Рецензия на книгу: Матюхин А.А. Государство в сфере права: институциональный подход

Главная / Публикации / Рецензия на книгу: Матюхин А.А. Государство в сфере права: институциональный подход

Рецензия на книгу: Матюхин А.А. Государство в сфере права: институциональный подход

 

(Алматы: Высшая школа права «Адилет», 2000. – 596 с.) [1]

«В современной философской культуре проблемы права преданы всеобщему забвению: их оставляют юристам и судьям. Но великие классические философские системы (например, Лейбница, Канта, Фихте, Гегеля) включали философию права, – с такой констатации начал свой доклад в Институте философии Поль Рикер. – Проблемы правосудия перестали подвергать философскому рассмотрению потому, — пояснил он своим российским слушателям, — что право стало позитивной наукой… Поэтому проблема правового государства возникает не только в таких странах, как ваша: кризис западной демократии тоже ставит вопрос: что такое правовое государство?»[2].

Отвечая на данный вопрос, автор рецензируемой работы убедительно доказывает, что, трактуя правоведение лишь как позитивную науку, у нас нет шансов не только обнаружить качество государства, которое делает его «правовым» (т.е. ограничивает его власть рамками права), но и понять, что есть само право. Более того, не выявив культурные основания права и правопонимания, связанные с характером юридического мышления и знания (и проистекающей из них практически-преобразовательной деятельности), мы оказываемся не только не в состоянии реализовать высокий идеал правового государства, но и всякий раз попадаем в дурацкое положение при решении самых повседневных задач установления и поддержания правопорядка: «хорошие» законы не исполняются, а институты, казалось бы, давно опробованные в «цивилизованных» странах, на нашей культурной почве не приживаются или начинают действовать не «по идеям» выдающихся философов и ученых, а «по понятиям» совсем других «авторитетов».

Понимание этих обстоятельств заставляет автора – юриста по образованию и по призванию – включить рассмотрение проблем права и государства в более широкий общегуманитарный и философско-методологический контекст. Будучи не только правоведом, но и ректором одного из наиболее уважаемых в Казахстане вузов (а там это означает – государственным деятелем), А.Матюхин не только предлагает нам интересное исследование проблем своей специальной области – он занимает рефлексивную позицию по отношению к право- и государствоведческому знанию, осуществляя по сути междисциплинарный методологический анализ, выводящий нас к классическим вопросам философии права. Выявляя базовые идеи правовой культуры, позволяющие нам не только видеть политико-правовую реальность, но и воздействовать на нее, автор показывает, что «государство» и «право» как объекты знания существенно зависят от той деятельностной позиции, которая занимается (явно или неявно) по отношению к реальности и возможностям формирующего влияния на нее.

С точки зрения А.Матюхина, понимание юридического знания как «позитивного» (по образцу естественных наук) влечет за собой его «инженерное» использование как средства юридической техники, что в одних случаях поддерживает стабильность общества (благодаря неизменности правовых норм), в других же, напротив, ведет к общественным изменениям. И если в первом случае вполне подходящей признается трактовка правоведческого знания как «описательно-оформляющего» гуманитарного, выявляющего правовые нормы как они есть «сами по себе» (в контексте правоприменения это знание становится нормативно-техническим), то применительно к ситуации общественных изменений автору приходится строить принципиально новую эпистемологическую концепцию.

Разворачиваемое автором методологическое представление о «практическом знании» восходит к «Никомаховой этике» Аристотеля, к его идее знания как «фронезис» (рассудительности, в основе которой добропорядочность, – в отличие от ценностно-нейтрального «точного» или «истинного» знания — «эпистеме»), что римляне перевели как prudentia(откуда и jurisprudentia). Тем самым уже в само устройство юридического мышления и знания закладывается культурно-историческая укорененность права в «духе народа», менталитете, общественной нравственности. Понимание права оказывается связано с толкованием, а толкование – с применением: именно через такую систему опосредования юридическая практика оказывается помещенной в рамки правовой культуры, а исследование культуры – зависимым от контекстов существующей практики.

Основываясь на анализе установок по отношению к «наукам о духе» кантовской и неокантианской философско-методологических программ, опираясь на хайдеггеровсую критику «новоевропейского рационализма» и герменевтические штудии Гадамера, а также апеллируя к истории становления и развития университетского юридического образования, формирования «ученой корпорации» юристов, А.Матюхин показывает, что юридическое мышление в контекстах правотворчества и правоприменения проявляется как практическое (действенное), соединяющее в себе юридико-техническое и правоведческое (гуманитарное) знания.

С помощью подобного соединения конструируются правовые нормы и юридические понятия (за счет чего содержание реализующихся правовых норм сохраняет социокультурную адекватность, поспевая за социально-историческими изменениями), осуществляется подведение казуса под норму и т.д. Автор показывает, что методологической особенностью практического знания является многоаспектное взаимодействие с социально-историческим процессом: воздействуя на реальность и во многом формируя свой объект, такое знание само оказывается культурно-исторически обусловленным. Значение данного вывода выходит далеко за пределы государственно-правовой сферы: рассмотрение права дает методологически значимую модель такого взаимодействия, образец характерной для социогуманитарных дисциплин связи мышления и деятельности через практическое знание.

Общие суждения автора «о принципах» отнюдь, как это часто бывает в работах философов, не повисают в воздухе: свои выводы он основывает на обстоятельном изучении воплощенных в позициях конкретных исследователей и школ права направлений правопонимания, или, как их называет автор, «концептуализаций права». Завершается этот анализ построением «культурно-исторической типологии» последних, дающей нам интегративное «системно-типологическое» понятие права, позволяющее автору перейти к прикладной стороне дела: как можно поспособствовать становлению правового государства?

Данный процесс постепенного преодоления «вечного» разрыва между идеальным типом правового государства и его воплощением в реальности понимается автором как «вписывание» государства в сферу права. При этом он исходит из признания существования в правоведении «неклассической ситуации»: существует целый ряд точек зрения на сущность права (фиксируемых «ячейками» типологии), каждая из которых содержит «зерно» истины, но не может претендовать на то, чтобы считаться «единственно верной». Данная ситуация, признаваемая с начала XX века как нормальная для философии и гуманитарных дисциплин, чревата настоящей катастрофой, если говорить о применении права для регулирования общественных отношений, в особенности действий государства и политических институтов. На какую из укорененных в «плюралистичной» культуре версий «метафизики права» ориентироваться при законотворчестве и (особенно) правоприменении – ведь, по установившемуся мнению, понимание конституции (ограничивающей в том числе и законодателя) и закона должно быть однозначным? И это проблема не только постсоветских государств, как часто принято думать, она актуальна и для стран западной демократии, вызывая отмеченный в приведенных словах П.Рикера кризис последней и новую постановку вопроса о правовом государстве.

Эта новая постановка связывается, в частности, с проблематикой придания правовому государству социального характера, предполагающего обеспечение так называемых «прав второго поколения» (экономических, социальных и культурных: на жизнь, достойную человека; на образование; на свободу творческой деятельности; на социальную безопасность и защиту в условиях безработицы; на благоприятную окружающую среду; на охрану здоровья и медицинскую помощь и т.д.), т.е. прав на различные виды социальной помощи и поддержки со стороны государственной власти.

Необходимость вмешательства государства (state intervention) в рыночное распределение для обеспечения прав “второго поколения” является самоочевидной исходной посылкой для коммунистов и социал-демократов. Однако либерализм, классики которого стремились ограничить роль государства функциями “ночного сторожа”, вынужден – если он принимает саму идею социального государства – рассматривать необходимость подобного вмешательства как предмет оправдания (justification). К сожалению, в постсоветском обществоведении, быстро переориентировавшемся от политических программ социализма и коммунизма к либерализму, данный факт еще не до конца осознан, что позволяет политикам делать ряд бессодержательных заяв­лений.

Так, например, из-за отсутствия рамок философско-правовой и философско-политической интерпретации совершенно непонятно, что имеется в виду, когда говорится об “укреплении государства”, “усилении его роли”. В частности, весьма актуальная для постсоветских стран проблематика разработки со­циальной политики (ее основным субъектом является государство) либо отдается на откуп здравому смыслу политиков (который, как известно, часто направляется исключительно популистскими соображениями, а не содержательными идеями), либо рассматривается как чисто техническая проблема оптимального распределения расходной части бюджета. Но при этом вопрошание о том, какие категории населения и типы образа жизни пытается поддержать государство, и почему оно отдает приоритет этим категориям и типам, отказывая другим, не ставится какфилософская задача о справедливости.

На основе каких принципов строятся “правила игры” по перераспределению ресурсов, чем оправдано такое перераспределение, ориентировано ли оно на какое-либо понимание Общего Блага? Как соотносится в рамках предложенной социальной политики Общее Благо и набор благ, гарантируемый государством отдельному гражданину? И, наконец, что “первично”: стремление к Общему Благу (иногда ущемляющее права конкретных людей) или поддержание справедливых и легитимных “правил игры” граждан и государства (в некоторых случаях сдерживающее экономическую эффективность вопреки утилитаристскому принципу максимизации совокупной выгоды)?

Согласно А.Матюхину, государство как социокультурный и политико-правовой институт, включенный в сферу права, должно стать материализацией Идеи Права. Но какой именно идеи? Этот вопрос, довольно глупый во времена Гегеля, становится одним из ключевых в эпоху плюрализма и мультикультурализма, когда сложился целый спектр политико-философских и философско-правовых позиций, сторонники которых признают ценности классического либерализма, но придерживаются весьма разных взглядов на проблему государственного вмешательства в общественную жизнь и на принцип «приоритета права». К чести автора, он не только не теряется в этом многообразии, но и восстанавливает отчасти потерянную в дебатах представителей двух ведущих направлений западной политико-философской мысли направлений – либералов и коммунитаристов – систему координат, задаваемую тремя «вечными» идеями европейской культуры: Свободы, Справедливости и Общего Блага. Среди них он находит достойное место и для Идеи Права, понимаемой как формальная мера Справедливости, в рамках которой Свобода не противоречит Общему Благу. Не правда ли, здесь проглядывает интересная перспектива преодоления «неразрешимой» постсоветской дилеммы: «вперед», к либерализму – или «назад», к социализму?

Тем самым А.Матюхину удается не только «разложить по полочкам» известные варианты проецирования правовых идей на государство, но и позиционировать среди них собственную точку зрения – либеральный институционализм, который, будучи интегративной концептуализацией права, является не синтезом содержания различных версий метафизики права («ячеек» типологии), а правовым эквивалентом основания для консенсуса, основанного на частичном совпадении точек зрения (overlapping consensus). Данное понятие, как и принцип избегания безоглядного принятия какого-либо одного варианта правовой метафизики (method of avoidance) автор заимствует у Дж.Ролза, но, в противовес характерному для англоамериканской политической философии методологическому индивидуализму, он разворачивает институциональный подход как метод конституирования и исследования («институционального анализа») особого объекта: «государство в сфере права».

Подобный подход представляется автору наиболее перспективным с позиции попыток создания «беспристрастной» (в смысле method of avoidance) позиции, выводящей за рамки отмеченной «неклассической ситуации». В рамках институциональных «правил игры» могут сосуществовать самые непримиримые метафизические идеи, ибо, как показывает история суда и парламента, за счет введения механизма институционального опосредования конфликт может быть превращен в состязательный процесс. Еще в начале XX века основатель институционализма М.Ориу писал о его синтетической методологии, подразумевающей соединение социологического (борьба интересов) и формально-юридического (установление единых «правил игры») методов рассмотрения. По отношению к борьбе интересов институты ценностно-нейтральны: состязательный процесс предполагает построение институциональных процедур на основе принципа формального равенства. В то же время за организующей институциональное опосредование отношений формальной процедурой усматривается «направляющая идея», связывающая принципы построения процедуры с определенными ценностями, укорененными в «духе народа», культуре, менталитете. Считая правовые институты юридической формой материализации Идеи Права, А.Матюхин помещает свою концепцию правопонимания в русло традиции классической либеральной философии права, что отражается и в названии предложенного им направления: либеральный институционализм.

Не считая возможным спиритуализировать понимание Идеи Права подобно представителям философского идеализма, автор стремится к развитию институционализма на основе современных культурологических понятий. Соответственно, модернизируется и понятие правового института, сочетающее качества формально-юридического, социального и социокультурного институтов. Последняя характеристика института как раз и предполагает его культурную укорененность, наличие «духовных опор» в «нравах» и обыкновениях народа, его менталитете и «структурах повседневности». Отсюда – выводы автора об условиях возможности институциональных преобразований, переноса институтов из одной культуры в другую, трезвая оценка того, в каком состоянии правовой культуры мы находимся и характеристика реформирования государственно-правовых институтов бывшего СССР как по преимуществу «образования псевдоформ».

Для рассмотрения форм организации сферы права и государства в сфере права автор предлагает оригинальный методологический аппарат институционального анализа, представленный в ряде схем. Методологическая схема – это особая интеллектуальная конструкция, фиксирующая (посредством графического изображения) способ рассуждений автора и условия мыслимости феноменов, с которыми он имеет дело. Так, например, приведенным выше рассуждениям о связи направляющей ценностной идеи, институциональной процедуры и «нравов» соответствует схема состава института (Идея; ритуально-символическое оформление; формальные места, связанные процедурами; материальные и духовные опоры). В форме структурно-функциональной схемы из семи элементов (правосознание; правоотношения; правовые нормы; правоприменение; правотворчество; правовая наука и философия права; правовое образование) зафиксированы основания дискурса о правовой культуре и сфере права. При этом, по мнению автора, за четырьмя последними элементами стоят особые – специфически-правовые – институты, для поддержания функционирования которых необходимо воспроизводство «корпорации юристов», одновременно выступающее основой трансляции правовой культуры. В свою очередь, корпорация юристов не может существовать вне четырех названных институтов сферы права, «осью» которой выступает связка правотворчества и правоприменения, организованных как состязательные институты.

Интересная авторская идея о том, что в состязательных институтах, помимо «обычного» индивидуального мышления участников процедуры реализуется социально-организованное мышление, конституирующее субъективность института как лица, выражена в схеме институционального опосредования (институциональное (пере)оформление отношения — правовая процедура состязания — регулятивное действие института, присоединяющее к исходной ситуации «идеальную добавку»). Применительно к одному из важнейших правовых институтов – суду – представления об институциональном опосредовании разворачиваются в схему правового пространства состязательного суда (слой событий и свидетельств; слой суждений и интерпретаций; слой квалификаций и обоснований). Положение автора о том, что парламент должен строиться как состязательный институт, взаимодействующий с другими «институциональными компонентами» государственной власти в рамках права, легло в основу схемы структуры политико-правового пространства (слои политических событий, политической коммуникации и легитимизации). При этом в исполнении функции легитимизации безусловный приоритет отдается гражданскому обществу, взаимодействие которого с государством опосредовано общественно-политическими институтами. Именно такая структура государственности (гражданское общество — общественно-политические институты – государство) выступает условием ограничения государства рамками права, «вписанности» его в правовую сферу – данная мысль красной нитью проходит через всю книгу.

Отметим здесь принцип изоморфности структур политико-правового пространства и пространства состязательного суда, а также авторское переосмысление классической теории разделения властей: вместо «ветвей власти» А.Матюхин предлагает рассматривать ее «институциональные компоненты», что позволяет ему, в частности, говорить о «президентской власти» и «конституционной власти».

Предложенные автором общеметодологические принципы институционального анализа (различенность «миров» культурных норм-образцов и социальных ситуаций как обладающих разномасштабными темпами внутренней динамики; нормирующая функция первых; рефлексивность социокультурных ситуаций; персонифицируемость и «олицетворяемость» культурных образцов; различение «эволюционного» и «эмерджентного» типов культурной динамики) применительно к проблемам права специфицируются схемой структуры понятия права. В рамках данной схемы правовые нормы и институты (а также «мир осуществляющихся — посредством семиотического и институционального опосредования — интеллектуальных функций»,) мыслятся как существующие в «масштабе сферы права», выступающем как «средний» между «культурно-историческим масштабом» (в котором существует Идея Права и «мир культуры») и «ситуационным масштабом» (в котором существует «мир социальных отношений»).

Что касается замечаний к работе, то постараемся ограничиться ее философско-методологической стороной, сохранив остальные аспекты для специалистов. В свете предложенных общеметодологических принципов хотелось бы задать такой вопрос: трактуя институциональный анализ как анализ социокультурный, т.е. отдавая должное социальным и культурным аспектам институтов, не упускаем ли мы из виду «человеческие» факторы их существования и изменения? Автор критикует методологический индивидуализм, не признавая трактовку личной автономии и свободы воли как произвола индивидуального «хотения». В ограничительности институциональных форм по отношению к внешним проявлениям индивидуальной психики (в частности, психики правителей) он видит их стабилизирующую роль в обществе. Но, считая, что люди в рамках институтов лишь «олицетворяют» и персонифицируют культурные образцы деятельности, не превращаем ли мы тем самым институты в сверхколлективные абстракции, противопоставленные эмпирическому индивиду, а «институционализм» – в новый тип отчуждения? Иначе говоря, предложенный нам «либеральный институционализм» еще ждет своего философско-антропологического обоснования. В этом контексте заслуживает более подробного рассмотрения авторская трактовка институтов как рефлексивных общественных образований, способных к «социально-организованному мышлению». Нуждаются в дальнейшем прояснении и экономические механизмы существования институтов, соотношение их понимания автором с представлениями институциональной экономики о трансакционных издержках и т.д. Но это – скорее пожелания к последующим работам автора. Следует также указать на не совсем удачную, на наш взгляд, композицию книги, вынуждающую автора иногда прерывать свой дискусрс, возвращаясь к сказанному ранее, повторять свои мысли в новом контексте и т.д. Можно оспорить некоторые терминологические нововведения – правда, сомнительные случаи чаще всего связаны с неоднозначностью перевода англоязычных терминов (overlapping consensus, veil of ignorance и т.д.).

Впрочем, эти небольшие недостатки лишь оттеняют несомненные достоинства книги А.Матюхина – солидного труда, выдержанного в добротном академическом стиле. Данная работа, безусловно, не останется незамеченной философской публикой, выражающей свои мысли на русском языке. Представляется, что это глубокое исследование будет интересно не только представителям «профильных» специальностей (право- и государствоведам, политологам, и философам, осмысляющим проблемы государственно-правовой сферы), но – в силу междисциплинарного характера предложенного здесь институционального подхода – также и ученым из смежных дисциплин. Например, социологов не оставит равнодушными смелая авторская реконструкция социального строя постсоветского общества как корпоративного, а неожиданное сопоставление обыкновений этого общества с культурой средневековых городов, выделение феномена правовой культуры и анализ ее специфических черт будут весьма поучительны для культурологов. Отмеченные темы, бесспорно, заслуживают своего развития в более детальные исследования.

Надеемся также, что книга А.Матюхина не пройдет мимо внимания методологов науки, со времен Томаса Куна пытающихся «спасти» рационализм перед лицом «несоизмеримости» научных парадигм, смена которых теперь представляется обусловленной больше социально-психологическими факторами. По мнению автора, правоведение долгие годы тщетно пыталось осознавать и строить себя по образцу естественных наук. Теперь, когда право нашло свою собственную – институциональную — методологию, не имеет ли смысла попытаться посмотреть на естественную науку по методологическому образцу права, т.е. как на состязательный институт, обладающий собственной «направляющей идеей» – Рационального Познания, воплощенной в процедурах «критических дискуссий», экспериментальной проверки и т.д.? Тогда то, что Т.Куну представлялось социально-психологическим механизмом смены парадигм, может быть проинтерпретировано как вполне рациональная форма «социально-организованного мышления» научного сообщества, «логикой» которого выступают упомянутые процедуры, понимаемые как состязательные. Возможно, тогда сторонники линии Куна смогут найти общий язык с последователями К.Поппера и И.Лакатоса.

Безусловно, многие методологические новации автора могут породить продуктивные дискуссии. Но для этого книга, изданная в ставшей теперь такой далекой Алма-Ате, должна хотя бы дойти до своих читателей. Пожелаем же А.Матюхину обрести достойных его труда вдумчивых, понимающих собеседников.


[1] Опубликовано в: «Вопросы философии». 2001. №9. С. 176-180, а также на сайте “Методология в России”. — http://www.circle.ru/info/texts/Inst_rec.doc

[2] См.: Рикер П. Торжество языка над насилием. Герменевтический подход к философии права // Вопросы философии. 1996. №4. С. 27. Курсив наш – В.Р. и В.М.

.