Эта статья собирает отдельные понимания, которые возникали у меня с конца 80–х годов. Первые из них связаны с работой над историей инженерии и подготовкой курса «Введение в историю инженерии», который я прочел студентам экспериментальной группы в ХИИКСе, студентам физтеха ХПИ и еще каким-то студентам в Калининграде и Николаеве.

Тогда я впервые заинтересовался особенностями европейского (инженерного, как я тогда считал) мышления. Тогда же я впервые начал размышлять о феномене викингов и ирландских монахов.

Затем, в созданной мной НИЛ высшего инженерного образования, вместе с С.Л. Содиным, В.Л. Даниловой и Е.П. Коструб, мы работали над проблемами инженерного образования. Тогда у меня сложилась идея разрывности истории и представления о популятивных системах (в крайне наивной форме эти идеи были опубликованы в [[i]]).

Во второй половине 90–х я в два приема (с перерывом в пять лет) написал статью об образовании. Сначала это был памфлет против педагогических идей уважаемого мной А.П. Зинченко [[ii]], потом, уже в 2002 г. — лохматая, но вполне серьезная статья «Бубен шамана» [[iii]], где содержится мысль о «сворачивании мира в человека». Косвенно из нее вытекает, что сегодня мы находимся в интермундии.

Начиная с 2002 года, я участвовал в маленьком семинаре вместе с Е.П. Коструб, С.Л. Содиным, Я.Л. Пундиком и В.А. Проскурниным, где сделал серию докладов по темам «Конец света», «Конец света и идея Пути» и «Мышление в мусорной куче». Параллельно я сделал несколько докладов, мастерских и тренингов в психотерапевтическом сообществе по близкой тематике. В ходе этих докладов и тренингов выкристаллизовалась статья, которую я предлагаю вам.

Я благодарен участникам обсуждений всего этого периода (прежде всего — Е.П. Коструб, С.Л. Содину и В.Л. Даниловой). Я особенно благодарен тому, что дискуссии между С.Л. Содиным и Е.П. Коструб показали мне значение идеи переходного пространства, выдвинутой Винникоттом. И я безмерно благодарен моей драгоценной жене и коллеге Е.П. Коструб, которая является фактическим соавтором всего разумного, что есть в этой статье.

Я не историк, но буду рассматривать в этой статье многие эпизоды почти  трех тысячелетий  истории человечества (XVII век до н.э. – XII век н.э.).

Я не этнограф, но буду касаться жизни как самых примитивных (аче-гуаяки), так и более сложных архаических культур, сравнивая их с традиционными культурами Востока и с Европейской культурой. Я не религиовед, но мне будет важно особым образом развернуть феномен шаманизма.

Я не психоаналитик, но буду обсуждать теорию переходного пространства психоаналитика Винникотта.

Наконец, я не методолог. Но меня волнует и та часть истории методологического движения, которую я прожил вместе с его участниками, и сам Георгий Петрович, который оставил в моей жизни наиболее глубокий и значимый след. И меня волнует проблематика мышления.

Почему все эти, казалось бы, далекие друг от друга пласты скрещиваются в этой работе?

Почти двадцать лет я по отдельности понимал одни , другие важные для меня вещи, и вот недавно эти отдельные вопросы, ответы и новые вопросы сложились в гештальт. Более того, сейчас я понимаю, что вся моя легкомысленная жизнь оказалась самым важным материалом, наряду с историей викингов или средневековых университетов.

Как жить в структуре? Даже когда я еще не ставил этот вопрос сознательно, все равно приходилось постоянно на него отвечать. Пить, когда не хочется, «за компанию», работать «от звонка до звонка», удовлетворять стандартам коллектива или сообщества (даже если это сообщество методологов и игротехников) — все это мне не нравилось.

Я рано заметил, что любая структура незаметно затягивает в себя. Что освободиться от нее раз и навсегда невозможно. Приходится каждый раз вырываться из какого-то вязкого болота. Со временем начинаешь замечать это раньше, чем засосет по ноздри. Тогда вырваться легче.

Первое время это была почти инстинктивная реакция. Я не задумывался над тем, почему мне плохо в структурах. Сначала просто вырывался, потом научился создавать особые зоны, в которых можно было жить почти свободно (даже работая в «ящике», я фактически имел свободный график).

Какое-то время я думал, что бессмысленность, свойственная этим структурам, определяется особенностями советской системы. Потом пришел к мысли, что Советский Союз умер, не выдержав перестройки, и что т.н. «постсоветское пространство» —труп, у которого пока еще растут волосы и ногти. Люди ходят на работу, работают организации, но они мертвы по сопричастности со смертью организма. А в это время, на трупе (пожирая его) активно снуют неизвестно чьи личинки, из которых когда-нибудь вылупится неизвестно что. И это будет новый живой организм. Естественно, я мнил себя одной из таких личинок, пока не задаваясь вопросом о том, как в принципе возможна жизнь в Царстве мертвых.

Из моей «теории» вытекало, что новая, осмысленная жизнь скорей всего возникнет там, где личинки кишат интенсивней всего. И тут меня пригласили работать в Москву. Через два года теория рухнула. Я с большим уважением отношусь к Москве и москвичам. Но в новой Москве я увидел образцы бессмысленности, перед которыми Советский Союз отдыхает. У Грегори Бейтсона есть социальная теория шизофрении [[iv]], в основе которой лежат представления о т.н. «double binds».

Не вдаваясь в подробности (эта тема могла бы стать предметом самостоятельного исследования), скажу лишь, что Москва делает образ Вселенской шизофренической матери совершенно отчетливым, в то время как в Харькове он лишь угадывается. По Бейтсону шизофренией страдает не идентифицированный шизофреник, а семейная группа, в которой кто-то из ее членов принимает роль жертвы. Описано множество случаев, когда излечение или смерть идентифицированного шизофреника приводило к заболеванию одного из «здоровых» членов семьи. В этом смысле, тотальные «double binds» внутри организаций, в теле– и радиоэфире, во внешнеполитических отношениях[1] говорят о том, что даже если конкретные люди или сообщества «здоровы», мир сошел с ума.

В Москве я понял и сформулировал для себя, что сегодня единственные и последние основания осмысленности чего-либо лежат во мне. Ни социальная группа (малая или распределенная), ни культура, ни какой-либо корпус знаний, ни признанные авторитеты не могут быть опорой, задавая, так или иначе, целостность и осмысленность мира.

И я понял, что главная причина в том, что не Советский Союз, а мир в целом умер и лежит разлагающимся трупом, по крайней мере сто, а то и двести лет.

Мне известны еще два подобных случая. Один в XVI–XII до н.э., второй — в первые века новой эры. Каждый раз был более или менее стабильный период, когда «покойник» лежал «совсем как живой». Это время иногда воспринималось даже, как расцвет. Потом — несколько веков разложения и хаоса. И только потом, в хорошо перегнившем, разложившемся субстрате — рождение нового Мира.

Это мое личное понимание. Оно во многих пунктах созвучно и бытовой, и «научной» оценке исторической ситуации. Шпенглер, братья Юнгеры, Мамфорд, Тоффлер, Бодрийяр и др. более или менее широко описывают подобную картину. Мы расходимся в двух важных деталях. Во-первых, я считаю, что между гибелью старого и рождением нового Мира лежит промежуток междумирья, в несколько раз более продолжительный, чем жизнь поколения. Во-вторых, с моей точки зрения, нельзя быть немножко мертвым. Каждый раз Мир умирает весь целиком, и рядом с мертвым нет ничего живого.

Моя позиция может показаться несколько пессимистичной (на самом деле это не так). Но если я прав, то трагедия началась задолго до моего рождения, и будет продолжаться еще достаточно долго. Чуть ниже я покажу, что если принять мою точку зрения, то никакие теории, кромеличных, не имеют смысла. Это позволяет любому другому человеку иметь другую личную теорию и действовать в соответствии с горизонтами, которые она открывает (например, разрабатывать и проводить в жизнь программы развития чего-нибудь важного).

В соответствии с моей «теорией» имеет смысл делать то, что всегда делают при наступлении Конца света — заботиться о личном Спасении. Естественно, что речь идет о спасении моей бессмертной души[2].

Для меня этот вопрос тождественен вопросу о спасении жизни, как таковой. Мертвые обитатели Царства мертвых отличаются от живых людей именно отсутствием бессмертной души, непричастностью к чему-то большому, называть ли это Богом, Культурой, Мышлением, или как-то еще. Мне больше всего нравится называть это большее, чем я Мышлением[3].

Естественно, что с Мышлением тоже беда. Более того, думаю, что с него беда и началась. Похоже, что европейское мышление было устроено так, что умерщвляло все вокруг себя и себя в том числе. И вот оно распалось на множество осколков, на множество частных мышлений. И некому удерживать их единство. Ни религия, ни философия, ни наука не могут его обеспечить. Только методология может[4]. Но у меня такое чувство, что не хочет. Или не может?

А ведь для спасения моей души просто необходимо, чтобы она (душа) была причастна к настоящему Мышлению с большой буквы.

Иначе говоря, меня волнует вопрос: — как возможно мое мышление в описанных мной обстоятельствах?

Или еще иначе: — как мыслить мышление, как возникающее?

Вот я и закончил свое Введение. Из него ясно, что меня очень волнует, как возможно мышление в интермундии, когда один Мир уже умер, а другой еще не родился[5].

У меня есть два больших куска. Один я разверну ниже. Это будет движение от той точки, на которой остановился М.К. Петров, связывая рождение мышления с палубой пентеконтеры.

В следующий номер «Кентавра» я дам вторую часть. Там я попытаюсь рассмотреть мышление в настолько свободном понимании, чтобы увидеть черты, роднящие европейское мышление и архаическое «мышление», характерное для самых примитивных обществ. Затем я проведу линию разворачивания от таких обществ, до обществ восточного и европейского типов.

Может быть эти два маршрута так и не сойдутся к концу статьи, но я чувствую, что они подойдут достаточно близко, чтобы на их стыке забрезжил свет.

Драккар. Второй класс Европейской школы мысли

Параллель, которую я хочу провести, уже содержится в названии статьи. Все рассуждения М.К. Петрова относительно пентеконтеры [[v]] с рядом оговорок можно перенести на драккар викингов. Более того, поскольку по замечанию самого Петрова осталось очень мало свидетельств о ситуации, в которой появились черные корабли ахейцев, параллель со скальдической эпохой викингов позволяет лучше понять гомеровскую эпоху пентеконтеры.

Поражает сходство между этими феноменами. Полуостровное положение и изрезанное побережье Пеллопонесса и Скандинавии, внешний вид и мореходные качества кораблей, гомеровский эпос и скандинавская сага. Сами образы героев, как они вылеплены ахейскими аэдами и скандинавскими скальдами, невероятно похожи. Но важней всего то, что эпоха черных кораблей отделяет Крито-микенскую Грецию от античной так же, как эпоха викингов отделяет Pax Romana от современного нам западно-европейского Мира.

Еше в конце 80-х, занимаясь историей инженерии, я почувствовал значение другого аспекта эпохи викингов, который был невероятно важен для складывания в Европе ремесленных городов и университетов. Это знаменитый «серебряный путь» по которому после многовекового перерыва вновь потекли потоки серебра, рабов, мехов, предметов роскоши, оружия. Этот путь связал греков, арабов, франков, англосаксов, славян, хазар. От Волги до Британии (или до Северной Америки?), от Скандинавии до Африки.

В то время статья М.К. Петрова произвела на меня сильное впечатление, но недавно я понял, что он не придает значения тому, какой широкий ареал охватывали походы пентеконтер, какой широкий кругозор это давало их кормчим.

Надпись на одном из рунических камней в Хёгбю (это один из т.н. виков, о значении которых ниже) говорит о смерти пяти сыновей некоего Гулли. Один из них погиб на острове Фюри (Швеция), другой — «в греках» (Византия), третий — в Хольме (Хольмград, Новгород), четвертый — в Дунди (Шотландия). Только пятый сын умер дома. Таков кругозор рядовой скандинавской семьи.

Как и Петрову, мне важна палуба пентеконтеры. Менее важно, как пентеконтера «воспитывает» город[6]. Но самым главным моментом, имеющим отношение к мышлению, считаю факт невероятного расширения кругозора.

Но чтобы, учесть феномен палубы и феномен расширения пространства, мне важно понимать, что именно я сравниваю. Для меня это выражается в необходимости выделить единицу исторической жизни. Тогда можно будет ответственно соотносить соответствующие фазы жизни разных единиц и проводить не аналогии, а сущностные соотнесения.

Популятивный мир

Выделяя (явно или неявно) единицу исторической жизни, обычно (опять таки явно или неявно) используют модель или метафору организма. Но почти любая история фактически является историей не одного организма, а целого сообщества. История обычно и состоит в отношениях между такими организмами. Чем была бы история Греции без Греко-персидских войн? История Рима — без его отношений с Карфагеном, Иллирией, Галлией? История Китая — без хунну, чурдженей, монголов, маньчжуров?

Для меня это означает, что никакой организм не может быть единицей исторической жизни. Это всегда популяция.

В конце 80–х я обсуждал популятивную модель в [1]. Позволю себе напомнить некоторые моменты:

Идея организма построена на гармонии, пригнанности, соподчиненности его органов. Органы совершенно неавтономны и не могут жить вне организма: они функционируют синхронно и согласованно; их рост и развитие возможны только в гармонии с ростом и разви­тием других органов (в этом смысле, говорить о развитии органов неверно по понятию); потеря органов или включение в тело орга­низма инородных тел (без их предварительной деструкции) чреваты гибелью организма. Любые проявления автономности органов рас­сматриваются как патология (дисфункция, гипертрофия, аритмия, злокачественные новообразования и т.п.)…

Идея популяции позволяет каждой ее единице (популю) сохранять автономность от других популей, жить в своем хронотопе, входить в популяцию и оставлять ее, не нарушая цело­стность системы, расти и развиваться относительно независимо от других попу­лей и т.д. Законы жизни отдельного популя не определяются зако­нами популяции.

Это означает, что популь не должен иметь в популяции каких-либо функций, не занимает в ее структуре никакого определенного места (т.е. вообще нельзя говорить о структуре популятивного объекта, хоть в нем могут возникать более или менее устойчивые структуры). Возникает вопрос, как задавать целостность популя­тивного объекта, на каком основании судить о принадлежности той или иной единицы к целому популяции.

Мы считаем, что целостность популятивного объекта задается через обмен материалом между его единицами («популями»), так что факта такого обмена достаточно, чтобы говорить о принадлежности единицы к его целому.

Для меня тогда было важно, что упомянутый обмен материалом должен осуществляться не напрямую, от популя к популю (прямые обмены соответствуют устойчивым связям и относятся к идее организма), а через т.н. «облако материала» (см. рисунок слева). Таким образом, одни и те же единицы материала приобретают двойное существование. Один раз, в подпространстве I, они включены в тела популей и должны быть соорганизованы и софункционализированы с другими единицами. В подпространстве II они свободно сосуществуют с другими свободными единицами, могут сталкиваться и расходится, образовывать временные констелляции и вновь рассыпаться[1].

Захватывая из «облака» материал, каждый популь не просто механически включает их в себя. Эти единицы материала имеют иную, чем у него природу и должны быть ассимилированы, «переварены». Но сам факт существования «облака» и сосуществования в нем свободных единиц разной природы как бы стирает непреодолимые различия и обуславливает принципиальную возможность такой ассимиляции. При этом ассимилируемые единицы материала одних популей репрезентируют их в других.

Такая модель позволяет схватывать единицы исторической жизни, которые я буду дальше называть Мирами (с большой буквы). И тогда, чтобы очертить границы того или иного Мира, следует руководствоваться не политическими границами, не этнической общностью, а тем, какие организованности жизни, культуры, мышления, деятельности участвуют в создании облака обменов разного рода материалами.

Теперь я хотел бы подойти к тому же вопросу с другой стороны.

Единица исторической жизни, как я ее понимаю, включает в себя все, о чем можно рассказать какую-нибудь историю, неважно, будут ли это хроники летописца, легенды сказителя, откровения визионера, научные трактаты или фантастические романы.

Эти истории могут более или менее соответствовать или вообще не соответствовать стандартам европейской исторической науки. Но каждая из них рождается в своего рода путешествии и описывает какой-то из регионов Мира.

Для меня в определенном смысле равноправны путешествия шамана в Верхний или Нижний мир и путешествия Джеймса Кука в Южные моря. За любой историей у меня стоит путешествие, любое путешествие выражается в какой-нибудь истории.

Вслед за путешественниками идут изыскатели, которые оценивают перспективы открытого региона. За ними движутся строители дорог, потом наследники Рея Крока строят вдоль новых дорог новые «Макдональдсы».

Идея путешествия предполагает выход за границы обыденного. Поход за хлебом очень редко заслуживает истории (хоть это не исключено) и только иногда может рассматриваться как путешествие.

Во второй части статьи я буду специально рассматривать разные типы Миров. Некоторые из этих Миров не склонны к выходу за свои пределы, другие (как, например, Европейский Мир), не могут найти свой предел и постоянно выходят из себя. Но даже архаические Миры популятивны в том смысле, что соединяют в себе разноприродные, казалось бы, несоединимые организмы (роды, кланы, фратрии), обменивающиеся между собой материалом — людьми, богами, продуктами ремесел или даже предметами, которые не служат ничему другому, кроме обменов. И каждое коллективное существо популятивного Мира постоянно совершает путешествия, от которых остаютсяистории. Инициация, брачный союз, практика шамана — примеры разного рода путешествий, характерных для архаических Миров.

Может показаться, что в архаическом Мире путешествия настолько ритуализированы, что становятся обыденными, как поход за хлебом. Но настоящий шаман по настоящему рискует, отправляясь в Верхний или в Нижний мир. Он может реально погибнуть в схватке с каким-нибудь духом. И перерождаясь, меняя свою природу при переходе из одной «возрастной группы» в другую, подвергает себя реальному риску инициируемый. Он умирает, чтобы родиться вновь, но это не пустая формальность. Он может не умереть, так что инициация не состоится, но может умереть и не родиться.

Путешествие — всегда выход за границу или предел. Переход границы внутри Мира означает выход на территорию, на которой не действуют привычные законы и правила, где каждый шаг опасен, где важно быть готовым к любой неожиданности. Но выход за предел Мира еще опасней. Мир, как я его понимаю, это Космос. Так или иначе, но Мир упорядочен. Переход границы означает переход от привычного, известного порядка, к какому-то другому, смутному, неясному, странному, «неправильному», но порядку. А за пределами лежит Хаос.

Когда путешественник пересекает границу, он покидает одну часть своего Мира. Но значит ли это, что он автоматически оказывается в другой? Оказаться в другой, чужой зоне, значит войти в ее структуру, трансформироваться, стать частью ее порядка. Сможет ли он трансформироваться? Сможет ли она трансформировать его, принять, сделать частью себя? Путешественник уже освобождается от своего, но еще не связан чужим. Он свободен со всеми вытекающими отсюда приятными и неприятными последствиями.

Это пространство свободы, в котором люди, боги, вещи существуют вне каких-либо организованностей, я и называю облаком материала.

Массив путешествий через границы или за предел дает Миру ощутить себя как целое. Массив историй о путешествиях, своего рода дубликат Мира, как-то организованный, часто специально транслируемый, дает Миру представление о самом себе.

Думаю, что сами путешествия и связанные с ними истории относятся к мышлению.

Если теперь вернуться к параллели между пентекантерой и драккаром, между первым и вторым классами школы мысли, то окажется, что нужно рассматривать не изолированную Крито-микенскую культуру, а гетерогенный Мир, включающий связанные постоянными обменами Крит с его варварской ахейской (и какой-то еще) периферией; Египет с его варварской нумидийской, ливийской, эфиопской и др. периферией: Месопотамию (которая сама была большей частью гетерогенна) с семитской, арийской, дравидийской периферией. Скорей всего, Харрапская (протоиндийская) культура с белуджийской и др. периферией тоже входила в этот Мир. На протяжении тысячелетий между этими четырьмя центрами шли интенсивные обмены и заимствования. Все культурные регионы явно имели общую судьбу и примерно в одно и то же время в них происходили сходные события. И появление народов моря было для каждого из этих регионов одинаково важно и драматично[1].

С другой стороны этого сравнения набеги викингов, которые обычно рассматривают как одну из последних волн Великого переселения народов. И здесь я очертил бы тело Мира, включив в него пестрый союз греческих полисов и колоний, Персидскую «империю» (потом — государство Селевкидов и Парфянское царство), Египет (в т.ч. — Птолемеевский), Карфаген с его колониями, Рим с все расширяющейся за счет варваров и других регионов периферией. И так от Британии на западе и до Средней Азии и северной Индии на Востоке.

На поздних фазах жизни этого Мира, он мог включать в свое тело даже Китай, охватывая почти всю Евразию и север Африки.

Я исхожу из предположения, что эпохи пентеконтеры и драккара разделяют жизни трех разных исторических единиц. В терминах А. Дж. Тойнби[2] эти единицы связаны «сыновне–отеческими» отношениями. Это Мир с центрами «Крит–Междуречье–Египет–Хараппа», начало жизни которого теряется, а конец относится к XV–X вв. до нашей эры (далее я буду условно называть его Крито-микенским Миром). Это Греко-римский Мир от античности и эллинизма, до распада Римской империи. И Европейский Мир, начало которого я отношу к эпохе Каролингов в Европе и к почти одновременному «мусульманскому ренессансу»[3], а конец — к XIX–XX векам н.э.

Хаос и порядок

Прошу прощения у читателей со слабым пищеварением, но давайте представим зловонную мусорную кучу, в которой хаотически перемешаны пищевые отбросы, тряпки, обломки мебели, электронных и механических устройств. А теперь представим бомжа, который копается в этом хаосе.

Он откладывает в одну сторону чуть подгнившее яблоко и почти не тронутую плесенью  краюху хлеба. В другую — еще крепкий ботинок, рубаху и почти новое ратиновое пальто. В третью — транзисторный приемник, непонятное устройство с торчащими проводами и так далее.

Обратили внимание, что он создает порядок из хаоса? Он отделяет то, что может быть возвращено к жизни, от гниющей массы и раскладывает эти вещи по категориям. Правда, это не Мировой порядок, а его личный. Другой бомж мог бы с ним не согласиться. А из множества личных порядков Мировой порядок не сложишь.

А теперь представьте бомжа, который сортирует мусорную кучу, восстанавливая именно Мировой порядок. Получилось? У меня тоже не получилось. Не человеческое это дело. Это под силу только Богу или Герою.

Я считаю, что незадолго до движения «народов моря» (в т.ч. — упомянутых М.К. Петровым ахеян), Мир был как раз такой мусорной кучей. В нем ничто не имело собственного места, не относилось к какой-то из категорий и находилось в разных стадиях разложения.

Подобная ситуация продолжалась несколько веков перед началом походов викингов и в подобной ситуации, как я думаю, мы находимся последние 100–200 лет. Более или менее крупные обломки социальных, культурных, знаково-знаниевых и других структур хаотически перемешаны и не спеша разлагаются. Некоторые из них «почти как новые», «почти свежие», но все они мертвы, поскольку рухнул Мировой ясень Иггдрессиль, рассыпалась ограда Миддгарда и все перемешалось. Ассы, люди, вотуны…

Впрочем, можно ли назвать кого-то ассом, человеком или  вотуном  когда нет Ассгарда, Миддгарда, Утгарда? Мир умер, рассыпался. И даже то, что выглядит живым, фактически мертво по сопричастности с умершим Миром. Точно так же, в умершем организме могут еще «жить» какие-то органы, но их жизнь уже не имеет смысла для целого. Сердце еще качает густеющую кровь по теряющим эластичность сосудам, еще растут волосы и ногти, но это кажущаяся жизнь.

Все время, вплоть до эпохи викингов, в Скандинавии идет непрерывная война всех со всеми. Археологи обнаруживают более чем вековую «цезуру в древностях» после 550 года н.э. Эдды описывают братоубийственные войны V–VI вв. в которых гибнет легендарная династия Инглингов. (см., например, «Прорицание вёльвы»).

Будет брат биться с братом насмерть

Нарушат сестричи нравы рода

Мерзко в мире, нет меры блуду

Век мечей, век секир. Теперь треснут щиты

Век бурь век волков перед света концом

Ни один человек не щадит другого…

(Старшая Эдда. Прорицание вёльвы)

Пусть ахейцы или романизованные галлы еще пьют вино или брагу, лепят горшки или пашут землю. Пусть заседают суды, пусть чиновники собирают налоги, но это кажущаяся жизнь, так как, по сопричастности со смертью целого они уже мертвы. И приходят какие-то племена вытесняют или уничтожают жителей, берут их дома и скот, называют кого-то царем или королем… Но приходят другие и убивают этих… А там и третьи… Ни у кого нет собственного места в мире. Идет брожение мусорной кучи.

Теперь представим себе ахейского или скандинавского бомжа, который увидел в мусорной куче отличный браслет. Естественно, он его подбирает, ведь браслет ничей, потому что человек, на руку которого он одет никто. А потом он видит хороший меч. Тоже ничей, потому что его тоже держит никто. Он и меч подбирает… если получится. А если не получится, значит это он никто.

В «Младшей Эдде» есть эпизод, когда Высокий (один из эпитетов Одина) дает наставления легендарному Лоддфафниру.

Прежде, чем в дом войдешь, все выходы ты осмотри, ты огляди.

Ибо, как знать, в этом жилище недругов нет ли?

Вытянув шею, орел озирает древнее море.

Так смотрит муж, в чуждой толпе защиты не знающий…

Муж не должен хотя бы на миг отходить от оружья

Ибо как знать когда на пути копье пригодится…

…Чутко слушать и зорко смотреть

мудрый стремится…

(Старшая Эдда. Речи Высокого)

Такие вот наставления.

Но дальше еще несколько советов:

Оружье друзьям и одежду дари. То тешит их взоры.

Друзей одаряя, ты дружбу крепишь, коль судьба благосклонна…

(Старшая Эдда. Речи Высокого)

Сбиваться в группы? Здорово! Тогда можно смело отправиться даже на самый дальний конец мусорки..

Любопытно, но в Эддах практически нет упоминания о семейных или родовых отношениях, за исключением братоубийств, мужеубийств, инцестов, но часто упоминаются воины–побратимы.

В средневековом скандинавском праве с XIII века используется понятие фелаг. Оно переводится, как «общий кошель» и означает общность имущества супругов. Но к концу эпохи викингов фелаг означало общность имущества торговых компаньонов, которые поровну делят прибыли и убытки, а еще раньше — общность имущества двух или группы викингов, которые поровну делят добычу (обычно вожаку принадлежал драккар и, соответственно, большая доля).

Лучшее брал я себе из добыч и по жребию также

Много на часть мне досталось; свое увеличив богатство,

Стал я могуч и почтен…

Хвалится Одиссей, так что у ахейцев дело обстояло примерно так же.

Но дин О продолжает о друзьях:

Подарок большой не всюду пригоден. Он может быть малым.

Неполный кувшин, половина краюхи мне добыли друга

Вот оно что! Один и есть тот самый герой, супербомж! Нашел на мусорке заплесневелую краюху, но не съел сам, а поделился! Этот архетипический поступок становится культурным прототипом, воспроизводясь в поступках каждого культурного бомжа. Так личный порядок ложится в основу Мирового порядка!

В Скандинавии устанавливается строй, который скандинавские прогрессивные ученые называют «народовластием». Имеется в виду, что ни одна группа не признает над собой никакой власти. Скандинавское право эпохи викингов (а оно именно тогда и сложилось), упорядочивает отношения внутри группы и между группами. Основной мотив связан с тем, кого, кому и когда можно «мочить» безнаказанно, кто имеет право мстить, в каких случаях кровную месть можно заменить денежной вирой, как делить добро убитого и т.п. Любопытно, что среди «ветвей власти» есть законодательная и судебная, но нет исполнительной власти. Впрочем, это понятно. Типичное решение суда признает виновного вне закона. Он становится никем, а уж желающих взять ничье хватает.

Так появляется номос. Грустно думать, что современные демократические институты происходят именно отсюда[4].

Шутки шутками, но именно такая неаппетитная ситуация лежит, как я думаю, в предыстории феноменов пентеконтеры и драккара. Держаться за мертвые институты, мертвые нормы мертвой культуры все равно, что быть клеткой мертвого, разлагающегося организма, одним из «элементов» мусорной кучи — быть никем. Но у людей любого Мира есть опыт жизни вне структур.

Это опыт шамана, который путешествует по Верхнему, Среднему и Нижнему мирам[5], но не принадлежит ни одному из них, который не принадлежит ни одному из кланов или фратрий, ни одному из сословий и т.д. И это опыт первооткрывателя, который выходит за пределы Мира, неохотно возвращается и снова уходит в никуда.

Здесь примечательно то, как Один овладевает медом мудрости, искусством Idrott ithrott, которое дарит людям. Для этого девять ночей висит он, пронзенный копьем в ветвях Иггдресиля. И сам Idrott ithrott (Дар Одина) — одновременно искусство боя и искусство складывания стихов–заклинаний. Один — бог викингов. Он становится главным богом именно с началом их походов. Сегодня я не готов к детальному анализу Эдд или гомеровского эпоса, но почти уверен в результате — Дар Одина, это искусство мистического путешествия, искусство жить вне структур, искусство быть конунгом самому себе, а не никем.

Идеальный викинг соединяет обе стороны этого искусства. Он одновременно вождь и скальд. По сагам можно судить, что практически любой викинг действительно может выступить в роли вождя и если не сложить вису (стих), то оценить ее достоинства. Дружина викингов всегда включает в себя эти фигуры, что позволяет рассматривать ее как своего рода коллективного шамана[6]. Их совместная практика, основанная на Idrott ithrott, и делает группу викингов свободной мыслящей единицей, готовой к дальним плаваниям по «мусорной куче».

Так что поначалу сообщества скандинавских или ахейских викингов уже не входили в структуры старого, мертвого Мира и еще не создали новых. В рамках популятивной идеи, их следует отнести к «облаку материала», хоть живых организованностей — популей — еще нет.

Чтобы развернуть эту мысль, мне придется вслед за М.К. Петровым обратиться к феномену пентеконтеры и параллельному феномену драккара.

Экспозиция

Период драккара имеет совершенно четкую датировку. Он начался 8 июня 793 года нападением на монастырь св. Кутберта (о. Линдисфарн) и закончился 14 октября 1066 года битвой при Гастингсе[7]

Период пентеконтеры датировать не так просто. Основным источником является гомеровский эпос, который можно дополнить некоторыми документами. Первая волна «народов моря» по египетским источникам относится к последней четверти XIII века до н.э. (время «Илиады»)[8], причем они надвигались как с моря, так и по суше (от Палестины). К средине XII века относится вторая волна. В XI–X веках на юг Малой Азии надвигаются филистимляне.

Взятие Трои произошло незадолго до 1200 г. до н.э. Если сравнивать это время с эпохой викингов, то оно соответствует начальным второму и третьему этапам (по периодизации Г.С. Лебедева [[i]]), т.е. периоду с 834 по 891 гг. н.э. В это время на смену небольшим группам в несколько кораблей, возглавляемым безымянными вождями, приходят объединения, насчитывающие, иногда, до 1000 кораблей. Имена «морских конунгов» широко известны, каждый из них участвует в походе с несколькими десятками кораблей (до сотни). Их участие в совместной акции добровольно. Общим вождем выбирается наиболее авторитетный и могущественный. Его власть не безусловна, как у конунгов–викингов конца эпохи. С ним могут спорить, кто-то может даже оставить группу для самостоятельных действий.  Все это соответствует составу флота и отношениям между басилеями, как они даны Гомером в «Илиаде».

Сам факт оформления гомеровского эпоса параллелен оформлению Снорри Стурлуссоном корпуса скандинавских саг, что произошло в самом конце эпохи викингов. Это позволяет отнести конец эпохи «народов моря» к VIII веку до н.э. Так что трем векам эпохи драккара соответствуют четыре века эпохи пентеконтеры

Время, предшествующее походам викингов традиционно относится к Темным векам и раннему Средневековью. За исключением правления Карла Великого, это смутное время. Римские дороги зарастают травой, города приходят в упадок. Внутри стен Лютеции (Парижа), например, расположены несколько сельских поселений. Остальные территории распаханы, используются как пастбища или лежат в запустении. Карлу Великому приходится еще бороться с аварами. А до него непрерывно, как по принципу домино, одни новые народы сталкивают другие с недавно обжитых мест, те — третьи и т.д.

Возникают варварские королевства, но тут же гибнут в междоусобной борьбе друг с другом или с пришельцами. Этот хаос имеет начало, на века отстоящее от формальной гибели Западной Римской империи. Может быть его первые предзнаменования относятся к доимперским временам, когда в начале I в. до н.э. к Альпам подошли кимвры и тевтоны. Германцы требовали земель для поселения и за восемь лет нанесли римлянам шесть поражений. Они были разбиты Марием только в 102–101 годах. По крайней мере с этого момента начинает действовать принцип домино. Но, имея свою предысторию, нашествия варваров очевидно дестабилизируют Римскую империю только в III веке н.э. Во всяком случае, правление династии Антонинов (96–192 гг.) воспринималось современниками как Золотой век.

Важно понимать, что кроме более или менее романизованных провинций (к временам династии Антонинов почти половина сената состояла из романизованных галлов, испанцев, иллирийцев и других неиталиков), романизация коснулась даже тех народов, о существовании которых в Римской империи даже не догадывались. В Ютландии обнаружена целая группа очень богатых (т.н. «княжеских») захоронений I–II веков с оружием и украшениями римского или галльского (т.е. тоже римского) производства. Во II веке римлянам стало известно, что даже самые дальние зарейнские германские племена давным-давно посещаются непатриотичными римскими торговцами. То же можно сказать и об азиатских и африканских провинциях и их варварском окружении.

Это означает, что в отношения обмена с Римом и его провинциями достаточно долго входил неопределенно широкий круг полуизвестных и вовсе неизвестных народов варварской периферии. Этот факт заставляет меня по крайней мере допустить, что они фактически входили в состав популятивного греко-римского Мира. Это может звучать странно, но с моей точки зрения,  такое периферийное включение в облако обменов «Мира без пределов» как бы «засасывает» материал запредельных Миров архаического типа.

Период, предшествующий эпохе пентеконтер, известен хуже, тем более что именно в это время обнаруживаются большие разрывы в документальном освещении событий (что само по себе многозначительно).

Практически одновременно (XVII–XV вв. до н.э.) оживает варварская периферия во всех интересующих нас регионах. После серии природных катастроф в Крито-кикладской метрополии наблюдается то ли нашествие, то ли проникновение ахейцев. Во всяком случае, распространяются захоронения ахейского типа (в т.ч. — в царской усыпальнице, что позволяет предполагать установление ахейской династии).

Среднее царство в Египте переживает упадок и подвергается нашествию гиксосов. В Месопотамию просачиваются племена касситов и после вторжения хеттов, устанавливают в Вавилонии касситскую династию.

Харрапская протоиндская культура переживает «нашествие» варваров и гибнет, но скорей всего не под их ударами, так как только в части поселений харрапские слои перекрыты слоями, относящимися к племенам Белуджистана и другим ближайшим соседям Хараппы. В других же наблюдаются лишь следы деградации собственно харрапской культуры. А племена ариев, которые начали проникать в долину Инда еще до распада Хараппы, продолжают распространяться на юг, избегая хараппских поселений.

Весь период до появления «народов моря» в указанных регионах появляются и гибнут царства, устанавливаются и обрываются династии, исчезают на долгое время и восстанавливаются записи. Одна за другой следуют волны варварских нашествий. Идет практически непрерывная война всех со всеми.

Египет и Месопотамия, связанные необходимостью масштабных ирригационных работ, вновь и вновь пытаются восстановить централизованное управление. Но им это удается лишь на короткие периоды. Крито–микенский же регион становится хаотическим конгломератом мелких ахейских царств, которые бешенно воюют друг с другом и с неидентифицированными варварами с севера Пелопонесса (на фресках того периода можно видеть ахейцев в характерных рогатых шлемах, сражающихся с людьми в шкурах). Во времена гегемонии Крита крито-микенские города не знали стен. Теперь идет повсеместное строительство циклопических укреплений, наблюдается упадок искусств и ремесел. И это время считается расцветом крито-микенской культуры, ведь если судить по находкам золотых украшений в усыпальницах и золотых кладов, Микены действительно можно назвать «златообильными». Но я склонен рассматривать обилие кладов, как признак страха и неуверенности в завтрашнем дне.

К концу всех этих войн и переселений наблюдается массовая миграция населения. Практически все микенские поселения оставлены. Новые поселения, даже если они создаются рядом с микенскими, почти всегда возникают в некотором отдалении от них.

Поэтому трудно вслед за М.К. Петровым связывать появление пентеконтеры с особым способом утилизации «лишних людей». В это время все люди были в каком-то смысле лишними.

не только палуба

На палубе

М.К. Петров видит зарождающуюся мысль в особом соотношении слова (логоса) и дела.

Корабль, а вслед за ним и под давлением корабля некоторые другие навыки всеобщего распределения (гражданин, воин) — универсализирующая надпрофессиональная образовательная вставка со своими особыми правилами и методами обучения, основанными уже не на подражании действиям старших, а на общении, на оперативном кодировании действия в знак и столь же оперативном декодировании знака в деятель­ность, на навыках повелевать и повиноваться. Оба эти навыка, образующие хорошо известный историкам расчлененный комплекс «слово — дело» с приматом слова и под­чиненным положением дела…

Но его понимание комплекса слова и дела не отвечает моему пониманию глубинных диспозиций викинга.

Один (человек, элемент системы) «разумно движет, оставаясь неподвижным», а все остальные (люди, элементы системы) «разумно движутся, оста­ваясь неразумными»…

На палубе многовесельного корабля, в актах его взаимодействия с побережьем… одному (носителю слова, капитану, повелителю) по­стоянно приходится контролировать ситуацию как целостность, «держать ее в уме», ставить в умозрении и решать задачи, оценивать варианты решения по множеству кри­териев, принимать решения, фрагментировать программу коллективного действия в по­сильные для исполнителей подпрограммы, распределять подпрограммы по исполните­лям с учетом особенностей каждого. От остальных же требуется навык беспрекослов­ного повиновения, понимания с полуслова замысла повелителя, своей особой цели, своего особого маневра в целостном действии группы, однозначного и оперативного декодирования в действие того, что содержится в словах повелителя…

«Навык беспрекословного повиновения» совершенно не соответствует образу викинга, который возникает при чтении саг. И гомеровский эпос не дает ни одного примера такого рода. Дружину викингов, как и команду ахейской пентеконтеры должны объединять иные отношения, чем соподчинение. За веслами драккара или пентеконтеры сидели не рабы, а свободные люди, которые никому не уступили бы функцию мышления. Вождь не имел иной власти, кроме той, что ему доверила иметь команда.

Ритм гребли задавался песней или ударами барабана. Но нельзя сказать, что каждый такт песни или удар был командой сделать гребок. Только отдавшись ритму, каждый гребец мог ему соответствовать, чтобы вся команда гребла, как один человек.

Совершенно другой ритм боя мог бы управляться командами вождя, если бы он наблюдал за боем с пригорка. Но он шел впереди своих воинов. У вождя не было ни возможности, ни времени «ставить в умозрении и решать задачи, оценивать варианты решения по множеству кри­териев, принимать решения, фрагментировать программу коллективного действия в по­сильные для исполнителей подпрограммы, распределять подпрограммы по исполните­лям с учетом особенностей каждого».

В следующем пассаже Петров хочет продемонстрировать последствия рассогласования слова и дела, но, скорей, подтверждает слабость своей позиции.

Слово всегда право; дело, как только оно начинает свое­вольничать, выходить из повиновения слову,— источник всех бед. Вот неудача с теми же киконами. Оценив обстановку, Одиссей настаивает, «чтоб немедля стопою поспеш­ною в бегство все обратились; но добрый совет мой отвергли безумцы; полные хмеля, они пировали на бреге песчаном». Результат: «…с каждого я корабля по шести броненосцев отважных тут потерял». И так постоянно. За каждой неудачей стоит своеволие дела, его неподчинение слову…

Примат слова, как он обсуждался выше, предполагает с одной стороны определенную последовательность. «Сначала было слово». Будущее действие кодируется руководителем в знак, который потом декодируется исполнителем. Выходит, что «своевольные» не смогли декодировать команду Одиссея? Все они прекрасно декодировали, а потом послали его подальше, вместе с его командами и кодами. И у них слово и дело вполне соответствовали. А вот Одиссей ограничился словами. Если бы он, к примеру, без раздумий зарубил одного из «безумцев» при первых признаках неповиновения, глядишь, и не отвергли бы остальные его «добрый совет»[9].

Примат слова–логоса в том, что оно, как начало дела, лежит в основе дела, а не предшествует ему. Мгновенное точное действие содержит в своей основе слово, даже если оно не высказано и не осознано.

Перед боем, перед маневром можно немножко поанализировать. Перед боем вождь может высказать свои соображения в словах (хоть они, скорей всего, поначалу не имели ни подходящего аппарата анализа, ни даже слов, чтобы выразить свои соображения по бою). Но в бою, когда каждый должен совершать мгновенные точные действия, нет времени ни анализировать, ни кодировать–декодировать. Начни вождь «ставить задачи, оценивать варианты» и т.д. и он выпадет из ситуации боя и погибнет, начни его сотоварищи прислушиваться к командам, «декодировать» их, выпадут из ситуации они. Бой проигран.

Но анализ все-таки происходит. И на его основе принимаются решения. И команды отдаются, но раньше, чем вождь поймет, почему отдал именно такую команду. И команды выполняются, но боец может выполнить команду раньше, чем услышит и поймет ее слова. Это возможно только в состоянии одержимости, когда каждый полностью отдается ритму гребли или ритму боя. Но мысль пока лежит в тени действия.

Только потом, в рефлексии действия может быть выявлено и высказано в словах лежащее за ним слово. А может и потом не выявиться. Общепризнанно, что викинги стратегически и тактически превосходили большинство своих противников. Почти все поражения им были нанесены другими викингами. Но их мышление, как я думаю, лишь постепенно находило слова для точных, хитроумных, мгновенных действий. Долгое время оно могло лишь угадываться по удаче того или иного викинга или вождя, по тому, что он чаще других мгновенно совершал точные действия. Удачливых викингов охотно приглашали в дружину, к удачливым вождям шли в дружину. Удачливым доверяли. Они могли совершать ошибки (как Одиссей со своими советами) но реже других. А неудачливых избегали, потому что их неудача распространялась на всех.

Теперь можно обратиться к вопросу, которым М.К. Петров завершает свою работу:

Можно ли палубную ситуацию, где 50 или 100 воль (были и 100-весельные кораб­ли), способностей мыслить, принимать решения, отчуждены в голову повелителя, а фи­зические потенции повелителя многократно усилены исполнителями, рассматривать и как начало и как естественный тренажер навыков теоретического мышления? На наш взгляд, можно.

А на мой взгляд, нельзя.

Я не могу принять предлагаемую Петровым трактовку примата слова. В моем понимании, действия даже рядового викинга должны опираться на его собственный «теневой» анализ и собственные «теневые» решения, проявляющиеся в собственных действиях[10].

Но даже если опустить пункт про отчуждение способности мыслить «в голову повелителя», я все равно не могу рассматривать палубу, как полноценный «тренажер навыков теоретического мышления».

Есть два момента, которые М.К. Петров, как я думаю, упустил. Оба связаны с тем, что локальная ситуация палубы несоразмерна универсумальности мышления. Поэтому дальше мне будет важно то, что происходит за пределами палубы

За пределами палубы

И викинги, и ахейцы воевали и на море и на суше. Во время похода они были связаны даже не формальными обязательствами, и не дружбой, а самой палубой. В море просто некуда деться. На суше, среди врагов, в чужой стране тоже не останешься.

Но когда поход закончен и судно приходит в безопасную гавань, команда сходит с палубы на берег. А там другие викинги. Кто-то недавно вернулся, кто-то собирается в поход.

Почти все знают друг друга.  Такие встречи на берегу всегда заканчивались пиром, на котором скальд или скальды (сами — участники нашего похода) впервые пели песнь о походе.

Пока дружина в походе, в бою, она связана палубой или ситуацией боя. В свободную минуту каждый может думать о чем-то, но отстраняться от текущей ситуации опасно — в любой момент может потребоваться точное мгновенное действие.

Поэтому, пока не спета песнь, не сказано слово, участники похода могут думать о вчерашнем бое только включенно (если они еще не испорчены специальной тренировкой). Слушая слова, они могут и пережить включенно тот или иной эпизод, и взглянуть на него со стороны, «чужими глазами» (как я выгляжу?).

Такое соотнесение собственного непосредственного переживания и собственного взгляда со стороны, становится возможным благодаря слову.

Скальд в песне выделяет какие-то события, как особенно важные (славные или позорные), какие-то использует в качестве фона, какие-то вообще опускает, как незначимые.

И какой-то участник похода вдруг обнаруживает, что в каком-то эпизоде совершил славный подвиг, в другом — дал маху, а его участие в остальных эпизодах вообще не упомянуто, как незначимое. Впервые его субъективному чувству эпизода придано то или иное значение. Впервые слово, которое, возможно, лежало в тени его действия высказано вслух.

Важно, что к песни скальда предъявлялось одно важное требование: хвалить за несовершенные подвиги считалось оскорбительным даже более, чем упустить совершенный подвиг. И сравнивая свои переживания с песней, викинг с чем-то внутренне соглашается, чему-то удивляется, чему-то внутренне возражает. Песнь организует его рефлексию, направленную как бы вовнутрь. Это первое, субъективное удвоение событий похода.

Второе удвоение определялось присутствием других слушателей, их реакцией, взглядом уже не «как бы со стороны», а именно со стороны. Ведь они сами бывали в походах и соотносили события с широким полем других событий. И каждый викинг слышал сотни других песен. То, что скальд посчитал важным, на фоне уже воспетых походов может показаться мелким и незначительным или уникальным и выдающимся.

Так каждый эпизод удваивался и субъективно, и объективно. Именно в силу этого двойного удвоения он и становился фактом. И фактом становился сам поход. Слово, сказанное через долгое время после события, делало это событие фактическим и в глазах участников похода, и в глазах остальных слушателей.

Без событий на палубе не было бы скрытой за действием мысли, без песни скальда на берегу, эта мысль не была бы выведена из тени. Но оба этих момента представляют собой разные такты движения одной и той же мысли. Так что, если и говорить о «тренажере навыков теоретического мышления», то он распределен между палубой и берегом. Именно в их взаимодействии появляются слова, характеризующие разные моменты или аспекты похода и боя (в том числе — слова команд), схватываются тактические приемы и т.д.

Такая связка «палуба–берег», в частности, работает на дифференциацию мышления. Все могут рассказывать о походе, но у одних это получается лучше, у других — хуже. Слушают лучших. Так в фигуре скальда обособляется функция выражения, оформления мысли. Параллельно дифференцируется фигура вождя, поскольку точное мгновенное действие, проистекающее из этой фигуры, выделяется и получает именно такую квалификацию.

По идее каждый викинг одновременно и вождь, и скальд. Но во взаимодействии палубы и берега появляются собственно скальды и собственно вожди (т.н. «морские конунги»). И это не социальная, а культурная стратификация, которая лишь со временем получает социальное оформление.

После похода, когда викинги уже не связаны палубой, когда отзвучали песни скальдов, дружина перестает существовать. Кто-то связан дружбой, кто-то — «общим кошельком» (фелаг), кто-то — родственными отношениями, но уже не палубой. И независимо от всех остальных связей, они свободны друг от друга. Любой может решить, что не пойдет с этим вождем в следующий поход, и вождь, точно так же, может решить, что не возьмет на свое судно кого-то из викингов или в свой отряд, какую-то из команд. Он может даже решить вернуться к земле или пойти дружинником к конунгу.

Решение может быть принято в сердцах, но за ним будет скрытно лежать сложная процедура игры между палубой и песнью на берегу, процедура разворачивания мысли. Так что за комбинацией отдельных «атомов» в «молекулы» дружин и рекомбинацией в другие «молекулы» с другим составом викингов, которые происходят в «облаке» свободных людей, лежит разворачивающийся процесс мышления.

Кругозор

Согласно М.К. Петрову на палубе пентеконтеры рождается европейское мышление. Он связывает с этим событием (переход от мифа к логосу) и другие параллельные стороны «культурной революции» — переход от обычая к номосу, от линейного — к алфавитному письму и т.д.

Уже то, что параллельно с рождением мышления происходит много других принципиальных сдвигов, позволяет думать, что рождается нечто большее.

И действительно, сразу же за эпохой пентеконтеры начинается систематическая греческая колонизация, в которой складываются и античный полис, и уникальное сетевое греческое общество (сеть более или менее автономных от материнских полисов колоний). Оживают торговля и ремесла, расцветают искусства. М.К. Петров говорит о своего рода «культурной революции», о «греческом чуде», а я препочитаю говорить о рождении нового Мира.

Не знаю, имел ли это в виду Михаил Константинович Петров, но я хотел бы понимать его так, что рождение мышления определяет собой и рождение Мира в целом.

В исследовании греческой колонизации VIII–VI веков до н.э. наиболее убедительно выглядит точка зрения, что на ранних этапах она проходила как полупиратское предприятие. Первые «торговые пути» первоначально выступают, как маршруты набегов и по ним текут не купленные или обменянные товары, а награбленная добыча и рабы. Но вскоре по этим же маршрутам потекут масло, вино, коринфские вазы и другие товары.

Первые колонии возникают, как «пиратские» поселения на захваченных и ограбленных территориях. Только со временем выведение колоний становится более или менее мирной формой роста сети греческих полисов, которая получает, в частности, правовое оформление.

Европейский Мир, возникает иначе, но в сущностных сторонах много общего. Так, вчерашние маршруты варяжских набегов становятся торговыми маршрутами (хоть они отчасти морские, отчасти — сухопутные, отчасти — речные).

Я считаю принципиальным и относящимся к рождению мышления то, как в связи с набегами «народов моря» или викингов расширяется их кругозор. «Никто», включенный в какое-то место какой-то из мертвых структур мертвого Мира, носу не кажет, забившись за стены. Егокругозор невероятно узок и беден. А свободных людей ничто нигде не удерживает. Для них все вокруг ничье. Они не знают предела, потому что чувствуют — предела нет.

Давайте послушаем участников взятия Трои. Ахилл рассказывает, как

…кораблями двенадцать градов разорил многолюдных;

Пеший одиннадцать взял на троянской земле многоплодной;

В каждом из них и сокровищ бесценных, и славных корыстей

Много добыл…

Ему вторит Одиссей:

Девять я раз в корабле быстроходном с отважной дружиной

Против людей иноземных ходил — и была нам удача;

Вместе с географией «Одиссеи» только его путешествия охватывают гигантский регион. Тем более широк совокупный кругозор собравшихся под стенами Трои ахейцев.

Кругозор викингов тоже был невероятно широк. В начале статьи я цитирую надпись с рунического камня, по которому можно составить представление о кругозоре рядовой семьи. Он отмечен точками «Швеция–Шотландия–Константинополь–Новгород». А совокупный кругозор викингов простирается, по крайней мере, от Гренландии, до Волги.

В истории викингов есть любопытный момент: с самого начала эпохи викингов в довольно широком регионе возникают так называемые вики. Это торгово-ремесленные поселения, в которые викинги собирались после походов. Сюда они свозили награбленное добро и рабов для обмена и продажи, здесь ремонтировали суда, оружие, скальды рассказывали о подвигах и о землях, в которых побывали. Здесь же они готовились к новым походам, собирали «команды» и соединялись в отряды под предводительством наиболее удачливых и сильных вождей. Подобную роль играли и Исландия, и некоторые другие «колонии» викингов.

Саги и песни скальдов невероятно точны в описании географии местностей. Археологи неоднократно находили подтверждения описанных в них фактов. Скандинавские языки невероятно богаты терминами для описания суши, береговой линии, моря.

Самые знаменитые скальды обычно были и известными викингами (часто — кормчими). Idrott ithrott (Дар Одина), искусство, как его понимали скандинавы, распространяется в равной мере на владение мечом и умение слагать стихи–заклинания. Так что они знали, о чем рассказывали в своих сагах.

Таким образом, встречаясь то в одном, то в другом вике, викинги обменивались не только добычей, но и достоверными рассказами.

Такие узлы в сети походов не зарегистрированы у ахейцев. Но интересна роль общегреческих святилищ в Дельфах и на Делосе. Делос уже в VIII веке упоминается, как крупнейший центр работорговли. Ежедневно там покупались и продавались тысячи рабов со всех побережий. Возможно Делос и был местом встречи тех, кто захватывал этих рабов и другую добычу во всех концах Средиземноморья.

В то же время, поражает точность, с какой Дельфийский оракул дает рекомендации о выведении колоний. Смутные предсказания политических событий или личной судьбы сменяются конкретными описаниями характеристик местностей, обитающих там народов, их богатств. Оракул дает удивительно точные сведения относительно маршрутов, береговых линий и условий мореплавания. Создается впечатление, что в Дельфах долгое время собирались со всех концов Средиземноморья знания о странах и народах, течениях и ветрах. Но ведь в Дельфах, по крайней мере с VI века до н.э., проводились общегреческие Пифийские игры.

И Делос был не только центром работорговли. На нем располагался еще один общегреческий Делосский оракул. В V веке до н.э. афиняне учредили (или восстановили?) на Делосе Делийские игры. К VIII веку восходит история общегреческих Олимпийских игр.

Может быть именно на Олимпийские, Дельфийские, Делийские, Истмийские, Немейские игры собирались герои, и аэды пели песни об их походах? Может быть, именно в этих центрах, где агон — как священный гнев Ахилла, превращается агон — как священное состязанием в доблести, складывался совокупный кругозор еще не рожденного греко-римского Мира[11]?

Почему мне так важен кругозор? Он не только отражает следы предыдущих походов, но и задает пространство принципиально возможных, мыслимых походов. И не только набегов, но торговых и других предприятий.

Idrott ithrott – Дар Одина

Агон, одержимость, священное безумие, которое охватывает воина в бою, трудно признать относящимся к мышлению, но только в этом состоянии воин способен на мгновенное точное действие.  Без–умие, действие без участия ума.

Такое действие выключает или ограничивает сознание. Сознание дистанцирует от ситуации, оно всегда пред–ставляет ее, ставит перед нами, как картину. И этим, с одной стороны, противоставляет нас ситуации, так что мы не в ней, а напротив нее. С другой, оно подменяет ситуацию ее картиной. А картина всегда что-то выделяет, а от чего-то отвлекается.

Благодаря сознанию мы приобретаем возможность видеть  картины, играть планами, что-то отодвигая, что-то приближая. Это важно, но не тогда, когда необходимо мгновенное точное действие. Благодаря сознанию мы теряем возможность включиться в ситуацию, влиться в нее, стать с ней одним целым и, соответственно, воспринимать ее, как целое. Сознание ведет нас к тому, о чем говорит М.К. Петров — к анализу, к выбору лучшего решения, т.е. к колебаниям.

В состоянии одержимости отброшены все колебания. Сознание не ведет, но лишь сопровождает действие (и то не всегда).

Второй источник колебаний тоже связан с сознанием, но с сознанием себя. Сознание вытесняет все, что не вписывается в картины, которые оно рисует. Оно вытесняет какие-то из моих сторон, которые не вписываются в общую картину, противоречат ей.

А я уверен, что к человеку, как к разумному живому существу, не применима организмическая модель. Он тоже должен мыслиться популятивно. В частности, это означает, что я изначально гетерогенен и это делает меня богаче. Вытесняя часть меня, сознание делает меня плоским, однообразным и снижает мой потенциал. Нарисованный сознанием, я не могу включиться в ситуацию, быть в ней целиком.

Священное безумие рушит плоскую картину и соединяет несоединимое.

Может показаться, что квалифицируя таким образом агон, я противопоставляю его мышлению. Но это не так. Плоский, частичный человек, который несет в своем действии лишь одну линию, один взгляд на себя и на ситуацию, несоразмерен полипроцессуальному мышлению. С другой стороны, мышление не развернется в привычные нам формы из банальных ситуаций вроде похода за хлебом. Оно скрывается в ситуациях подвига, прорыва. Ярость берсерка, как и страсть ученого — мышление до ума, до сознания. Но без «до» невозможно никакое «после».

Один учит смотреть «вытянув шею», как «орел озирает древнее море». Но смотреть и видеть — совершенно разные вещи. Опытный воин не смотрит ни на что и поэтому видит все. Такой «взгляд орла» тоже опирается на без–умие, поскольку именно сознание направляет взгляд начто-то.

Ярость Ахилла и хитрость Одиссея представляют собой две полярности, соответственно, на мгновенном действии и на «взгляде орла». Это две стороны одной медали. Без «взгляда орла» действие не будет точным, без ярости — мгновенным. Но обе стороны — полярности агона, священного безумия.

Таков дар Одина, точней — одна его сторона.

Вторая сторона Дара Одина связана с выходом мышления из тени действия. Скальд поет не только свои песни. Викинг слушает не только песни о походах, в которых участвовал. Каждый поход расширяет кругозор, создавая поле возможностей действенно, а каждая песнь о походе расширяет кругозор, представляя это поле, полагая его для новых действий.

Хочу загадать вам загадку:

Очень похож на страуса, за исключением того, что вместо перьев его грудь покрыта очень тонкой белой шерстью… у него лошадиные копыта и птичьи голени… рога у него, как у барана

Не поверите, но именно так один ученый XVII века описывает… жирафа. Как видно из этого описания, не так просто найти слова, чтобы описать что-то невиданное.

Выбрать или создать соответствующее слово или метафору, дать такую квалификацию, чтобы участники похода вновь (а остальные викинги первые) пережили эпизод похода — это настоящее волшебство. Развернуть картину всего похода так, чтобы она вписалась в «большую» историю, в складывающуюся картину еще не рожденного Мира — настоящее волшебство. Не случайно первый известный по имени скальд Броги Боддасон был обожествлен и включен в число асов.

Но неверно понимать, что первая часть Idrott ithrott адресована только вождю, а вторая — только скальду. Чтобы мгновенно сложить точнуювису или сагу, скальду нужна точно та же одержимость, то же без–умие. Намеренно, сознательно подбирая слова, никогда не достигнешь чудесного результата.

И вождь, который не способен схватить ситуацию в точном слове, схватить бой или поход — в ясной картине, не сможет находить слова для команд, выделять тактические или стратегические приемы, чтобы создавать и накапливать опыт вождя.  Если он не сможет вписать ситуацию боя, бой целиком или поход в общую картину, он не сможет обсуждать ни чьи-то, ни собственные бои и походы, не сможет критиковать варианты тактических и стратегических решений. И мышление так никогда и не развернется в те формы, которые преждевременно приписывает ахейским «викингам» бесконечно уважаемый мною М.К. Петров.

Ирландские «викинги»

Чуть раньше, чем начались походы викингов, еще одна необычная группа начала совершать «набеги» сначала на Британию (с VI века), а потом и на континент (в VII–IX веках н.э.). Это были ирландские монахи. «Захватив» Британию, ирландцы вместе с «покоренными» англо-саксами «вторглись» во Франкское королевство. Как и викинги, они встретили столь же слабого противника.

Безграмотные священники, управляемые безграмотными епископами заучивали наизусть священные тексты  на незнакомой латыни, вольно или невольно нарушали все мыслимые заповеди и только немногие из пастырей понимали, что происходит с клиром и паствой..

Пришельцы же свободно владели не только латынью, но и греческим (а многие — и арабским). В священных текстах, и в трудах языческих писателей они ориентировались, как викинги в море. В Европе ирландцы основали более сотни монастырей. Они становятся советниками светских владык. При монастырях открываются школы для мирян (т.н. shola interna).

Есть все основания считать, что именно этим движением обусловлено т.н. Каролингское Возрождение. Реформаторская деятельность Карла по всеобщему признанию была вдохновлена именно англосаксонским монахом Алкуином. Прослеживается прямая связь между учеными занятиями в ирландских и созданных ирландцами на континенте монастырях и университетской ученостью. Многие ремесла, получившие дальнейшее развитие в оживших городах, перекочевали туда из-за монастырских стен. Первые средневековые поэты и драматурги — ирландцы и англосаксы, входившие в «кружок» Алкуина, советника,  наставника и друга Карла Великого.

Из-за недостатка материалов я пока не готов ни к детальному анализу этого удивительного явления, ни к поиску его древнегреческих аналогов (на ум пришло имя Пифагора), но убежден в правомерности аналогии «монастырь–корабль». Уйти в монастырь, покинуть тленный, мертвый мир ради спасения души, оставить его структуры и пуститься в плавание по книжному морю знаний.

И по морю, и по суше ирландские монахи отправляются в дальние походы за рукописями, доходя до Севильи и Александрии, Киева и Константинополя.

И, как и в случае с викингами, прослеживается связь их мистических путешествий с шаманизмом. Выше я уже упоминал о разворачивании магических функций шамана в архаическом Мире. На первых шагах она расслаивается на три фигуры:

Шаман à (шаман + вождь + сказитель)

У ирландцев этой триаде соответствуют друид, король и фелид. Любопытно, что христианизация в Ирландии прошла невероятно легко и быстро. В числе ирландских святых нет ни одного мученика. Многочисленные короли (вожди родов), короли т.н. пятин и верховные короли Ирландии быстро принимают христианство и всячески его поддерживают. Друиды не подвергаются преследованиям, не борются с христианством и куда-то таинственно исчезают, фелиды принимают христианство и ту же роль, которую выполняли при друидских святилищах, теперь выполняют при монастырях. Сами монастыри создаются на местах святилищ (на границах пятин). Два из трех наиболее почитаемых ирландских святых тесно связаны с друидическим культом. Святой Коломба — знаменитый фелид королевского рода, а святая Бригитта — языческая богиня,  покровительница тайных знаний. Для ирландцев долгое время было принято обращение к Богу: — О, мой друид!

Все это позволяет приоткрыть тайну исчезновения друидов. Думаю, что они приняли христианство и исчезли за стенами монастырей. Иными словами, они, оставшись экспертами в области мистического путешествия, подобрали на мусорной куче несколько мертвых христианских идей и нашли им новое место. Дальше они отправляются в путешествия по мусорной куче, в которой смешаны гниющие остатки греко-римской культуры, выбирают и раскладывают по полочкам все более или менее пригодное к употреблению. Благодаря их походам и подвигам из обломков мертвого греко-римского христианства со временем сложится совершенно новое, европейское христианство. Из обломков греко-римской философии — новая философия. Из обломков греко-римской литературы — новая литература. Из обломков греко-римской науки — новая наука. Сами греческий и латынь, которые они изучают, мертвые языки, из обломков которых со временем родятся совершенно другие книжные латынь и греческий[12].Это будет гораздо позже.

Не очень понятно, как пересекались эти два потока — викинги и монахи. На севере Ирландии долгое время существовало большое поселение викингов со столицей в Дублине, Какие-то взаимодействия могли происходить и в Британии, и в Нормандии. Но наиболее интересен один эпизод, относящийся к концу эпохи викингов.

В начале XI века викинги Рожер и Роберт Гвискар со товарищи освободили юг Италии и Сицилию от арабов. Вскоре сын Рожера, Рожер II (1093–1154) объединил захваченные территории юга Италии и Сицилии стал королем Неаполя и Сицилии. Его двор стал центром арабской и иудейской  учености, центром, куда стекались сведения со всего христианского и мусульманского мира. При дворе работали крупнейшие ученые мусульманского мира[13]. Десятки переписчиков и рисовальщиков копировали рукописи и карты. Земли подвластные Рожеру II считались наиболее богатой и цивилизованной частью Европы. В королевстве мирно сосуществовали норманны, греки, арабы. Кроме католических, действовали православные соборы и мечети. В населении распространялась христианская и арабская грамотность. Сам Рожер II свободно владел французским, арабским, латинским и греческим языками и вел переписку с ведущими учеными всего мира.

У меня нет никаких указаний на какое-либо участие ирландских монахов в этом «проекте», но основатели  Королевства Обеих Сицилий происходили из Нормандии, в которой к тому времени уже несколько веков распространяли свет знаний созданные ирландцами монастыри.

Как бы там ни было, поражает факт того, что дикие викинги[14] самостоятельно создали просвещенное королевство, создали уникальный для Европы и авторитетный для арабского мира центр учености. Думаю, что прямо или опосредованно взаимодействие потоков все-таки происходило.

Навигация и картография

Если рассмотреть маршруты морских походов викингов в разные периоды, можно видеть, что они расположены веером, расширяющимся в юго-западном направлении. По глубине, можно выделить три зоны:

RI (радиусом 1000–1200 км) включала северные побережья Британских островов и побережье современных Нидерландов

RII (радиусом 1500–1600 км) охватывала все Британские острова, территорию Франции до Гаронны и Луары и северо-западную часть Германии до среднего Рейна и Эльбы

RIII (радиусом до 3000 км) включала центральную и южную Францию, побережья Испании и весь бассейн Средиземного моря (Италия, Северная Африка, острова Сицилия, Сардиния, Корсика), вплоть до Константинополя.В пределах этого веера частота нападений по любому из направлений практически одинакова. Поначалу предпочтительные направления походов викингов носят самый общий характер.

Но рассматривая частоту нападений по зонам, можно заметить целый ряд странностей. Остановимся на одной из них:

В течение первых 40 лет (793–833 гг. н.э., по периодизации Г.С. Лебедева — I этап), двигаясь по этим направлениям, викинги охватывают практически весь регион, который будет подвергаться их набегам почти три века. Это происходит вопреки мнению Лебедева, что походы в зону RII требовали создания промежуточных баз, а походы в зону RIII были доступны только большим и хорошо организованным морским и сухопутным армиям и стали возможны только когда стали элементом государственной политики «конунгов–викингов»).

Доходя на I–II этапах до самых дальних пределов зоны RIII, на III–V этапах викинги оставляют ее вообще без внимания

На VI этапе на короткое время возобновляется активность в RIII, но только на VIII–IX этапах викинги по настоящему проникают в Средиземноморье[1]. В это время, в союзе с Византией, они отбивают у арабов юг Италии и Сицилию, а потом (уже выступая против Византии) создают на захваченных территориях свое королевство[2].

Эти спады и подъемы активности в разных зонах можно объяснять, как это делает Лебедев, отпором со стороны Восточнофранкского королевства, созданием герцогства Нормандского или ситуативными причинами.

Но интересней предположить, что на разных этапах активность викингов имела совершенно разную природу. Так, походы в зону RIII на I–II этапах я рассматриваю, как своего рода картографические экспедиции (совокупный опыт первых 70 лет походов, воспетый скальдами и в этом виде доступный каждому викингу, функционально был именно картой). И только на VIII–IX этапах начинает зона RIII осваиваться.

В начале статьи, обсуждая идею популятивного Мира, я говорил о путешествии, как о выходе за границу или предел. Времена пентеконтеры и драккара, — времена Хаоса, когда все старые границы порушены, а новые пока не сложились и неизвестно, сложатся ли когда-нибудь. В этих условиях неизвестность ждет сразу за порогом и даже поход за хлебом — путешествие.

В истории викингов почти ничего не известно о том, чем именно они руководствовались, отправляясь в свои походы. Известно, что драккар обладал уникальными для своего времени мореходными качествами. В благоприятных условиях он был способен развивать скорость до 12 узлов, был маневренным и остойчивым . Небольшая осадка позволяла драккару заходить даже в неглубокие реки, а относительно небольшой вес давал возможность команде волоком преодолевать достаточно большие участки. Кормчие с какого-то момента уже могли ориентироваться по звездам. Вот и все навигационные возможности, которыми, как нам известно, располагали викинги.

В этом месте я рискну сделать несколько утверждений о мышлении:

Основная функция Мышления состоит в том, чтобы Мир, частью которого оно является, был дан самому себе как целое

Путешествие, пересекающее какую-то из границ Мира[3], уже само по себе выступает как процесс Мышления Миром самого себя в той мере, в какой заслуживает истории, даже если эта история еще не развернута

Путешествие состоит из событий, каждое из которых является событием в той мере, в какой заслуживает упоминания в истории, даже если эта история еще не развернута. Такое событие является единичным актом Мышления

История, которую Мир складывает о таком путешествии, как бы дублирует путешествие на другом материале. История сама по себе выступает как процесс Мышления, если то, что она описывает — путешествие, даже если оно еще не произошло.

Рассказанный в истории эпизод является актом Мышления, если описывает событие, независимо от того произошло оно или нет.

Мышление, как множество совершенных Миром путешествий дает ему себя феноменально. Мышление, как множество историй, рассказанных Миром самому себе, полагает ему себя, как своего рода карту, задавая пространство возможных путешествий.

Так что Мышление может проявляться как в форме путешествий, так и в форме историй. Одно предполагает возможность другого, нопутешествие не обязательно предшествует истории и не обязательно следует за ней и наоборот. Мне достаточно, что эти процессы протекают параллельно и как-то влияют друг на друга

Каждое предприятие Мышления открывает возможности и для новых предприятий Мышления, и для предприятий Деятельности[4], которая выступает как реализация Мышления

В каждой из своих форм Мышление открывает Миру поля Деятельности по своему. Мышление как путешествие как бы прокладывает трассу, по которой Деятельность просто следует. Мышление, как история как бы рисует маршрут, указывающий деятельности направление

Если принять такое рыхлое понимание Мышления, то ранние походы викингов относятся к нему уже сами по себе, даже если какие-то из них не описаны в сагах. И скандинавские саги, как и другие истории (в частности, ирландские скелы или другие тексты ирландских монахов) относятся к Мышлению, даже если не описывают реальные походы[5].

Какие-то из этих историй могли попасть к викингам в самом начале или даже до начала их походов. Независимо от того, были они оформлены в карты или нет, но они сами играли роль карты и дополняли арсенал навигационных инструментов.

Существование навигационных инструментов важно для путешествия независимо от наличия карты. Важно знать, что не движешься по кругу[6], что впереди нет рифов или мелей, что можно поднять парус, что пора увеличить (уменьшить) скорость или изменить курс и т.д.

Путешествие может одновременно руководствоваться картой, как одним из навигационных инструментов и осуществлять картографию в той или иной форме истории о путешествии, вплоть до таких специализированных форм, как руттеры, портоланы[7] или другие типы карт.

Может быть потому, что морское путешествие является хорошей метафорой для рассмотрения Мышления, или потому, что и греко-римское, и европейское Мышление сделали важные шаги именно в форме Великих географических открытий, я хочу сейчас сделать еще несколько замечаний о Мышлении, опираясь на метафору навигации и картографии.

Но сначала зададимся вопросом, возможна ли картографическая экспедиция до того, как появилась карта?

Примем, что карта уже есть, но на ней остались еще не картографированные области — белые пятна. Теперь начнем мысленно увеличивать белые пятна до тех пор, пока они не заполнят собой весь земной шар. Очевидно, что на каждом шаге такого, обратного картографированию движения, картография возможна.

Но, приблизившись к конечной точке, мы обнаружим, что сплошное белое пятно имеет шарообразную форму. Еще мы заметим, что этот белый шарик покрыт сеткой параллелей и меридианов[8]. Ведь каждый раз именно по отношению к ним (пусть приблизительно) мы очерчивали контуры каждого из белых пятен[9].

Итак, до всякой картографической экспедиции должна быть положена принципиальная карта. В этот момент даже давно освоенные области вдруг становятся частями сплошного белого пятна. История европейской картографии включает в себя большой период, когда наряду с экспедициями в неисследованные районы, шло интенсивное картографирование наиболее освоенных областей. Определялось расположение населенных пунктов, гор, рек, уточнялись границы между государствами и т.п. Эти работы были вызваны появлением такой принципиальной карты.

Мышление как путешествие, это навигация в еще некартографированных областях. В этом качестве, оно опирается на навигационные инструменты. Во-первых, это инструменты мореходности (маневренность, мощность «двигателя», остойчивость и т.п.). Во-вторых — инструменты ориентации (по положению, по направлению, по скорости и т.п.). Ко второму типу, в частности, относятся разные виды карт, которые выступают в качестве инструментов навигации даже в некартографированных областях

Мышление как история, это картография. Оно опирается на инструменты картографии. Одна группа инструментов картографии направлена на построение принципиальных карт. Сюда входят, в частности, естественные и специальные языки, позволяющие называть вещи своими именами и указывать место каждой вещи, но они же позволяют называть вещи именами других вещей, устанавливая между ними более или менее жесткие связи (метафорические, символические и др.).

Вторая группа инструментов картографии соединяется в комплекс, который можно назвать картографической экспедицией. Картографическая экспедиция это путешествие, ради истории о путешествии. При этом само путешествие как бы утрачивает свой собственный смысл. Важно одно — достичь белого пятна и нанести его на карту. Входящие в комплекс картографической экспедиции инструменты навигации в этом случае оказываются инструментами картографии, особенно — инструменты ориентации

Особенность Мышления европейского типа состоит в том, что когда оно мыслит само себя, то мыслит себя именно как историю (или, в моей метафоре, как картографию). Поэтому различные карты — единственная или преимущественная форма данности Миру себя как целого. Мир европейского типа дан себе как целому лишь в представлении. Он лишь представляет свои пределы, но не чувствует их, лишь представляет свои внутренние границы, но не ощущает переходные процессы. Поэтому он постоянно стремится выйти за свои пределы, а любая его организованность стремится выйти за свои границы

Последний пункт намекает на возможность рассмотреть Мышление европейского типа в ряду с другими типами Мышления. Эту линию я намерен развернуть в продолжении статьи.

Кроме того, если принять мою «теорию» Конца света (что не обязательно), то в этом же пункте содержится намек на его «причину».

Эпилог. Макрокосм и микрокосм

Здесь я позволю себе сравнить европейский Мир с европейским  же человеком так, как это делает Ошо Раджнеш[10]. Он пишет, что западный человек предприимчив, активен, открыт к изменениям, но расплачивается за это отсутствием внутренней цельности. Он принимает за себя не самого себя, а свое представление о себе. Но это представление всегда оставляет в тени какие-то стороны или аспекты его как целого. В результате человек Запада страдает, ищет себя, находит и снова теряет.

Человек Востока, наоборот, консервативен, инертен, традиционен, но он наполнен ощущением цельности и внутреннего мира. Он расплачивается за это экономической и технологической отсталостью.

Думаю, что образ человека Востока Раджнеш взял из прошлого. Япония, Корея, а в последние годы и Китай сегодня не выглядят отсталыми на фоне самых передовых стран Запада. С другой стороны, можно поставить под сомнение цельность и умиротворенность современного восточного человека. Раджнеш прав в той связи, которую он устанавливает между активностью, предприимчивостью, новаторством и ощущением внутренней цельности. Одни почти никогда несовместимы. И он прав в том, что решающую роль здесь играет тот способ, каким человек дан самому себе.

Сегодня все человечество ассимилировано европейским Миром, весь Восток переживает его судьбу, либо прямо повторяя ее, либо вступая в борьбу (что не меняет сути). Восточные или архаические «духовные практики» — лишь реликты давно проглоченных и переваренных Западом Миров, которые сегодня перемешаны с обломками западных научных и технических знаний, с газетными сплетнями и горячечным бредом «научных» журналов. Перемешаны в гигантской мусорной куче, единственная карта которой, — интернет, — дублирует всю эту ситуацию и сам является такой же мусорной кучей.

Возвращаясь к европейскому Миру, я хочу отметить, что даже когда его Мышление обращается на само себя, оно все время как бы отступает, отходит в тень, полагая Миру лишь то, что схвачено представлением. И все время европейский Мир оставляет в своем «бессознательном» часть себя, уподобляясь диссоциированному от себя человеку.

С другой стороны, жизнь человека или Мира, организованная в соответствии с представлениями, оказывается такой же плоской и одномерной как и они сами. По своей сути она является механической жизнью. Этот пункт нуждается в разворачивании, но я вынужден ограничиться двумя намеками. С одной стороны, я предлагаю вспомнить «частичного человека» К. Маркса, с другой — картезианскую картину мира. Все, чего касается европейское Мышление, европейская Деятельность превращает в Машину.

Поначалу это движение приводит к появлению своего рода «протезов» в живом теле Мира, но в какой-то момент ситуация выворачивается. Весь Мир становится Машиной, включающей отдельные «живые» фрагменты[11]. Казалось бы мертвый, механический протез по сопричастности живому оказывается живым продолжением живого тела. Казалось бы живые, органы или ткани по сопричастности становятся мертвыми, включаясь в функционирование киборга.

Я считаю, что проект «Европейский Мир» успешно завершен, что построен тотальный киборг, который не включен ни в какую живую оболочку. И некому смазывать его, некому ремонтировать выходящие из строя части. До полного развала пока не дошло, но первые симптомы уже наблюдаются. Может быть к ним следует отнести уже Отечественную войну 1812 года. К ним наверняка относятся I и II Мировые войны, равно как и многие события в науке, которые Кун называет сменой парадигм. Мало кому известная история Африки XIX века, как и ее продолжение в наши дни даже внешне напоминают начало Великого переселения народов. Так что, если я прав, до новой эпохи новых «викингов» осталось несколько веков.

Наши Темные века могут проходить иначе, чем прошлые и позапрошлые. Характер социальных, культурных и прочих катастроф может быть каким-то другим. Но для меня несомненно, что это будет время катастроф, в которых рухнут все сколько-нибудь масштабные организованности.

Соображения, которые позволяют проводить разного рода параллели между макрокосмом и микрокосмом, при таком развитии событий наводят на грустные мысли. Разве что разорвать эту связку и допустить существование микрокосма без макрокосма? Микрокосма, как единственного Космоса (Мира)?

Теперь я хочу снова задаться вопросом, как возможно Мышление в мусорной куче. Надеюсь, что в конце он звучит чуть иначе, чем в начале. Я хотел бы надеяться, что задавшись этим вопросом в конце второй части, я смогу на него ответить. Но не надеюсь. Думаю, что удастся добиться лишь того, что он прозвучит еще иначе.

Думая над трудностями, с которыми я сталкиваюсь, работая над этой статьей, я смог определить ее жанр. Я понял, что намеренно уклоняюсь от движения в сторону схематизации. В некоторых случаях она возможна, но, как я чувствую, преждевременна.

По большей части я ограничиваюсь тем, что из всех материалов, которые встретились мне в работе над темой, некоторые я выделяю, и указываю на них как на важные. Этот жанр очень похож песнь скальда. Приношу свои извинения за темные места,  повторы, пафос или юмор. Это издержки жанра.

Конец первой части

 

[1] Периодизация и зонирование походов викингов, как и сама схема взяты у Г.С. Лебедева [].

[2] Борьба с арабами и Византией продолжается и после формального завершения эпохи викингов на территориях Северной Африки (Рожер II), Греции и Малой Азии (Роберт Гуискар).

[3] Может показаться, что идея путешествия, как я ее обсуждаю, обязательно предполагает уже существующие границы. Во второй части статьи, рассматривая переходные феномены, я буду специально рассматривать этот пункт. Пока ограничусь утверждением, что путешествие не обнаруживает, а конституирует границы

[4] Хочу еще раз подчеркнуть, что, говоря о Мышлении или Деятельности, я предпочитаю держать на заднем плане все те представления, которые мне известны, но не используются в статье.

[5] Так, история о путешествии св. Брендана вдохновляла многие поколения путешественников, а якобы обнаруженное им царство пресвитера Иоанна наносилось на карты до XVI века

[6] Мне часто приходится сталкиваться с ситуациями, когда под вопросом даже сам факт движения. Например, когда фирма не фиксирует или не выводит на какие-нибудь «табло» свои показатели, так что мотор работает, колеса крутятся, на кочках подпрыгиваем, но неизвестно движемся ли.

[7] Руттер (в античности — перипл) своего рода личный дневник кормчего, в котором он фиксирует все, что покажется ему важным — направление ветра, глубину, цвет воды, наличие течений и т.п. Параллельно проводятся съемки береговой линии, отмечаются рифы, мели и др. Портулан — тип карты, характерный для периода, когда навигационные инструменты еще не позволяли определять координаты судна. На карту наносилась береговая линия, ключевые точки которой связывались сеткой направлений с указанными расстояниями. Обычно строились портуланы сравнительно небольших закрытых бассейнов, например — Средиземного моря.

[8] Мне не важно, чтобы это был именно шар (тем более, что форма Земли отличается от шарообразной). Мир может полагаться, как плоский или какой-то еще. И вместо параллелей и меридианов может быть другая «сетка». Главное, чтобы была задана топология Мира, чтобы мы могли обнаруживать границы и определять положение различных объектов и свое место. В архаических Мирах базовая карта, которую изображают на своих бубнах шаманы, дает все эти возможности.

[9] К слову сказать, белых пятен не было, пока на европейских картах не появилась вновь координатная сетка. До этого времени и, по инерции, еще какое-то время, неисследованные области заполнялись на основе слухов, легенд и т.п.

[10] К сожалению, я не могу ни привести точную цитату, ни дать ссылку, так как не помню, в какой из многочисленных книг Ошо читал об этом. Поэтому с извинениями «цитирую» по памяти. В таком изложении взгляды Раджнеша могут быть несколько деформированы моими контекстами.

[11] Так, например, я считаю природоохранные движения соучастниками механизации природы, в результате чего ограничивается перемалывание девственных лесов в жерновах различных машин, но появляются машины заповедников, национальных парков и т.п.

[N1]Вопрос: «остойчивым» — это специальный термин или опечатка?

[1] Разве что Хараппа осталась в стороне от набегов черных кораблей, хоть недостаток данных не позволяет ни предполагать, ни исключать их появление в Персидском заливе и в Индийском океане.

[2] Так получилось, что после того, как у меня сформировался тот круг идей, которые входят в эту статью, я обнаружил у себя на полке «Закат Европы» О. Шпенглера, «Постижение истории» А.Дж. Тойнби и был поражен сходством наших взглядов. Мне было лестно узнать, что я самостоятельно открыл для себя то, что давным-давно понимали такие уважаемые люди. При ближайшем рассмотрении оказалось, что различий больше, чем сходства и они достаточно принципиальны. Я не считаю необходимым соотносить наши взгляды в этой статье, так как историософская тематика является здесь фоновой.

[3] Название «Европейский Мир» в значительной мере условно. Для меня очевидна общность судеб христианской Европы и арабского Востока тех времен. К сожалению, мне не попалось ни одной работы, по которой можно было бы судить об арабских «викингах», но А. Мец ссылается на китайские таможенные документы VIII века, касающиеся арабских торговцев. В 651 году посольство мусульман принимает китайский император. В IX веке арабы имеют торговую колонию в Кантоне и посещают Мадагаскар, Индию, Яву, Суматру. Размеры и мореходные качества их судов поражают воображение китайцев. Столь же впечатляют сухопутные торговые маршруты арабов и масштабы их военных предприятий (от Испании до Кашгара). Я бы рискнул рассматривать феномен арабов в целом, как параллельный феномену викингов. Но, к сожалению, не в этой статье

[4] Принято связывать наши демократические институты с античными или римскими. С моей точки зрения, здесь нет преемственности, хоть сама форма несомненно использовалась.  У античной демократии и античного права была своя, аналогичная предыстория.

[5] Я хотел бы закрепить слово «мир» за единицами исторической жизни, что, в частности, не позволяет использовать множественное число, так как любой Мир противопоставлен окружающему, как Космос Хаосу. За его пределами не может быть другого порядка, как не может быть другого порядка вообще. Но традиционное словоупотребление требует иногда использовать это слово в других смыслах. Поэтому я буду Мир как космос и мир, как одну из его организованностей писать, соответственно, с большой и маленькой буквы.

[6] Во–второй части этой статьи я буду показывать, как разворачивание характерной для архаического Мира фигуры шамана раскрывает и оформляет свернутые в ней аспекты мышления вплоть до мышления восточного или европейского типа. На первом шаге такого разворачивания выделяются фигуры вождя и сказителя

[7] Если учесть морские походы арабов (которые впрочем, лишь изредка носили военный характер), то начало этого периода придется отнести назад на какое-то неопределенное время. Иначе трудно понять, как уже в VIII веке арабские корабли достигли Китая. Впрочем, есть ряд оснований рассматривать первый Крестовый поход, как продолжение эпохи викингов. Во всяком случае есть некоторая непрерывность в захвате викингами юга Италии и Сицилии, их захватов на Пелопонесском п-ве и в Северной Африке и их участия в первом Крестовом походе

[8] По другим данным первую волну «народов моря» отразил Сети I в конце XIV – начале XIII вв. до н.э.

[9] Я не утверждаю, что нужно было поступить именно так, но убежден, что в описанной ситуации было необходимо мгновенное действие.

[10] Боевые «машины» (правда, сухопутные) действительно возникают, но позже. Рыцарские ордена тамплиеров, госпитальеров вырабатывают жесткие строи, тактические приемы, правила поведения на марше, в наступлении, в обороне, нормируют в мельчайших деталях вооружение, снаряжение, как, впрочем, все стороны поведения ордена в целом и каждого рыцаря. Такие машины оказались весьма эффективными в борьбе за Гроб Господень, но имели ряд очевидных недостатков.

[11] В сагах зафиксированы игры викингов, включавшие игру в мяч, стравливание коней и разные виды единоборств без оружия. На таких играх обычно проводились и состязания скальдов

[12] Параллельно нечто подобное происходило в мусульманской зоне Европейского Мира, но я еще менее готов к анализу этого движения. Интуиция подсказывает, что важную роль в нем играли суфийские ордена или их предшественники.

[13] например, географ аль-Идриси, который по поручению Рожера 15 лет собирал сведения путешественников, изучал источники и в 1154 году закончил крупнейшее и наиболее точное для своего времени описание мира

[14] Несмотря на свою ученость, даже  Рожер II  не перестал быть «диким викингом». Он вел успешные завоевания в Северной Африке и даже какое-то время «гостеприимно» удерживал в плену папу Иннокентия II, добиваясь от него поддержки своей политики на юге Италии.

[i]. Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе. Л., Изд. ЛГУ, 1985, с. 14–24

Я не хочу перенасыщать текст ссылками на конкретные места в использованной исторической литературе, тем более что работал над ней много лет и часто руководствуюсь не конкретными местами в конкретных источниках, а той картиной, которая сложилась у меня за это время. Поэтому просто перечислю основные источники по каждому из периодов.

Эпоха викингов:

1. Исландские саги. М., 1956
2. Исландские саги. Ирландский эпос. М., 1973
3. Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М., 1975
4. Снорри Стурлусон. Младшая Эдда. М., 1994
5. Снорри Стурлусон. Круг земной. М., 1980
6. Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе. Л., 1985
7. Стриннгольм А.М. Походы викингов. М., 2002
8. Джонс Г. Викинги. Потомки Одина и Тора. М., 2005
9. Предания и мифы средневековой Ирландии. М., 1991
10. Мец А. Мусульманский Ренессанс. М., 1973
11. Райт Дж. К. Географические представления в эпоху крестовых походов. М., 1988
12. Пиренн А. Средневековые города Бельгии. СПб., 2001
13. Блок М. Феодальное общество. М., 2003

Эпоха «народов моря»:

1. Гомер Илиада. Одиссея. М., 1967
2. История древнего мира. Ранняя древность [Кн. 1]. М., 1983
3. История древнего мира. Расцвет древних обществ [Кн. 2]. М., 1983
4. Оппенхейм А. Л. Древняя Месопотамия. М., 1990
5. Монте П. Египет Рамсесов. М., 1989
6. Альфбедиль М.Ф. Забытая цивилизация в долине Инда. СПб., 1991
7. История Европы т. 1
8. Египет Рамсесов
9. Снисаренко, А.Б. Эвпатриды удачи. Трагедии античных морей. СПб., 1990

10.Яйленко В. П. Греческая колонизация VII–III вв. до н.э. М., 1982

 

 

[1] Устойчивая, жизнеспособная констелляция формально принадлежит нижнему подпространству. В случае образования таких констелляций, они как бы кристаллизуются, «выпадают в осадок», так что можно говорить о появлении нового популя.

[1] Множество примеров «double binds» во внешней политике постоянно демонстрируют США. Это легко обнаружить, соотнося высказывания и действия США на внешнеполитической арене.

[2] Рисунок прошлых Концов света позволяет ожидать, что в течение одного–трех веков разразятся масштабные социальные и природные катаклизмы, так что проблема физического выживания тоже достаточно актуальна.

[3] Я имею в виду представления о мышлении, как относящиеся к традиции ММК, так и другие, но буду избегать прямо их использовать по причинам, которые станут ясными ниже.

[4] См. текст «О единстве культуры». Правда, в нем речь о культуре, а не о мышлении, но (пусть меня простят методологи), на фоне Конца Света это различие кажется мне несущественным. Я думаю, что методология может (или могла) и обеспечивает (или обеспечивала) единство мышления, но особым образом. Я об этом кратко упомяну в соответствующем разделе второй части статьи.

[5] Кроме личного спасения, которое для меня (не буду лицемерить) на первом месте, я думаю, что рождение нового Мира тоже зависит от того, сохранится ли в междумирьи мышление хоть в каком нибудь виде. Когда я связываю  подлинную жизнь с мышлением, это в равной степени касается и моей жизни и жизни Мира как целого. При этом я не верю, что из мертвого может родиться живое, не верю в самозарождение мышления из чего-то, в чем нет мышления.

[6] Обычной реакцией на набег викингов было бегство или попытка откупиться. «Переводить навык воина во всеобщее распределение» таким путем в Европе не удавалось. За редчайшими исключениями (битвы при Левене и в Бретани) викингов побеждали только другие викинги. Думаю, то же и с ахейцами. Полис с его «распределенным навыком воина» невероятно далеко отстоит от «воспитывающего» фактора.

Литература:

[i]. Воловик В.В. Поток сознания по поводу траекторий становления человека. www.circle.ru/kentavr/TEXTS/999vvk.zip www.circle.ru/kentavr/fil/28/6

[ii]. Воловик В.В. Бубен шамана: разоблачение педагогики. www.circle.ru/kentavr/n/28/028VVK1/text

[iii]. Воловик В.В. Инженерия и Европейский мир

www.circle.ru/archive/obninsk-89/4/i89volov.zip

[iv]. Бейтсон Г. Экология разума. М., 2000, с. 227-268

[v]. Петров М.К. Петеконтера. В первом классе европейской школы мысли. — Вопросы естествознания и техники. 1987. №3

[N1]…поднимал то одни, то другие…