорганизации производства. Зазор между обеими схемами образует ситуативное пространство «теневой экономики» и дает возможность каждому самоопределяться, в том числе и как скрытому оргуправленцу.[2]

В подобной среде невозможны инновации в силу того простого обстоятельства, что отсутствуют свободные зоны для вклада ресурсов, которые могут появляться как эффекты несанкционированных инициатив. Если же подобные зоны создаются в стратегии распорядительства сверху, то они заполняются в первую очередь «щелевыми» потребительскими стандартами, поскольку для оценки поступающих предложений нет критериев, относимых к будущему. Хозяйство такого типа существует до тех пор, пока не заканчиваются ресурсы определенного типа (в глобальных масштабах это проявляется как экологический кризис) или не сменяются стандарты потребления.

Поиски выхода

 

Восьмидесятые годы обозначили критический рубеж бытия аситуативного хозяйства, ив оргуправленческой среде были последовательно опробованы несколько «новых» единиц для конструирования кооперативных сетей, предназначенных для восполнения явных брешей в ресурсах и «удовлетворения возросших потребностей». Среди них были так называемые «кооперативы». Здесь важно увидеть не столько их судьбу как реализованного конструкта в потоке хозяйственной жизни, сколько ту теоретическую рамку, которой воспользовался конструктор-оргуправленец, попавший в кризисную ситуацию и утерявший контуры объекта управления. Не имея средств удерживать ситуацию, он обращается к прототипам. Идея кооператива как минимальной хозяйственной единицы лишь по названию происходит от идеи кооперации, хотя для идеолога и культурного политика это очень важно.

Подлинная знаниевая рамка взята напрокат у теоретика-экономиста. У какого? У такого, который анализирует потребительский, т.е. воспроизводственный тип хозяйства (так называемую равновесную экономику), объектом которого являются массовые стабилизированные процессы. Почему именно такой тип хозяйства выбирается в качестве прототипа? Потому что он не требует ситуационного мышления и работы с неопределенностью.

Предполагалось, что дефицит в потреблении будет восполнен за счет активности в узком секторе, свободном для предприимчивости. Но как можно что-либо предпринять, если все известные в зонах потребления ресурсы заняты? Значит, нужно увидеть в старых ресурсах новые возможности и в старых потребностях – новые зоны потребления. Но для этого, кроме мышления, нужна мощная инновационная инфраструктура и государственные региональные программы развития. Лишь постепенно осознавалась неосмысленность навешивания функций, компенсирующих развал плановой системы, на квазиновые организационные формы – от кооперативов до малых, акционерных и пр. предприятий. Эти формы несвободны от заложенных в инфраструктуру хозяйства описанных выше принципов, они лишь воспроизводят их там же или в другом месте, на тех же или на других коллективах, оживляя снова и снова культурные стереотипы потребления и образа жизни.

Мировой фон

Нельзя не видеть, что мы не можем продолжать индустриализацию и техналогизацию хозяйства, ориентируясь на путь, пройденный Западом – для этого нет ресурсов. Индустриализация в СССР проводилась по заокеанским образцам, переносившимся в виде инженерных проектов организации и реорганизации производства без учета социокультурных условий, в которых разворачивали свои программы Форд и Тэйлор*. Характерно, что европейская промышленность с большим трудом осваивала опыт США в силу несравненно более мощной стратификации общества, укорененности стандартов потребления сравнительно с подвижностью анклавов культурного микста Новой Англии, образ жизни которых мутировал гораздо легче. Главным фактором технологизации производства в США стала идея среднего американца, на которого Форд рассчитывал свою массовую модель «Т» черного цвета. Но можно ли помыслить среднего европейца?

Под среднего (но не по американскому образцу) советского человека (к началу 30-х гг. усредненность уже была нормой) проектировались отраслевые гиганты как раз в то время, когда США начинали выход из депрессии перепроизводства, обусловленной устойчивостью потребительских стандартов. Откровения Элтона Мэйо про человеческий фактор дисквалифицировали среднего «экономического человека» и открыли эпоху профсоюзной борьбы с экономическим индивидуализмом. Производственные технологии встраивались в технологизацию потребления. Прежде всего – за счет разворачивания профессиональных структур: потребительского маркетинга, менеджеральных техник и теорий, наконец, современных экранных технологий видеошоубизнеса.[1] Последней попыткой реабилитации экономизма можно считать кейнсианскую доктрину.

Как же решали эти проблемы в СССР?

А никак. Дело в том, что этих проблем не было. Низкий уровень потребления был компенсирован тем, что многие секторы хозяйства выключались из циклов воспроизводства и получали политический карт-бланш. На основе этих секторов формировался военно-промышленный комплекс как потребитель массовой продукции, ресурсов, ресурсоемких технологий, задававший образец для гражданского сехтора за счет периодического сброса этих технологий. В 1939 г. СССР располагал парком в 15 тыс. танков различных марок (среди них знаменитые Т-34 и KB) против 3 тыс. у Франции и Германии. Позднее США заимствовали этот прием стабилизации хозяйства за счет ВПК.

К общеизвестному социокультурному контексту резкого упрощения структур хозяйства необходимо добавлять обычно не учитываемые факторы, а именно социальное усиление инженерных страт, вытеснявших другие профессиональные позиции, и деградацию техник мышления.[3] Роль катализатора часто приписывают марксистской идеологии, но это верно лишь в том смысле, что инженерная простота марксовой идеи эксплуатации труда действительно возбуждает воображение масс, направляя его по ошибке на финансистов, хотя Маркс скорее всего имел в виду инвесторов капитала [10].

Сейчас оба гиганта – США и бывший СССР – оказались перед проблемой конверсии, за которой реально стоит необходимость выбора форм организации хозяйства. Точнее, пропорций между разными формами: традиционной, с фиксированными стандартами потребления; экономической, с приматом производства над потреблением и неуправляемой эволюцией стандартов, исчерпавшей свои претензии на монополию еще в начале века и создавшей экологический кризис; или форм посттехнологического развития, выращиваемых в странах азиатско-тихоокеанского региона. Собственно, о выборе или о принятии решения говорить некорректно, поскольку за каждой из форм стоит детерминирующий ее комплекс социокультурных факторов. Говорить нужно о культурной политике и управлении. Тем более – на такой полирегиональной территории, как бывший СССР, где безответственно конструировать общие рецепты имеет право только политик.

Средства

 

Движение к разумной сложности развивающегося хозяйства невозможно без решения проблемы выращивания и трансляции новых интеллектуальных техник. Образцов для нас нет и не может быть. Но это отнюдь не означает, что нам нужно отказаться от реконструкции принципов запуска хозяйственного развития с тем, чтобы осуществить постепенную смену типа воспроизводства и лежащих в его основе стандартов потребления.

Из предыдущего должно быть ясно, что ситуационные факторы хозяйственного развития в отличие от социокультурных не объективируются, не могут быть схвачены в той или иной теоретической модели. Они являются атрибутом оргуправленческого мышления и понимания, открывающего в жестких, заполненных хозяйственных структурах свободные зоны [8, с. 40,53]. Свободная зона как схематизированное знание будущего не может затронуть никаких реальных процессов, не дает повода для сопротивления и активации фоновых социокультурных факторов. Грубо говоря, основная задача и профессиональный смысл деятельности управленца – за счет особой работы со знаниями увидеть в старом новое, означить его как свободную, ничем не занятую зону и разместить там ситуационные факторы.

Что сегодня необходимо отнести к таковым в первую очередь?

Во-первых, это предприниматели и их цели, находящиеся в зоне влияния оргуправленца. Регулярно воспроизводящаяся ошибка здесь заключается в том, что предпринимательские инициативы и их носителей стремятся поскорее вывести за пределы производства, провоцируя процессы дестабилизации: уход квалифицированных специалистов, оттягивание дефицитных ресурсов и т.п. С методологической точки зрения такие ошибки квалифицируются как преждевременный переход от программирующего мышления к необеспеченному действию. Предприниматель должен остаться на производстве – в свободной зоне. Это значит, что он должен сообразовать свои цели с существующими производственными процессами, увидеть в производственных «организованностях» (используемых материалах, промежуточных результатах, отходах, средствах производства) свои ресурсы. Но поскольку он сам находится в свободной зоне управленца, то, прежде всего, он должен перенести в нее цели и возможности кооперантов, соответствующие его целям.

По аналогии с традициями производственной кооперации, описанными выше, каждый из них должен принять решение о будущем вкладе в общее дело, о размерах вознаграждения и самоопределиться. Этим актом все они отделяют себя от распределительно-потребительской кооперации.

Вторым ситуационным фактором являются администраторы производства, включенные в иерархию отношений руководства – подчинения. Их обязанностью является поддержание нормального функционирования структур, обеспечивающих централизованное распределение ресурсов.

Так называемое «советское предприятие» в экономически ориентированных проектах реорганизации, разгосударствления, приватизации часто ошибочно рассматривается как основная единица или объект проектного оперирования. При этом не учитываются реальная целостность производственных процессов, технологии. Понимание последствий такого рода ошибок, желание сохранить технологическую и соответствующую ей экономическую инфраструктуру (банковскую и таможенную систему, единую валюту и тому подобное) побуждало и побуждает оргуправленца-реформатора внимательно относиться к фигуре администратора, сопротивляясь преждевременному ангажированию амбиций предпринимателя. Смысл стабилизационных вариантов хозяйственных реформ с точки зрения управленца состоит в поддержании баланса прав и возможностей этих позиций (основной стратегией реформирования вплоть до августа 1991 г. было формирование так называемых «госхолдингов» на базе крупных отраслевых хозяйственных единиц, удерживавших достаточную для стабилизации инфраструктуру и корпоративные связи).

К нетрадиционным методам оргуправленческой деятельности в переходный период смены волн динамизации и стабилизации хозяйства необходимо отнести прежде всего формирование деятельного отношения коллективов к предельным, замыкающим смыслы деятельности, структурам. Например, к экологическим технологиям, наукоемким производствам, сферам услуг, досуга, образования, устойчивым региональным структурам.

Не менее важно внутреннее организационное проектирование, в том числе создание так называемых «гибких» рабочих мест, совмещающих противоречивые процессы производства, воспроизводства, функционирования и развития; формирование контрактных систем, обеспечивающих разделение и паритетность структур руководства (прежде всего административных) и оргуправления развитием (инициативных групп), а также возможность найма в инициативные проекты; создание экспериментальных площадок, систем внутреннего кредитования, каналов сбыта, служб маркетинга, внутренней инфраструктуры потребления и жизнедеятельности коллектива и т.п.

Третьим ситуационным фактором являются инвесторы (в том числе национальный и международный капитал), их цели, характер включенности в мировую систему разделения труда и тому подобное.

Четвертый фактор и последующие: идеологи, политики, теоретики и их доктрины, профессионалы и т.д. Перечисленные позиции явно или представительно присутствуют в зоне влияния оргуправленца и являются для него конструктивным материалом в том случае, если он сумел отнести их к определенным хозяйственным процессам.

Основное содержание оргуправленческой деятельности задается необходимостью имплантации на конкретные площадки процессов воспроизводства и развития деятельности профессиональных групп и жизнедеятельности коллективов. Социализм сумел ценой остановки развития подчинить неконтролируемую экспансию производства воспроизводству, заимствовав образцы индустриализации хозяйственной жизни. Однако необходимость включения в мировое хозяйство, идеологические и политические доминанты направили процессы воспроизводства в еще более опасную колею бесконтрольной растраты ресурсов. Проблема реорганизации состоит в необходимости точной разборки сложившихся квазипроизводственных, воспроизводящихся на основе варварского отношения к ресурсам хозяйственных единиц и запуска новых процессов на базе их элементов.

Поскольку для всех элементов это может оказаться нереальным, приходится говорить об оживлении тех из них, устойчивость которых в период кризиса наиболее вероятна и, с другой стороны, наиболее перспективных в плане формирования жизнеспособных коллективов в будущем.

Современные стратегии запуска процесса воспроизводства основаны на технологизации производства и (что очень важно) сбыта за счет наращивания чисто инженерных методов освоения рынка маркетингом и формирования рынка, опережающего технологизацию производства. Что касается производства, то его технологизация основана на запуске серии подпроцессов: операционализации, рационализации, стандартизации, сертификации (не только продукции, но и производственных циклов, форм организации работ и так далее), профессионализации (в том числе повышении квалификации в перспективных технологиях, формировании гибких рабочих мест, создании профессиональных клубов и тому подобного).

Процессы развития обеспечиваются внепроизводственными свободными площадками – местами реализации клубных проектов инициативных групп. Неперспективные фрагменты производства могут консервироваться (в частности, с уменьшением объемов производства и перебросом ресурсов на перспективные участки), передислоцироваться к другим ресурсам, наращиваться с расчетом формирования альтернативных технологий в стратегии диверсификации и так далее.

 

Часть II. Программирование и проектирование

 

До сих пор мы, накапливая материал, почти не обсуждали понятия, входящие в тему «Ситуационные и социокультурные факторы экономического развития». Не претендуя на построение онтологических картин хозяйства и не затрагивая категории; развития,[4] попытаемся сопоставить и противопоставить понятие ситуационного и социокультурного фактора в оргуправленческой деятельности. Удобнее всего сделать это за счет сравнения проектного и программного подхода.

Хотя идея программирования, как и идея управления, имеет глубокие корни в философии рационализма, технология программирования стала оформляться в рамках Московского методологического кружка с 1975-76 гг. на более чем двадцатилетнем опыте программирования для развития предметно-профессиональных областей, в том числе сферы проектирования. Фактически имело место взаимодействие двух прожективных, то есть работающих с будущим подходов – проектного и программного – в рамках методологического развития (методологизации) сферы проектирования.

Такое взаимодействие ранее осуществлялось в рамках оргуправленческой деятельности, где эти два подхода практически никак не различались ни технологически, ни по результатам. Часто там, где обсуждали программы, фактически речь шла о проектах (например, в так называемых «целевых программах»). Термин «программа» употребляли и там, где к проекту организации работ (оргпроекту) необходимо было добавить некоторые компоненты плана, в частности, сроки, или последовательность проведения работ, ресурсы или указание на конечные результаты. Это свидетельствовало о том, что программы не отличались и от планов, что вносило (и вносит) дополнительную путаницу.

Важнейшее технологическое отличие программ от проектов (и планов) состояло в их ситуативности, жестко противопоставленной так называемой прототипичности [2] проектирования, которая требовала от проектировщика изначального видения объекта проектирования как конечного результата. Понятно, что ни в такой области проектирования, как строительная, ни в оргпроектировании, как это видно из приведенных выше примеров, нельзя избежать неопределенности, связанной с отсутствием видения объекта, особенно на начальной стадии работ. Важно отношение к этой неопределенности, которое подталкивает оргуправ-ленца либо к проектному, либо к программному подходу, в котором специально вводится место для фиксации моментов неопределенности, т.е. ситуации. А для проектирования крайним воплощением стремления устранить неопределенность явился расцвет типового строительного проектирования. Эта уловка позволяла избавиться от основной причины (источника) неопределенности в проектировании и в оргуправлении – отсутствия одного директивного центра организации работ (точнее – руководства работами), характерного для ранних этапов становления архитектурного проектирования, где единственным и единоличным организатором работ выступал автор проекта – архитектор. Проектирование становилось полипрофессиональным, а оргуправление – полифокусным, с многими автономными центрами властных отношений и влияния.

Несмотря на невозможность указания неизменного объекта оргуправления, в программах было оставлено место для фиксации переменных представлений об объекте – темы. Таким образом, в программах (как документах оргуправленца) взамен одного вводилось два взаимозависимых места для фиксации знаниевого обеспечения оргуправленческого мышления – «ситуация» и «тема». Ситуация – для неизвестного, а тема – для известного об объекте управления (рис.1).

 

Сам факт переменности заполнения указанных мест вносил дополнительную неопределенность: одно и то же знание могло выступать и как ситуативное, то есть знание о неизвестном, и как знание об объекте – в зависимости, во первых, от целей оргуправленца, а во вторых, от инерции уже развернутых и функционирующих систем управляемой деятельности.[5]

Второй момент в проектировании (и далее: в оргпроектировании) учитывался в канонических средствах и методах решения типовых задач (часто фиксированных за счет прототипа). В программировании было введено место для фиксации переменных способов решения задач, противопоставленное месту для целеопределения оргуправленца (рис.1).[6]

Таким образом, технология программирования строилась в установке на ограничение проектирования за счет двух новых мест в программных документах – «ситуации» и «цели», противопоставленных соответственно объектам и проектным задачам. Эта противопоставленность изменила указанные места в проемном подходе и требования к их наполнению, которое стало зависеть от наполнения антагонистичных программных мест.

На последнем необходимо остановиться подробнее. Дело в том, что типы зависимости между различными местами в программах существенно различны. Рассмотрим, например, объект оргуправления или тему в программе. Объект, с одной стороны, и задачи, с другой, взаимно определяют друг друга, особенно если они связаны прототипом. Категориальный тип объекта, с которым имел дело Маркс, определил политический характер задач, которые ему пришлось решать, и наоборот, политэкономическая ориентация Маркса дооформила категориальную определенность объекта.

Совершенно иначе тип объекта зависит от ситуации: она указывает, с какими объектами оргуправленец заведомо не должен иметь дела. В случае строительного проектирования типы запрещенных объектов указываются самим набором профессионально-предметных позиций, принимающих участие в проектировании: архитекторов, строителей, эксплуатационников, специалистов по отоплению, канализации, силовым сетям, вентиляции и т.д. Если их специализированные объекты удается конфигурировать, может возникнуть прототип, который далее воспроизводится, удерживая соорганизацию работ разных специалистов. Точно так же оргпроектировщик имеет дело со множеством деятельностных позиций, претендующих на управление. Поскольку анализ ситуативных противоречий между различными участниками проектирования или претендентами на управление не входит в технологию проектирования, приходится прибегать к технологии программирования.

Аналогично можно характеризовать зависимость между наполнением мест «цели» и «задачи». Поскольку в задаче известен тип получаемого результата, который, в свою очередь, должен соответствовать типу объекта управления, то управленческая (программно оформленная) цель должна указывать круг заведомо неприемлемых результатов.

Наконец, остается вопрос о зависимости между чисто программными местами и их наполнениями – «целями» и «ситуацией». Он может быть переосмыслен следующим образом: что означает (как можно) быть целеопределенным в ситуации, самая суть которой состоит в ее неопределенности?

Приведу несколько иллюстраций. Политические задачи борьбы за власть, обоснованные политэкономической доктриной, с одной стороны, и наличие Германии на европейском внешнеполитическом театре, с другой, задавало в конце 20-х и 30-е гг. ценность и цель индустриализации. Такие, казалось бы, важные ситуационные факторы, как низкий уровень потребления и угроза перепроизводства, а также сопротивление крестьянства и голод как бы не замечались. Поддерживаемые наступательной военной доктриной, быстро разворачивались структуры военно-промышленного комплекса – монопольного потребителя промышленной продукции. Голод использовался как естественное средство борьбы с крестьянством. Запущенная в соответствии с проектом индустриальная и военно-административная машина, несмотря на ошибки, сумела в войне сломать аналогичную конструкцию, наступавшую с Запада.

Но контрольные цифры плана 1949 г. по своей структуре мало чем отличались от индустриальных проектов 30-х гг., что выглядит странно на фоне постиндустриальных наукоемких программ других стран. Это значит, что инерция созданной машины (в Германии она была разрушена) не позволяла ставить цели, сообразные уже очевидным к тому времени и гораздо более серьезным ситуационным факторам, о которых открыто заговорили лишь 35 лет спустя в терминах экологического кризиса, ресурсозатратного типа хозяйства и тому подобного, то есть только после саморазрушения машины.[7]

Зачем, спрашивается, добывать уголь, если энергозатраты на его добычу, транспортировку и использование превышают топливный эффект? Зачем производить сталь, если 95% ее употребляется в производственном контуре? На эти вопросы ответ может быть дан при условии появления целей, альтернативных тем квазицелям, которые реально лишь поддерживают функционирование спроектированной давно и для других целей машины. Но откуда взять альтернативные цели и кто их может поставить?

Технология программирования указывает: из анализа ситуации. Но как получить ситуацию, избежав ее поглощения проектными целями? Из технологического требования противопоставленности ситуации объекту следует необходимость набора альтернативных картин объекта. Но каких именно? Являлось ли крестьянское сопротивление индустриализации симптомом необходимости учета крестьянского видения хозяйства в управлении хозяйством? Как можно было предвидеть неизбежность возрождения фермерства в 80-е гг.? Когда ошибка стала очевидной?

Ответом на вопрос о способе ситуативного целеопределения в технологии программирования стало введение места «проблемы». Проблематизация стала методом разрушения проектных целей (то есть целей, достигаемых известными средствами), методом ситуативизации целей, то есть приведения их в соответствие с многообразием сил, действующих на хозяйственном плацдарме. До проектной эры, то есть до периода усиления инженерного, научного и проектного мышления, ситуативизация целей достигалась за счет подключения управленца к традициям и истории, в которой соответствующим образом самоопределенный (воспитанный в элитарной среде) управленец находил опору и основания для усомнения очередного прожекта. Выпадение из истории потребовало разработки мыслительных средств, способных восстановить прерванное течение исторически детерминированных хозяйственных процессов.

Метод проблематизации основан на культурной идентификации мышления игроков, действующих в ситуации или привлекаемых в нее оргуправленцем на специально создаваемых имитационных игровых площадках. Право на существование той или иной целевой претензии проверяется в коммуникативном столкновении позиций и переводе противоречия в мыслительную форму проблемы, то есть особой задачи, не имеющей способов решения. Факт неразрешимости известными способами может быть установлен только при наличии специального пространства, где музеефицированы все способы – пространства культуры. Именно признак неразрешимости, или проблемности, служит основанием для отнесения того или иного ситуационного фактора к культурным индикаторам. Простые, или разрешимые, задачи и репрезентирующие их факторы с имитационной площадки снимаются как опасные и консервируются до тех пор, пока не будут прояснены проблемы. В прагматических случаях эти задачи передаются в плановые службы, которые определяют их ресурсные и временные характеристики и в случае необходимости запускают процессы решания.

Подчиненность задач проблемам, характерная для программного подхода, меняет их статус в контексте управления и стиль самого управления: делается не то, что можно сделать, а то, что необходимо для решения проблемы. Управленческая работа становится преимущественно мыслительной, а поиск проблемных ситуаций – стилем жизни. Более того, проблемы становятся особой ценностью и моментом самоопределения: только недостижимые существующими средствами цели достойны развивающегося хозяйства.

Историческая ловушка требует расширения каждой анализируемой ситуации вплоть до. геополитической, соответствующего переосмысления места страны в мировом хозяйстве, поиска «преимуществ» отсталости и нового целеопределения. Интенсивная регионализация как мировой процесс неизбежно приведет к образованию культурных и хозяйственных регионов на территории страны. Наконец, следует иметь в виду такие единицы, как сферы и системы деятельности, а также более мелкие, как, например, предприятия, которые мы обсуждали выше. Все они втягиваются в переходный период, и в этом смысле мы говорим о необходимости запуска новых хозяйственных процессов. Проходя все «этажи» ситуационного анализа и спускаясь к «объекту» управления, управленец должен определить границы влияния собственного мышления и действия, границы доступных ему и в этом смысле искусственных изменений. Для естественных процессов он должен построить картину мира, сообразную специфическим местам программы – ситуации, целям и проблемам. Что это означает?

Попасть в ситуацию – означает не знать, что делать; поставить программную цель – не делать известного; подключиться к социокультурной проблеме – знать, почему нельзя действовать. Программный подход в управлении есть способ освобождения человека от деятельности, в которую он включен, за счет оснащения его мышлением. В этом смысле идея программирования является антропологическим замыслом борьбы с отчуждением человека и не может быть собственностью профессионала-управленца. Программа – всегда программа единомышленников, но не мыслящих один объект, как в проектном подходе, а имеющих мыслительно оснащенную рефлексию жизнедеятельностного пространства, в котором будет создаваться то, что должно быть ими создано, в том числе частные решения задач и объекты. Для этого востребуется та или иная онтологическая картина.

Онтологическая картина деятельностного мира связывает программный подход с проектным, она придает культурный смысл реализационным действиям и проектам. Если проблема указывает на то, чего нет, формируя свободную зону проектной активности, то онтологическая картина фиксирует, то, что есть (точнее – то, что должно быть), в чем именно существует свободная зона, и тем самым ставит культурный предел активности: в программируемой зоне не может произойти ничего, что выходит за ее рамки. Онтологическая картина строится как сборка всех наполнений программных мест, с одной стороны; с другой – она является наиболее инерционным элементом программы, изменение которого фиксирует цикл развития программируемой жизнедеятельности.

Таким образом, технология программирования предусматривает перманентное разворачивание в пределах цикла развития пяти организованностей, две из которых – объект и проектные задачи – заимствованы из проектного похода и лишены статичности, а три – ситуация, цели и проблема – противопоставлены им. Все пять организованностей являются переменными – можно сказать, что они являются следами процессов с соответствующими именами: тематизация, решение задач, ситуационный анализ, целеопределение и проблематизация. Онтологическая картина – это мыслительное средство деятельностной рефлексии. Проектные организованности и онтологическая картина детерминируют проектную группу процессов, остальные – собственно программирование.

С технологической точки зрения важнейшей характеристикой изменений, обусловленных переходом от проектирования к программированию, является смена линейных на двумерные процессы [3]. В линейных процессах организованности, например, проектные цели, неизменны. Линейность процессов выражается в их независимости (например, построение деревьев целей независимо от решения задач) и в иерархическом подчинении (например, решание задач следует строго за целеопределением). В программировании же цели меняются в зависимости от задач (ставятся цели, которые недостижимы известными способами решения задач). На процессуальном языке мы должны сказать, что целеобразова-ние и решение задач образуют расходящийся двумерный процесс.

Аналогичные расходящиеся пары образуют процессы анализа ситуации и тематизации (ситуация набирается из альтернативных объектов), а также проблематизации и онтологизации (фиксируется то, что должно быть в том, что есть).

С другой стороны, образуются сходящиеся пары (рис. 2): решание задач подчинено проблематизации, но проблемы должны переводиться в задачи; анализ ситуации детерминирован деятельностной онтологией, но сама онтологическая картина строится в интенции на снятие тех типов деятельности, которые складывают ситуацию; цели должны быть сведены к объекту, но границы объекта зависят от целевых претензий. Схема на рис. 2 обнаруживает два момента: проектная и программная группа процессов образует встречные контуры; точки схождения и расхождения процессов образуют вершины треугольника (деятельность, знание, человек – имена вершин фиксируют обсуждавшиеся выше смыслы; см. также [5]).[8]

 Схема 2

Процессуализация проектных элементов (объектов и задач), то есть превращение их в конструктивно разворачиваемые организованности, стала возможной за счет их конструктивизации и операционализации в работах ММК. Поскольку описание программируемой деятельности производилось в таких конструктивных единицах, это позволяло придавать ему статус нормативности, а в связи с процессуальным разворачиванием – статус предписания. Таким образом, в программировании был сделан шаг к состыковке исследования и проектирования.

Схема 3

Первый цикл наиболее распространенной технологической схемы программирования включает четверку процессов: решание задач, анализ ситуации, целеопределение и тематизацию. Запуск процесса решания задач (6 на рис.3) предполагает создание условий для нормального функционирования (5 на рис.3) участников (помеченных позиционным «человечком»), в том числе задание, актуализирующее привычные способы действия – Зн/Д (в игре связанные с заказом на игру и проблемной ситуацией – Зн). Поскольку задание является внешним знанием, оргпроект должен обеспечить его принятие (4 на рис.3) и для этого необходимо в установке на игру произвести предварительный анализ ситуации (3 на рис.3), в которую включены участники (знак позиции 2/Зн2). Соответствующие знания должны быть вначале объективированы (1 на рис.3), а затем субъективированы (2). Процесс 7 должен соотносить результаты решания задач с исходным знанием (2/Зн2).

Очевидно, что процессы 2-4 линейны относительно друг друга, то есть независимы и последовательны, также, как и процессы 5-7 (в то же время искусственные (И) процессы 2-4 направляют встречные им естественные (Е) процессы 5-7).Эта линейность должна быть компенсирована внешними смыслами, в качестве которых выступает деятельностное самоопределение оргпроектировщика (Д4/знак позиции 4) для процессов 2-4 и воспроизводство      участниками стереотипов(ЗнЗ/знак позиции 3) для процессов 5-7. Внешние смыслы обуславливают двухмерность последующихпроцессов тематизации (8) и целеобразования (9).

В ходе подготовки к игре должны быть запущены симметричные группы процессов (рис.4). В роли участников здесь выступают будущие игротехники-консультанты, а в роли оргпроектировщика – руководитель игры. Соответственно, для И (командных) процессов (2-4) смыслом выступает актуализация содержательных проблем Зн/знак позиции, а для Е процессов (5-7) – самоопределение Д/знак позиции (индексация символов аналогична рис 3). В командной группе процессов необходимо объективировать (1) и субъективировать (2) теоретическое проблемное содержание, построить программу (3) и оргпроект (4) игры. Участники игротехнической команды воспроизведут свои знаниевые стереотипы (5) и, попав в ситуацию, вынуждены будут ее анализировать (6) с тем, чтобы сформировать поле деятельности (7).

На встречных И процессах (3, на рис. 3-4): в процессе анализа ситуации для установки на игру и на формировании ее программы – руководитель получает видение будущей игры, относительно которого будет оценивать как обратные Е процессы, так и дальнейшие события. Аналогичная сонастройка между Е процессами (6) затруднена, так как они реализуются на различных носителях (игроках и игротехнической команде). Отсюда коллизии первого дня игры, в ходе которого обычно происходит выяснение вопроса, кто сильнее. Основная проблема игротехника в группе – сохранить жизнедеятельность группы в условиях проверки собственного самоопределения и видения ситуации. Статусный диапазон игротехника – от консультанта до руководителя.[9]

Но свобода руководителя игры иллюзорна, хотя, казалось бы, только от него зависит ход И (командных) процессов. Он зависит от заказчика (то есть игрока) не в меньшей мере, чем от него самого зависит игротехник. В работе над программой и установкой руководитель должен учитывать возможности и стереотипы игроков, которые (в случае ошибки) могут сломать замысел.[10]

Сказанное имеет прямое отношение к хозяйственной жизни. Технологизация производства и потребления (на острие процессов модернизации) воспроизводила деятельность с тенденцией к ее упрощению и деградации. Поэтому приходится проводить специальную техническую работу по встраиванию в технологизацию моментов развития, в частности, возможностей разборки складывающихся жизнедеятельностных организмов на конструктивные фрагменты и новую сборку в инфраструктурной среде. Проблема состоит в том, что ради достижения конструктивности как основы разнообразных инфраструктур (в том числе образования и подготовки кадров, автоматизации, информатизации и тому подобного), которую способно обеспечить мышление, приходится усиливать его также за счет технологий – в данном случае, за счет технологии программирования.[11]

Но технология программирования содержит рудимент проектности, а именно: иерархичность или зависимость Е процессов от И прцессов (командных), которые (по крайней мере, при запуске) находятся в руках интеллектуальной элиты (в специальных свободных зонах развития, зонах престижа экранных технологий, технополисах, ВПК, образовательных зонах и т.п.).[12]

Следующие за описанным выше этапы технологии программирования в этом смысле дают больше надежд и уже сейчас более безопасны, так как именно они содержат в себе двумерные процессы.

Замыкающие процессы (7 на рис 3,4) стыкуются с началом вспомогательных субъективирующих процессов, запускающих тематизацию и целеобразование (1 на рис. 5). Двумерность пары тематизация-целеобразование удерживается за счет взаимодействия игротехнической команды, ответственной за программосообразную постановку целей, с игроками, которые начинают определять контуры и границы нового объекта, отказываясь от профессиональных предметных представлений (распредмечиваются).

Совмещение процессов в точке знака позиции (рис.5) имеет технологический и антропотехнический смысл: программный и проектный подход стыкуются; происходит взаимный обмен: – игротехническая команда приобретает новое содержание Зн/знак позиции, а игроки – целевую ориентацию вне старых систем деятельности Д/знак позиции. Оба результата являются основанием для запуска второго цикла программирования в паре проблематизадия (игротехники и методологи) – принятие деятельностной онтологии (игроки), который заканчивается анализом послеигровой ситуации (игротехники) и переводом проблем в задачи.

Схема

Точки упора (при «встрече» или опоры при «отталкивании») программных процессов: Д/знак позиции – онтики, Зн/знак позиции – рамки и рамочные онтологии, Зн/Д – метафизики и предметные онтологические картины, Д/Зн – оргдея-тельностные схемы, знак позиции/ Зн – история, знак позиции/Д – ядерные и рабочие онтологии, топики, принципы, – образуют сеть функциональных мест среды игрового перцонажа (Зн, Д, знак позиции ), заполнение которых (формирование онтопраксиса) является сверхзадачей подготовки к игре и самой игры.

Описанная выше схема прохождения указанных мест (рис. 4, 5) специфична для классической ОД-игры и не является единственно возможной. Возникает ряд вопросов. Возможна ли индивидуальная технология программирования как дополнение коллективному с его неизбежными рецидивами иерархичности? Возможен ли технологизированный индивидуализм как культурный предел необузданному ситуативному стремлению к автономии, свободному выбору, личной ответственности, разрушающей не только деятельностные мегамашины, но и результаты йерархичного программирования? Чем ограничить притяжение индивидуализма к идеологическим, националистическим и прочим рудиментам? Опыт перестройки и мировые тенденции убеждают, что экспозиционность демократических институтов и рынка недостаточна. Авторитет политического лидера, стандарты организации жизни не предотвращают хаоса и диктатуры.

Растет недоверие к крупным централизованным организациям: профсоюзам, политическим партиям, ассоциациям. Появилось множество малых сфер политики. Разворачивается борьба идей вокруг досуговых технологий, потребления искусства, охраны среды, прав женщин, этических норм и т.п. Все эти новинки XX в. слишком ситуативны, хрупки и пока не могут претендовать на равномощность с разбуженными идолами национализма. Последние привлекаются, с одной стороны, как средство спасения централизованных структур, как идеологическая опора политиков, а с другой – как оружие в борьбе индивида с ограничениями его активности модернизационными технологиями и упрощением его привычной деятельности.[13]

Нестабильность нарастает вместе с неразберихой. Оглянемся на историю. Не успел в США оформиться бунт экономического индивида против сложной иерархии феодальной культуры, не успела призрачная свобода закрепиться в технологиях, противостоящих культуре, как Европа начала социалистическую контрреволюцию, затем последовал фашистский виток упрощения, и назревают новые. Множатся конфликтующие хозяйственные уклады и образы жизни. Полным ходом рука об руку с насилием идет стихийная квазирегионализация. Что это, как не растянутый на столетия циклический кризис возрожденческого индивидуализма? Индивид бунтует против иерархического порядка элиты, а получает новые поводы для революций и контрреволюций.

В меру своей технологизации мышление «демократизируется» как средство для тяжкого подъема индивида в элитарную зону. Но как интеллектуальная способность оно выступает провокатором, поскольку сами зоны сохраняются как заповедники образов жизни, которые могут оказаться для него чужими. Поэтому подлинные решения по-прежнему принимаются в тени (не только у нас), а на рынок выставляются ретушированные муляжи-обманки, скрывающие результаты сговора «своих» по образу жизни.

Технология коллективного программирования экспонирует несравненно больше, и прежде всего – само мышление, но лишь то, которое может освоить индивид как элемент технологии. Она создавалась как средство воспроизводства коллективного мышления в условиях экспансии проектного авторитаризма и именно поэтому несвободна от него. Нужен следующий шаг освобождения и, вместе с тем, шаг культурного развития. Мышление должно быть реабилитировано перед лицом культуры и человека как агент развития, а не авторитарности.

Игры и программный подход становятся массовым средством реорганизации и развития. Заложены ли в них предохранители от популизма и грубой идеологизации, которых не избежали ни наука, ни инженерия, ни проектирование? Нужно иметь в виду, что мыслительные истоки российских культурных катастроф находятся в Европе. Причина их как раз и состоит в несоразмерности европейской мысли ни укладом жизни, ни идеологии, ни философии, ни социокультурным факторам России. Поскольку на этот раз за 40 лет выращено свое (имея в виду наработки ММК), то опасность упомянутых выше последствий меньше, но нам не помешает особая идеологическая и философская поддержка, как и другие превентивные меры по выявлению границ программирования и подбору соразмерных ему развивающихся единиц жизнедеятельности.

Вполне вероятно, что смена формаций мышления имеет принудительный характер и лишь сопровождает циклы нормировки жизнедеятельности. Вряд ли мышление было жизненно необходимо аристократу-рабовладельцу, – он свободен, в том числе и от всякой иерархии. Но постепенно в функциональное место раба-как-средства попадает все больше инструментальных новинок, что и делает аристократа несвободным от системы мест, обслуживающих простую двухзвенную иерархию. Он превращается в феодала, а раб – в серва, то есть возникают функциональные места мегамашины как средства иерарха или собственника. Появляется заказ на систему норм, которую загодя готовило римское право. В правовом коммуникативном клубе образуется место для конструктивной работы с нормами, которое заполняется логосом греков, транслятивным мыслительным дискурсом и метафизикой начал, обеспечивающих иерархичность дискурса и подчиняющих жизнь. Далее следует расцвет средневековой схоластики, подготовившей бунт индивидуализма, приводящей к альтернативной технологической нормировке и всплеску предпринимательской активности за счет возможности игры на двух разных, но близких сводах норм – метафизических и технологических. [14]

Борьба двух систем нормировок как мировой процесс далеко не завершена. Россия порабощена технологическим феодализмом и должна взять на себя миссию прокультурной технологизации. Эпоха мыслительных империй закончилась. Мышление будет искать и формировать соразмерные себе организмы жизнедеятельности меньшего масштаба, где конфликт метафизики и технологии локализован и адаптирован к условиям конфликта. Россия является полигоном подобных процессов в силу насыщенности необходимыми ситуативными факторами и зонами, освобожденными для конкуренции образцов компромиссов между метафизикой и технологией, закрепленных в образе жизни, выражаемых в одном языке и распространяемых мигрантами. Аналоги можно разыскивать в условиях распространения религий, в технологизации образа жизни в США и пр.

Геополитика в подобных обстоятельствах еще возможна, однако следует отчетливо понимать, что контуры будущего рождаются на микроуровне, в локальных сообществах, строящих собственные смыслы жизни. Тотальность мышления должна быть сохранена для ситуативного удержания многообразия, для протезирования права новых аристократов сцени-ровать траектории собственного развития, меняя сообщества.

Японский рабочий на конвейере может заняться предпринимательством в Кружке качества и получить поддержку от фирмы, оставаясь пожизненно ею нанятым. Американский режиссер может рисковать съемкой фестивального фильма, лишь накопив ресурсы в кассовом производстве. Художник может найти «свою» галерею и страту потребителей, «связывая руку». Инженер может соблазниться условиями работы ВПК или технополиса, жертвуя свободой технопарка. Все это – примеры технологической несвободы. Элитарные зоны развития современных технологий должны быть «раскупорены» и освобождены от проектной закрытости обеспечивающих инфраструктур. Вместе с ними должны быть освобождены обширные зоны массовой потребительской культуры, противостоящие свободному развитию малых сообществ.

Итак, социокультурный смысл мирового хозяйственного кризиса мы видим в затянувшейся агонии проектного подхода – из-за многочисленных попыток его реабилитации под флагом идей технологизации. Но технологизация не может претендовать даже на статус паллиатива, это – обезболивающее средство, маскирующее серьезную болезнь. Инженеры и проектировщики, опираясь и ссылаясь на крики экологов, требуют миллиарды на очистные сооружения и… тем самым закрывают возможность разборки устаревшей индустрии. Проектно мыслящие законодатели усиливают гонение на наркоманов, расширяют сеть нарколечебниц и полицейские инфраструктуры, создавая среду, заинтересованную в сохранении наркомафии. Япония втягивает мир в гонку по сращиванию электронных, информационных технологий с технологиями видеошоубизнеса и телевидения высокой четкости. Алмазные магнаты вкладывают сотни миллионов долларов в рекламу, в поддержание сети дилеров, сертификационных, исследовательских служб ради сохранения спроса в узкой страте, оплачивающей функционирование рудников и сотен тысяч людей, давно потерявших смысл жизни.

Технологизация потребовала невероятного уплотнения социально-производстенных инфраструктур (в том числе за счет автоматизации, роботизации, информатизации), создаваемых в той же инженерно-проектной идеологии и провоцирующих мировую дестабилизацию. США в начале века стали зоной первичной индустриальной, а затем и потребительской технологизации за счет формирования неустойчивых потребительских онтик в культурных микстах. Две мировые войны, культурные катастрофы в Германии, России, Италии, Японии, послевоенное возрождение Германии и Японии за счет технологического демпфера потребления, растянувшееся на столетие втягивание США в кризис, несмотря неинтеллектуальные инъекции из Европы и стабилизирующую роль ВПК, сброс Японией индустриальных технологий на периферию АТР, мировой ресурсный и экологический кризис и т.п. – вот цена проектного беспредела.

Можно ли удивляться развалу Российской империи, если даже Югославия не выдержала технологического давления? Автономизация – это ответ на разрушение технологиями базовых региональных онтик, восстанавливающих границы своего влияния. По-видимому, только Японии и частично Европе пока удалось совмещать региональные и потребительские онтики, но поверхностная интеграция Европы скрывает под собой неясную тектонику.

Программный подход как идея спасения прожективного мышления потребовал собственной инфраструктуры, каковой стала игра и игровой онтопраксис с разветвленной системой мест для «упаковки» мыслительно насыщенных интеллектуальных процессов – объектно-онтологических и оргдеятельностных экранов, ядерных, рабочих, рамочных онтологии, рамок, онтик, принципов, топик и, наконец, истории.

 

Литература

 

  1. Котельников С.И. Сравнительные характеристики российского и американского кинематографа. // Программирование культурного развития: региональные аспекты. Вып 2. НИИ культурологии РИК. М., 1994.
  2. Котельников С.И. Реорганизация социально-производственной системы и образование (там же).
  3. Раппопорт А.Г. Проектирование без прототипов.// Разработка и внедрение автоматизированных систем в проектировании (теория и методология). М.: Стройиздат, 1975.
  4. Наумов С.В. Представление о программах и программировании в контексте методологической работы. Вопросы методологии №1-2, 1992.
  5. Щедровицкий П.Г. Философия хозяйства и проблемы экологии развития. Лекции (Юрмала декабрь 1988; Лениград, декабрь 1989)
  6. Щедровицкий П.Г. Современные инструменты предпринимательской деятельности. Лекции (Мытищи, февраль 1991).
  7. Щедровицкий П.Г. Программирование и оргпроектирование. Лекции (декабрь 1991).
  8. Введение в методологию знания. // Сферные игры. Университет методологии знания. М., 1993.
  9. П.Г. Щедровицкий. Экономические формы организации хозяйства и современные предпринимательские стратегии. // Прграммирование культурного развития. Вып. 2, РИК, М. 1993.

[1] Сюда нужно добавить также ситуации захвата предприятия другим администратором путем влияния на акционеров.

[2] Таким образом, революционное разрешение мирового конфликта между финансовым и производственным менеджментом в пользу последнего в отдельно взятой стране обернулось феноменом скрытой политэкономики, определившей социокультурное лицо общества. В данном контексте важно подчеркнуть одну его характеристику – это общество без будущего, поскольку нет места для согласования различных представлений о нем, а полит-инженерные конструкции, спускаемые сверху, обречены на разрушение. Именно процедуры работы с будущим были уничтожены вместе с финансовым менеджментом [8]. Функционирование в бесконечном настоящем потребовало компенсаторной идеологии о будущем. В каком же смысле можно говорить об оргуправлении, если оно не имеет дело с будущим? Ровно в том, в каком линейным руководителем милитаризированного хозяйства приходилось интуитивно улавливать тенденции «внизу» – там, куда внедрялась очередная конструкция. Изощренность самоопределения советского менеджера, зажатого между «начальством» и живущими в советском учреждении обывателями, не знала прототипов. Правда, в первые десятилетия советской власти в силу отсутствия оргуправленцев приходилсь унифицировать общество в ГУЛАГе. А после Хрущева техники «динамизма» централизованных проектов значительно усовершенствовались, что и привело, наконец, к «застою».

[3] Ошибочно думать, что социокультурная деградация не коснулась США. Страну спасали только инъекции европейского мышления за счет иммигрантов, регулярно выдвигавшихся на управленческие позиции разных уровней – от менеджеров до государственных чиновников. Несмотря на это, США продолжают втягиваться в свой застойный период. Общеизвестны примеры и более кратковременных периодов политического провоцирования структурных упрощений в хозяйстве с последующей «рекультивацией» усилиями управленческой элиты (маккартизм и бунт демократов в США, фашизм и послевоенная миссия группы Аденауэра в Германии, маоизм и Дэн Сяо Пин в Китае). Очаги инженерно-политического авантюризма регулярно возникали в разных частях мира.

[4] Сошлемся лишь на различение двух типов хозяйственных формаций – стационарной и динамической [6]. В рамках первой формы деятельности и мышления подчинены задачам воспроизводства жизни. В рамках второй, наоборот, они трансформируют хозяйство в соответствии с теми или иными проектами, замыслами, мыслительными схемами и концепциями).

[5] Характерным ретроспективным (то есть допрограммным) примером подобной сложной зависимости может служить история злоключений кондратьевской теории циклов конъюнктуры. Эта теория появилась на фоне надвигающегося кризиса индустриализации на Западе, с одной стороны, и споров о модели индустриализации в условиях насаждения кооперативных форм хозяйствования в России, с другой. Ее оригинальность состояла в крамольном игнорировании политэкономической действительности «марксидов». В самом деле, отличается ли кооперация от «политэкономики» Маркса? Он видел за процессами накопления капитала расход рабочей силы, а за процессами обмена – обман, скрывающий эксплуатацию труда и кражу у пролетариата прибавочной стоимости. Кооперация, на первый взгляд, овобождала труд, очищала его от «посторонней примеси» – движения капитала. На самом деле, освобождение было иллюзорным, ибо производилось в чисто политической действительности экспроприации. Из того, что на публичной сцене уничтожают одних носителей процесса, не следует, что за кулисами не появятся другие. Кооперативная производственно-распределительная индустрия надолго стала «театром одного актера» – труда. Что, кстати, точно соответствовало европейской естественно-научной и технократической традиции монопроцессуальной предметизации, привычной российскому интеллектуалу.

Поперек этого и выступил Кондратьев. На конвульсии индустриализации он смотрел через другие очки, тоже монопроцессуальные, но без демонстративной склейки разнородных процессов, провоцирующей революционное действие по их расчленению. Циклы конъюнктуры, опередив время, указывали на новую реальность. Приближалась постиндустриальная эпоха, где труд терял свой идеологический статус, привилегии и вместе с потреблением замыкался в рамки предпринимательских технологий.

[6] За пределами управленческой и программной ориентации знание об объекте вырабатывалось в сфере философии за счет категориальной работы с темой. Например, категориальное освоение социалистических идей, проделанное Марксом, никак не зависело от описаний ситуативного по типу капиталистического хозяйства в его начальной стадии. Примирив категориальный мир Гегеля с идеями французских материалистов, Маркс, познакомившись с экономическими учениями, мог лишь проинтерпретировать их через уже сконструированную онтологию. Позднее в России общинный тип хозяйства и кооперация были приспособлены к его проекту, в котором категориальное ядро объекта конструировалось за счет склейки двух разнородных процессов: накопления капитала и эксплуатации труда [8].

[7] Кстати, именно недостаток ресурсов вкупе с институтом собственности заставлял национал-социалистов открыто формировать идеологию тысячелетнего рейха без границ, а борьба за право распределения ресурсов между техно- и партократией в СССР продвигала индустрию и техническую науку на Восток к новым источникам ресурсов.

  1. [8] Встречная направленность проектных и программных процессов скрывает за собой ряд возможностей программирования. Важнейшая из них – возможность смены деятельностной онтологической картины. Во-вторых, эта противонаправленность позволила изменить статус чисто акторных проектных полаганий и процессуализировать их: полагание объекта она превратила в тематизацию, решание стандартных задач – в процесс решания ситуативно значимых заданий, формальную онтологизацию – в принятие и освоение новых онтологических картин.

В-третьих, основная категориальная идея управления (или организационно-технического отношения) – идея искусственно-естественного (И-Е) процесса получила операционально-технологическое развитие, сдерживавшееся недостаточной автономией мыслительных компонент проектирования от проектной деятельности, связанной базовой онтологией (онтопраксисом). Например, если в программируемом (Е) компоненте оргтехнической системы (ОД системы) разворачивается процесс решения проектных задач, то программирующая (И) надстройка должна противопоставить ей анализ ситуации. Соответственно: тематизации будет противостоять проблематизация, а формальной нерефлектируемой онтологизации – программное целеопределение. Эти варианты стали использоваться в ОДИ для подготовки и запуска двумерных процессов.

[9]           Характерен сдвиг последнего периода от «жестких» (игротехнических) к «мягким» (консультативным) ОДИ вплоть до ликвидации игровых групп, на смену которым приходит мобильная скрытая стратификация игрового коллектива, дающая гораздо большие оперативные возможности для самоопределения игрока, самоорганизации и самодвижения автономно от консультантов. Мягкие игры наиболее удобны при работе с социальной организацией коллектива в условиях кризиса хозяйства и образа жизни, во многом облегчающего расшатывание стереотипов.

[10] Мы здесь не упоминаем случаи выбора заказа под содержательную проблему, отбора участников, а также так называемые внутренние, «безлюдные» игры – без заказчика.

[11] Слабость проектного типа мышления в этом плане доказывается хотя бы проблемой демонтажа сложных технических систем, в частности, АЭС, не говоря уже об отраслевых мегамашинах, сферах деятельности, инерционность которых приводит к вспышкам модернизационных контрреволюций.

  • [12] Историческое совпадение начала технологизации программирования и периода ОДИ (1979 г.) в ММК не случайно: элитарный Кружок обеспечивал развитие мышления, но его воспроизводство – лишь частично, за счет создания пограничных буферных зон «сброса» интеллектуальных техник. Игротехника, игротехническая команда выступает средством захвата элитарной зоной жизнедеятельностного и мыслительного материала с необходимыми для следующего шага развития мышления и гарантирующими его приживление качествами, в том числе способностью отказа от чуждых этой зоне норм. Она не участвует в текущей хозяйственной и политической жизни общества, поскольку должна идти впереди него. В период т.н. застоя делать это было значительно легче, а сейчас необходимость расширения объема контролируемого элитарной зоной содержания заставляет вообще отказаться от нормировки жизни в ней. Вместо этого кто-то в «зоне» должен сам уйти вперед на острие перемен, задав образец и тем самым усилив иерархичность развития. Другой прием – расчленение зоны на автономные конкурирующие попули.

Обычно застой порождает оппозиционную догмам мозаичность поисков выхода из тупика. Движение же связано с незаметной и обманчиво безболезненной растратой накопленного и опасным упрощением. Способные к сопротивлению прожектам инерционные социокультурные слои «сами», без насилия теряют не только накопленную в застое рациональность, но порой и здравый смысл.

Россия – особый случай. Хотя застои, отличающие ее хозяйственную жизнь, интенсифицировали мышление и даже выделяли специальные страты – носителей мышления, они же разрушали его органичность и целостность до такой степени, что некоторые мыслительные фигуры, связывающие образ жизни отдельных страт, обретали инерцию, равномощную культурным образцам. Все это – эхо технологизации.

Вряд ли можно избежать этого, оставаясь в рамках европейского рационализма, одной из базовых ценностей которого является технологизация. По-видимому, необходимо и дальше расширять спектр направлений технологизации.

[13] Чем, спрашивается, может привлечь открытый экспозиционный рынок теневика-управленца, если он разрушает сложнейшую сеть построенных им отношений. Приходящие на экспозицию неофиты заведомо не могут противопоставить им нечто равное и вынуждены начинать с упрощений, провоцирующих дестабилизацию хозяйства.

[14] Нельзя гарантировать, что неспособные к этому не организуют со временем очередной популистский бунт с помощью игр и квазипрограммирования.