С моей точки зрения, формирование и распространение пока не существующей концепции открытого общества может оказаться одним из важнейших факторов интеллектуальной и политической жизни России. Далее я попытаюсь аргументировать этот тезис и внести посильный вклад в формирование указанной концепции. Продолжая линию, начатую в работах [9,10,11 и др.], я попробую предложить далее свою версию ответов на три вопроса:
– Как в принципе следует мыслить открытое общество?
– Что следует из формирующейся концепции открытого общества для политики?
– Что можно сказать о возможном устройстве открытого общества?
Но ответы могут быть осмысленными ровно настолько, насколько они вписываются в сегодняшнюю культурно-историческую и политическую ситуацию. Cо своего видения ситуации я и начну.
В поисках общественного согласия: дорога и путь
Важнейшую особенность ситуации, сложившейся в постсоветской России (и СНГ) я вижу в фундаментальном разрыве между новыми политическими ориентирами и провозглашаемыми ценностями, с одной стороны, и сохраняющимися советскими подходами, “словопонятиями” [ 4] и представлениями, советской ментальностью, – с другой. Пресловутый раскол нашего общества (если считать, что таковое уже сформировалось из атомизированного населения) предстает тогда как отдаленное и опосредованное следствие этого глубинного разрыва.
Господствующие у нас подходы, понятия и представления о возможных методах, средствах и формах общественно-политического обустройства России не позволяют проводить анализ политической ситуации, релевантный прокламируемой властями цели достижения “общественного согласия”. Более того, сама эта установка в рамках господствующих представлений не может быть осмыслена и артикулирована как хотя бы потенциально достижимая. Бессмысленно и безнадежно искать пресловутый “консенсус” между “красными” и “белыми”, “патриотами” и “демократами”. Все эти позиции, как и поиски равнодействующей между ними я рассматривал бы как реликты господствовавшей у нас коммунистической идеологии и примитивных представлений о мире вообще и сфере “политического”, в особенности. Смены “знака” в идеологии (от строительства коммунизма к строительству капитализма) здесь явно недостаточно. Рафинировать и пересматривать надо стоящие за этой сменой концепты: подходы, методы, средства, понятия и представления.
Таким образом, раскол российского общества объясняется не столько подлинными различиями в ценностях, интересах и целях разных групп населения, сколько мифологизацией общественного сознания, недостатком политико-правовой культуры. Касается это в первую очередь политического истеблишмента. Наше общественное сознание блуждает между трех сосен: капитализмом, социализмом и особым путем России. Однако в странах, именуемых “развитыми”, капитализм, каким представлял его себе и критически анализировал К.Маркс, давно канул в Лету. Так и не состоялся социализм, хотя социалистические идеи в тех или иных формах существенно повлияли на всю историю XX века и породили, с одной стороны, самые страшные его трагедии, а, с другой – социал-демократию, в значительной мере определившую облик современного мира. Что же до особого пути России, то каждая страна идет своим особым путем, но разговоры об особом пути никак не заменяют реального политического самоопределения. Последнее прежде всего требует коренного переосмысления пространства наших возможностей. В этом пространстве очередное “строительство капитализма” обозначает возврат к временам пореформенной России последней трети прошлого века (что-то в этом роде пока и происходит); повторная попытка социалистического строительства “продвинула” бы нас к двадцатым годам уходящего столетия и направила бы в тупик, где мы уже провели три четверти века; разговоры же об “особом пути” России вообще бессмысленны: что бы мы ни делали, а от своей истории и культуры нам не уйти, “путь” все равно будет “особым”, хотим мы этого или нет.
Перспективы достижения общественного согласия видятся не на пути непосредственного согласования разнонаправленных политических векторов и не на пути поисков внеконституционной общенациональной идеи, а на пути переосмысления и углубленной проработки наших представлений о возможных формах общественно-политического устройства России, о способах движения к ним, о самой политике и неразрывно связанных с нею представлениях об управлении и власти. Соответственно важнейшим для меня оказывается первичное различение двух способов движения: выбора между дорогой и путем в будущее;
Дорога (“из пункта А в пункт Б”) предполагает будущее наполненным и известным. Определенность знаний о будущем обеспечивается научными прогнозами, проектами и планами. Мы вольны выбирать одну из дорог, ведущих в известное будущее, но каждая ведет к заранее известной цели. Дорогу выбирают надолго, как минимум, до следующей развилки. Если раньше нашей целью был коммунизм, то теперь в том же качестве предлагается “развитой” капитализм.
Путь ведет в неизведанное будущее (здесь нет пункта Б). Оно будет таким, каким мы сумеем его сделать и окажется тогда превращенной формой способа нашего движения. Здесь придется самоопределяться на каждом шагу, ибо траектория такого движения может быть прочерчена только post factum. Мы можем строить в мыслях и обсуждать свои идеалы, но они останутся не более, чем идеалами – заведомо недостижимой в жизни путеводной звездой.
Выбирая ту или иную дорогу, хочется иметь уверенность в правильности делаемого выбора. А поскольку никаких критериев правильности нет и не может быть, то выбираемая дорога объявляется (явно или не явно) единственно верной. Основания для этого могут быть любыми: истинная вера, научная обоснованность, историческая миссия народа, просто высказывания харизматического лидера – все идет в дело, хоть оптом, хоть в розницу.
Путь выбирается, или прокладывается непрерывно: это принципиально иной способ движения. Здесь не возникает вопроса о “правильности” выбора каждого последующего шага, а приходится думать о том, насколько этот шаг реализуем и эффективен сравнительно с возможными альтернативами: ведет ли он к намеченным идеалам и ориентирам, либо, может быть, сами эти идеалы и ориентиры по мере движения к ним требуют коррекции с учетом пройденного пути, полученных результатов и накапливаемого опыта. Такой способ движения в отличие от проектного именуется программным, но не имеет ничего общего с нашими “целевыми комплексными программами”. ( Подробнее об этом см.[ 9 ]. )
Дилемма пути versus дороги в указанном понимании представляется мне фундаментальной: это ведь выбор между свободой и тем или иным способом бегства от нее [19]. Она стоит перед нами постоянно, и в этом смысле известное выражение “сбиться с пути” я трактовал бы как “пойти по дороге”, т. е. потерять способность к постоянному самоопределению, самокоррекции, потерять свободу выбора, стать пленником дороги. Но коли так, то с решения этой дилеммы и нужно начинать поиск общественного согласия: хотим ли мы снова двигаться единственно верной дорогой, либо общественное согласие достижимо в постоянном диалоге, в процессе само– и взаимоопределения, в пути? Второй вопрос, как мы увидим, непосредственно связанный с первым, – это вопрос о наших идеалах и ориентирах (которые надо отличать от целей): в каком направлении мы хотим двигаться?
Мысленно можно разделить эти вопросы и обсуждать их как независимые, что мы, в сущности, и делаем, акцентируя внимание на втором и упуская из виду первый. Но, как свидетельствует богатый исторический опыт, в социокультурной действительности и “в жизни” мы все равно можем получить и получаем, повторю, превращенную форму способа нашего движения, которая может совпасть с нашими идеалами (если они будут строиться сообразно избранному способу движения), а может и не совпасть. Такого рода опыт мы уже имеем: “реальный социализм” мало напоминал коммунистические идеалы. И, утверждаю я теперь, именно по причине несоответствия идеала избранному способу движения: идеал был превращен в якобы достижимую цель, трактовался как проект, а путь превратился в единственно верную дорогу. Не повторяется ли снова эта история?
В этом месте моих размышлений находится точка бифуркации и последующие два раздела следовало бы печатать не последовательно, а паралллельно: в два столбика. Один – про закрытое и открытое общество, другой – о пространстве “политического”, ибо пока непонятно, как можно мыслить пространство, где находятся обсуждаемые направления движения, пути-дороги, идеалы и ориентиры. Поэтому, все аппеляции к “политическому” в следующем разделе надо понимать с учетом того, что об этом будет сказано далее.
Открытое общество как идеальный тип
Вывернув на новый лад и рационализировав бергсоновскую идею открытого общества, К.Поппер [ 8 ] тем не менее не задал никакой его онтологической картины. С политическойточки зрения, у него вроде не за что ухватиться: общественный идеал должен быть прописан гораздо более определенно, одной идеи свободы мало. С другой стороны, он сделал большее: изготовил тот интеллектуальный бульон, в котором далее могла вывариваться концепция открытого общества, что теперь и происходит. “Значение идей и ценностейОткрытого общества в зпоху, следующую за крушением тоталиторизма…”* оказалось непреходящим. Здесь нет возможности обсуждать уже достаточно большое число работ, посвященных этой теме. Поэтому я ограничусь собственными соображениями, тесно связанными с идеями Дж. Сороса [15,16], не претендуя, следовательно, ни на какие “итоги”, а осуществляя лишь собственный вклад в общее дело.
Нет ли однако внутреннего противоречия между самой идеей открытого общества и попыткой нарисовать его устройство? Как отмечает М. Ноттурно, К.Поппер “не отождествлял открытое общество с какой-либо конкретной политической или экономической системой” [7]. По-видимому, переопределенность для идеи открытого общества опаснее недоопределенности.
–––––––––––––––––––
* Процитировано начало названия одной из тем, предложенных к обсуждению на конференции в Праге, посвященной пятидесятилетию публикации “Открытого общества и его врагов”. Конец названия таков: “…в отличие от первоначальной цели этой книги – подорвать живущий и побеждающий тоталитаризм” [ 7 ].
С другой стороны, если мы хотим, чтобы идеи Поппера в современной России вышли за границы узкого круга интеллектуальной элиты и стали “работать” в нашей общественно-политической жизни, им необходимо придать большую определенность и конкретность, их надо модифицировать с учетом сложившейся у нас культурно-исторической и политической ситуации*. Поэтому я буду различать далее открытое общество как веберовский “идеальный тип” общественно-политического устройства вообще и как конкретно-исторический (т.е. ситуативный и преходящий) идеал – один из возможных идеалов – для современной России. В обоих случаях – заметим – речь идет не об эмпирической данности (что было характерно для времен ” холодной войны “, когда открытым нередко называли фактическое общественно-политическое устройство стран Запада), а об идеальном типе и общественном идеале, т.е. “вещах”, существующих только и исключительно в мыслительной действительности. При этом все, что утверждается по поводу идеального типа автоматически относится и к общественному идеалу, но не наоборот: об идеале приходится говорить больше и определеннее, чем об идеальном типе.
Первое и важнейшее утверждение, которое я сделал бы по поводу идеального типа, состоит в том, что (аппелируя к различению пути и дороги) нет дорог, ведущих к открытому обществу. У каждой страны свой путь, который можно лишь ориентировать в этом направлении, отправляясь от фактически существующего положения дел, национальной истории и культуры. В противоположность этому “все дороги ведут” не в Рим, а в “звериную клетку” закрытого общества, сегодня уже, как правило, не органического, а тоталитарного. (Такие два типа закрытых обществ различил Дж.Сорос [15].) Иными словами, открытое общество нельзя построить как мы строили коммунизм: его можно только вырастить на себе и своих детях. Как писал Герцен, нельзя освободить народ внешне больше, чем он свободен внутренне, или, по словам К.Поппера, обычно “демократия будет успешно функционировать лишь в обществе, разделяющем ценности свободы и
–––––––––
*Когда эта статья была написана, я с удовольствием прочел у Дж.Сороса, что открытое общество «представляет концептуальную оболочку, которую нужно заполнить конкретным содержанием» («Известия», 15.01.98)
На мой взгляд, приведенные слова объясняют происходящее сегодня в России много точнее, чем целые книги, написанные специально по этому поводу. Точно также, кстати, они в терпимости. Она не будет работать в обществе, которое не имеет понятия об этих ценностях. Демократия… может способствовать сохранению свободы, но она не может создатьсвободу там, где граждане не нуждаются в свободе” (цитировано по [7]).значительной мере объясняют трудности так называемой “теории модернизации” и многие неудачи модернизационных программ в странах “третьего мира”. (Подробнее о модернизации – см. [5].)
Второе и не менее важное обстоятельство (их вообще трудно ранжировать, и я перечисляю их в некоей смысловой последовательности) состоит в том, что под открытостью в понятии “открытое общество” следует понимать открытость к будущему, осознанный отказ от “дороги в будущее”, а вовсе не открытость в термодинамическом смысле или в смысле ”общей теории систем “ Л.Берталанфи (что примерно одно и тоже). Понятно, открытость в последнем случае всегда относительна: по каким-то характеристикам система открыта, по другим закрыта; в противном случае она просто “растворится” в окружающей среде. Степень “термодинамической” открытости общества связана с его открытостью к будущему, но связана опосредовано и определяется ситуативно. Я полагаю, что этот тезис снимает большинство недоразумений и теряющих смысл упреков в адрес идеи открытого общества.
Открытость к будущему оказывается возможной только и исключительно в условиях господства критического мышления в противоположность традиционному (в органическом обществе) и догматическому (в тоталитарном) менталитету[15,9]. Нет нужды специально пояснять, что господство критического мышления неразрывно связано с признанием любимого Соросом “принципа погрешимости”, признанием несовершенства нашего понимания происходящего и неизбежных ошибок в наших программах и проектах. Как писал еще С.Л.Франк,”Единственная твердая и прочная основа свободы есть критицизм, сознание относительности всех человеческих верований и стремлений, налагающее обязанность уважать всех людей и свободу [18].
Вместе с тем, чтобы открытое общество не пошло “вразнос” ему необходимы особые рамки, отличающие его от конструкции П.Фейерабенда, названной им “свободным обществом”, где “все традиции имеют равные права и равный доступ к центрам власти”[17]. Антитехнократический пафос Фейерабенда понятен, и его тезис о том, что “проблемы решаются не специалистами (хотя их советами не пренебрегают), а заинтересованными лицами в соответствии с идеями, которые они ценят, и способами, которые они считают наиболее подходящими”, –совершенно точен и представляет собой парафразу мысли Э.Берка, вынесенной К.Поппером в эпиграф к “Открытому обществу”. Но все же вряд ли следует предоставлять равные права, скажем, традициям каннибализма и любви к детям. Поэтому в открытом обществе удерживаются рамки диалога и права и, по крайней мере пока существуют национальные государства, рамка конституционного (в отличие от этнонационального) патриотизма. Понятно также, чему противопоставляются первые две рамки: монологичной организации мышления и “законодательному” (в противоположность интерпретирующему) разуму[1], а также правовому произволу, пусть даже и облеченному в законодательные формы, как это было, например, в фашистской Германии. В связи с противопоставлением моно- и диалогичной организации мышления я бы присоединился к М. Ноттурно, объясняющему, почему “возрастающее доверие к “экспертам” Института Науки может привести к закрытому обществу. Институт Науки питает идея, что наука начинается там, где кончается критика. А открытое общество питает идея, что наука исправляет ошибки с помощью критики. Эти две идеи невозможно примирить. Они противоречат друг другу. И мы должны выбрать одну из них” [7].
Рамки диалога и права теснейшим образом связаны с характерной для открытого общества толерантностью ( в четвертой трактовке В.А.Лекторского [6]) и плюрализмом. Толерантность и плюрализм при этом оказываются необходимыми в рамках права и категорически недопустимыми за ее пределами.
Что касается конституционного патриотизма, то в качестве комментария к этому понятию можно привести мысль Вацлава Гавела, сказавшего в интервью А.Михнику, что понятие Родины задается не одной какой-нибудь идеей: национальной, исторической, географической, конфессиональной или культурной, а обязательно множеством подобных идей, причем выпячивание одной из них в ущерб другим чревато для страны бедами и несчастьями. Для закрытых обществ как раз и характерно такое ”выпячивание”.
Я бы еще дополнительно подчеркнул, что справедливость в открытом обществе предстает как превращенная форма права, что, конечно, требует специального обсуждения, но объясняет, почему эта тема не развертывается здесь и теперь. Ко всему этому надо добавить соответствующую типологию общественно-политических систем и их интерпретацию в терминах так называемых “сферных процессов” (воспроизводства и производства, функционирования и развития, зарождения нового и отмирания старого, руководства и управления, одновременное протекание которых обеспечивается соответствующей организацией), в связи с которой показано, что только открытое общество способно к продолжающемуся, самоподдерживающемуся развитию [9].
Для интеллектуальной элиты сказанного, может быть, и достаточно, чтобы делать осознанный выбор между путем в открытое общество и дорогой в закрытое. Но без ответа на вопрос, как все же следует мыслить устройство открытого общества в современном мире и в современной России, вряд ли можно рассчитывать, что такого рода абстракции смогут приобрести заметный политический вес. Подавляющему большинству населения все это не нужно и неинтересно. Людей интересует другой вопрос: как будет организована их жизнь? Прежде, чем переходить к этой теме, нам придется однако заглянуть в “соседний столбик”, где одновременно развертываются представления о политике и политическом, какими они могут быть в открытом обществе, и какими, видимо, должны становиться в обществе, вступающем на путь к открытости.
Я утверждаю, что в конечном счете наша деятельность (в т.ч., и политическая) такова, каковы наши понятия. В этом смысле испокон веку зафиксированная в языке, но характерная для советского периода истории “работа без понятия”, т.е. без учета культурного опыта была особенно яркой иллюстрацией сформулированного тезиса. Дурацкая работа по “строительству социализма” уничтожила общество, породила нежизнеспособные политическую и хозяйственную системы, стоившие жизни и исковеркавшие жизнь десяткам миллионов людей; системы, по сию пору мешающие России выбраться из отрытого для строительства коммунизма “котлована”. В связи с этим в первую голову надо обсуждать понятия политики и политического, без которых никакой культуросообразной политики нет и не может быть.
Политика и “политическое”
Мой первый тезис по этому поводу состоит в том, что политическое пространство (то самое пространство наших возможностей, о котором шла речь вначале и где обретаются “направления “, “пути – дороги” и ориентиры) многомерно. Отдельные “измерения” этого пространства могут задаваться бинарными оппозициями [10]. Сообразно ценностным ориентациям политических субъектов и складывающейся ситуации на первый план выходят те или иные из этих измерений, но даже и центрируясь на одном из них, недопустимо забывать о других (ср. выше мысль В. Гавела).
В данном контексте важнейшим оказывается измерение, задаваемое оппозицией пути и дороги, или открытого и закрытого общественного устройства, охарактеризованное выше. Конкретизируясь в различных формах организации социума, обретая в коммуникации ту или иную онтологию, эта оппозиция прослеживается так или иначе на протяжении всей истории человеческого рода. Достаточно вспомнить Афины и Спарту, средневековую Испанию и Испанию после Фердинанда и Изабеллы, Московию Ивана Грозного и Новгород Великий.
Второе измерение пространства политического самоопределения (имеющее такую же длинную историю) ортогонально к первому и задается в современных понятиях оппозицией либерализма и социал-демократии. Выбор позиции в этом спектре слабо связан с выбором открытого или закрытого общественного устройства. Примеры США и Швеции (“шведская модель”) в открытом обществе, фашизма и социализма советского образца в закрытом – иллюстрируют возникающие здесь возможности и перспективы.*
*Понятно вместе с тем, что идеи социал-демократии и либерализма в закрытом обществе, с точки зрения сторонников открытого, редуцируются и искажаются: в СССР не было демократии, а в фашистских государствах либерализм существовал только в экономике и только для арийцев.
По-видимому, в современном обществе, стремящемся к открытости, надо признать нормой периодические колебания политического вектора между либеральным и социал-демократическим полюсами [16].
Два названные измерения пространства политического самоопределения мыслятся как базовые. Другие его измерения в отличие от второго, как правило, связаны с первым. Если взять такую важную для многонациональной России оппозицию как оппозиция конституционного (предполагающего равноправие всех граждан независимо от их этнической или конфессиональной принадлежности) и этнонационального патриотизма, то окажется, что в закрытом обществе теоретически мыслимы обе эти возможности (СССР – гитлеровская Германия) в то время, как открытое общество определенно связано с идеей конституционного патриотизма.
Точно также, выбирая модель федерации, либо противостоящую ей модель империи (я обратил бы особое внимание на эту оппозицию) придется признать, что вторая несовместима с открытым общественным устройством, как и первая с закрытым. Из этих примеров видно, что открытое общество в отличие от “свободного общества” Фейерабенда отнюдь не “всеядно” и связано со своими ограничениями, правда, в корне отличными от существующих в закрытом обществе.
Если обратиться далее к оппозиции традиции и новаторства, предпринимательства (в трактовке И. Шумпетера), то мы найдем здесь свободу выбора в открытом обществе и явное тяготение к традиции, воспроизводству в закрытом. Точно также в прямой связи с этим основополагающим выбором находятся те или иные приоритеты во внешней политике и т.д. и т.п.
Если, наконец, обратиться к излюбленному нашими “державниками” вопросу о сильном государстве, то я вообще не вижу для него разумной альтернативы. Сильное государство равно необходимо любой цивилизованной стране. Водораздел проходит здесь в другом месте: о какой силе идет речь? В открытом обществе это сила интеллекта и права, в закрытом – “физическая сила”, право силы.
Второй тезис связан непосредственно с понятием “политики”. При всем многообразии взглядов политику (схематически) трактуют чаще всего как борьбу за власть, понимая последнюю как способность (наличие методов и средств) навязать другим свои решения, которые могут и не совпадать с их интересами ( В.И.Ленин, К.Шмитт). К этому следует добавить еще два условия: (1) неуничтожимость (или нежелание уничтожать) противника и (2) наличие общей “сферы интересов”, за власть над которой и развертывается борьба. В западных странах наблюдаются три тенденции: (1) упорядочение и нормирование правил политической борьбы, (2) ограничение возможных ориентаций и целей политиков рамками права, (3) учет интересов представителей всех других позиций в ходе принятия и реализации управленческих решений.
Если две первые тенденции реализуются в сфере законодательства, то третья породила новую сферу практики – “демократию участия”, связанную с целым набором типов деятельности: от взаимоотношений с общественностью до оценки воздействия (проектов) на окружающую среду. На мой взгляд, именно демократия участия оказывается в наше время системообразующим процессом в обществах, стремящихся поддерживать свою открытость.
За всем этим начинает проглядывать совсем иная, чем господствующая ныне, трактовка политики – как конкуренции различных организационно-управленческих центров. Для них достижение власти оказывается лишь средством реализации своих идей и целей, формулирование которых выступает как важнейшая составляющая управленческой деятельности. В этом смысле политика оказывается содержательной, а борьба за власть как самоцель обращается в политиканство. Понимаемая таким образом политика оказывается возможной только в открытом обществе. В закрытом, где политические ориентиры фиксированы, а прерогатива постановки стратегических целей принадлежит государству, ее замещает привычное нам политиканство. При таком понимании политики, условно говоря, можно различить политиков–управленцев, озабоченных будущим, разрабатывающих концепции и программы развития, модернизации, реформ и т.п. и политиканов, озабоченных преимущественно борьбой за власть, а отнюдь не способами ее употребления.
Чтобы несколько ослабить этот жесткий тезис, сказанное можно переинтерпретировать следующим образом. Будем различать политику–1 (в понимании Ленина – Шмитта) и политику–2, осуществляемую в упоминавшихся рамках диалога и права, что вовсе не мешает каждому из политических субъектов заботиться о собственных интересах [9,13]. Прототипом политики–2 можно считать отношения, сложившиеся между государствами (и внутри государств) ЕС и НАТО. Формирование системы международного права, война в Заливе, миротворческие акции в Югославии могут служить вполне ощутимыми признаками фактической тенденции движения от политики–1 к политике–2.
Вряд ли было бы реалистичным надеяться на полное вытеснение политики–1 политикой–2. Мои тезисы по этому поводу состоят в другом. А именно, я полагаю, что (1) политика –2 соответствует идеальному типу открытого общества; (2) оппозиция политик –1 и 2 задает еще одно – рефлексивное – измерение пространства ”политического”, связанное, как и многие другие, с основополагающим выбором между ориентацией на открытое или закрытое общество; (3) сама идея перехода к политической системе–2 может рассматриваться уже как момент того общественного идеала, о котором речь пойдет далее.
Сказанное существенно корректирует и расширяяет понятие “политического”, заданное в книге [9], перебрасывая мост между господствующими сейчас представлениями и предлагавшимися там конструкциями. Соответствующим образом перестраивается и понятие “власти”, включающее тогда не только технологию реапизации принятых решений, но и силу, необходимую, как минимум, для удержания ценности и рамки права. В открытом обществе (понимаемом как идеальный тип) сила только для этого и нужна. В нашем же современном мире она нужна еще и для осуществления политики–1.
Эти коррективы оказываются полезными и для концепции политики развития, как особого рода политики, ориентированной не только на осуществление частных интересов ее субъектов, но и на их общее развитие. Напомню, что определяющей характеристикой политики развития, как особого рода политики–2 (именно это последнее обстоятельство я и хочу усомнить) предлагалось считать ориентацию на развитие, т.е. не только и не столько на изменение всякого рода превращенных форм жизни общества (наличных социокультурных организованностей), сколько на изменение процессов мышления и деятельности, а в итоге – образуемых ими систем и организации материала, в частности.
Сделанные уточнения хотя бы частично заполняют разрыв между контурами политики развития как особого идеального типа политики и (нынешней) политической практикой. Важнейшие выводы, которые можно в связи с этим сделать, состоят в следующем. Во-первых, открытое общество (вместе с имманентно присущей ему политикой– 2) можно и, видимо, нужно мыслить как общество становящееся открытым, поддерживающее свою открытость. Во-вторых, политика развития может и должна осуществляться “здесь и теперь” по мере появления субъектов развития, т.е. оспособления и осознания ими себя в этом качестве. Для этого не требуется никаких дополнительных условий, которые лишь определяют конкретное содержание политики. В частности, там, где (как в России) до стабильного открытого общества еще далеко, содействие его формированию может быть одним из важнейших направлений политики развития.
С другой стороны, отсюда всего один шаг до вывода о том, что авторитарный режим (неразрывно связанный с политикой–1) может и не быть помехой развитию и становлению открытого общества, по крайней мере в неких экстремальных и экзотических условиях. Более того, теоретически он может сам проводить такую политику, т.е. рубить сук, на котором сидит. Вроде бы такое странное занятие во всяком случае мыслимо. Именно этим занимаются, например, специалисты по обеспечению безопасности [12] или социальные работники [21]. Я оставил бы этот вопрос для специального обсуждения, заметив, что такая гипотеза дает нам хотя бы шаткие основания для оптимизма на ближайшие три года, а может быть и далее. При этом надо только жестко различать авторитаризм, как систему контроля над государственной политикой, и тоталитаризм, как систему контроля над всей жизнью страны вплоть до частной жизни ее граждан.
Возвращаясь к более широкому контексту, можно заметить, что введение ценности развития снимает обсуждавшуюся в [15] проблему дефицита ценностей в открытом обществе, а предлагаемое Соросом рефлексивное оборачивание – трактовка самой открытости как ценности и ориентира движения – оказывается тогда частным случаем ценности развития и соозначно идее искусственного поддержания и воспроизводства открытости.
Открытое общество как общественно-политический идеал
Если переводить теперь разговор в эту прагматическую плоскость, то я бы начал с трех замечаний.
1. Необходимо различать идеал (как, повторю, недостижимую путеводную звезду) и проект, предназначенный к непосредственной реализации. Как проект идея открытого общества ничуть не лучше трактуемого таким образом коммунизма, и я бы сразу отмежевался от такой ее интерпретации.
2. Общественные идеалы (в отличие от идеальных типов) существуют прежде всего в пространстве истории. Поэтому в отличие от тех характеристик, о которых речь шла ранее, здесь надо обсуждать те конкретно-исторические и ситуативные формы организации жизни общества и людей, которые связываются с идеей открытого общества в конце XX века вообще и в посттоталитарной России, в особенности.
3. С учетом последнего обстоятельства во главу угла идеи открытого общества, следуя К. Попперу [8], по-видимому, все же следует поставить индивидуальную свободу, отличая ее при этом от казацкой вольницы и соотнося с рамкой права.
Мы таким образом возвращаемся к текущей политической ситуации в России и должны volens-nolens строить онтологическую картину открытого общества, уже соотносясь с бытующими социокультурными представлениями о реальности [2], мировом опыте и тем набором ценностей и ориентиров, которые живут в общественном сознании россиян. Речь идет, следовательно, о той превращенной форме организации и жизни общества (“моментальной фотографии” в историческом масштабе времени), которая сложилась в странах, счастливо избежавших в XX веке движения по “единственно верной дороге”, как Великобритания или Франция, или “сбившихся с пути” на относительно короткое время, как Германия или Италия.
Я хотел бы в связи с этим особо подчеркнуть, что все дальнейшее представляет собой попытку свернуть в культуросообразной форме тот самый “мировой опыт”, о котором мы все время толкуем, упуская из виду главное. Главным же является то, что так называемые “развитые страны” никогда не ставили перед собой цели стать имнно и в точности такими, какими они стали в результате сложной эволюции, руководствуясь другими, причем менявшимися во времени ориентирами и целями.
Поэтому вовсе не факт, что выбрав в качестве цели то, что в США или во Франции сложилось исторически, мы что-то в этом роде получим в результате “реформ”. Скорее наоборот: действуя в привычной большевистско–проектной манере и поставив целью создание в России открытого общества (а тем паче, “капитализма”) по западным образцам, мы собъемся с пути и опять окажемся на дороге, ведущей в “звериную клетку”. Этот сценарий, в сущности, уже реализуется. Только свобода слова и наличие оппозиции (а вовсе не приватизация) оставляют надежду на то, что мы успеем понять разницу между путями, – разными у разных стран и народов, в процессе движения по которым общество становится открытым, – и дорогами, которые все ведут в одно место, какими разными ни были бы прокламируемые при этом цели.
Здесь принципиальную роль играет различие целей и ориентиров движения. Бессмысленно и безнадежно ставить цель уподобить Россию западным странам. Осмысленно ориентироваться (среди прочего) на их опыт. Главное в этом опыте – способ движения, а не то, что получилось на сегодняшний день: завтра сегодняшняя картина может измениться. Я вообще усомнил бы релевантность понятия “цели” крупномасштабным общественным преобразованиям. “Цель” здесь сильно отдает попперовским холизмом, во избежание которого лучше было бы говорить не о целях, а о направлениях, ориентирах и ориентациях таких преобразований. Цели появляются позже – по мере проработки и диверсификации замыслов, их локализации и превращения в формы ”частичной социальной инженерии”.
Вообще замыслы крупномасштабных общественно-политических акций, видимо, не следует чересчур детализировать. Если говорить, к примеру, о российских реформах, я ограничился бы тщательной проработкой их концепции, оставив даже программы на усмотрение субъектов Федерации и профессиональных сообществ и имел бы при этом в виду отнюдь не “целевые комплексные программы”, а программы действий, в рамках которых цели меняются сообразно меняющейся ситуации. Это, впрочем, тема специального обсуждения. Здесь же, тем не менее, учитывая все сказанное выше, в качестве временного ориентира и подручного средства политической деятельности можно прорисовать онтологическую картину общества того типа, к которому принадлежат все “развитые страны”, того общественного устройства, которое сегодня позволяет им – худо-бедно, отнюдь не без проблем – поддерживать свою относительную открытость.
Эта картина, более подробно представленная в работе [10], сводится к следующим основным положениям, которые как бы “надстраиваются” над сказанным выше по поводу открытого общества как веберовского идеального типа и соответствующего понятия политики.
Итак, сегодня общественное устройство, позволяющее поддерживать свою открытость, сопряжено с двумя подсистемами: гражданским обществом и правовым государством, существующими только в паре и взаимно дополняющими друг друга. Пока еще никому не удавалось ни “построить”, ни сохранить одну из этих подсистем в отсутствие другой. Точно также нет примеров существования такого своего рода “диполя” при отсутствии третьей важнейшей подсистемы – рыночного хозяйства, хотя обратных примеров сколько угодно: рынок вовсе не помеха тоталитаризму. (Это последнее обстоятельство нам не следовало бы упускать из виду: слишком уж мы увлеклись “рыночными реформами”).
Напоминая в связи с этим о рамках диалога, права и конституционального патриотизма, я особо подчеркнул бы значение процессов опять же двух взаимнодополнительных типов: это процессы уже упоминавшейся демократии участия (вовлечения граждан в решение всех общественно-важных вопросов) и гражданской активности, предпринимательства, как инициативы в постановке и решении такого (и не только такого) рода вопросов (по этому поводу см.[20, приложение]). Со сказанным тесно связана также перспектива интерпретации открытого общества как предпринимательского [3] или, с другой стороны, как “общества риска “ (У.Бек), а также необходимость переноса акцентов в государственной политике с “рыночных реформ” на содействие формированию гражданского общества и соответствующей политико-правовой культуры.
В последние десятилетия на Западе наблюдается еще одна важная тенденция: понимаемая расширительно, т.е. включающая как пассивное, так и активное соучастие граждан в решении общественно важных вопросов, демократия участия замещает традиционные партийно–политические структуры, активизирующиеся преимущественно во время выборов. Политическая деятельность профессионализируется, а общество при этом деполитизируется. Гражданская активность проявляется по большей части в алармистской “нет–стратегии”: она возникает там и тогда, где и когда граждане не удовлетворены фактическим состоянием дел, обсуждаемыми проектами и принимаемыми решениями, так или иначе затрагивающими их интересы. В противном случае ”народ безмолвствует”, и каждый занимается своим делом. При этом происходит дистанцирование, а не взаимное отчуждение (и парадоксальным образом слияние) народа и власти, так характерные для современной искусственно политизируемой российской действительности.
Сверх того важно понимать, что в обществе, разделяющем ценность свободы, желающем стать открытым и сохранить это свое качество, пресловутый “консенсус” теряет или, как минимум, меняет свой онтологический статус и мыслится не как результат, а как перманентный процесс согласования разнонаправленных политических интересов, продуктивный диалог между их носителями, обеспечиваемый необходимой системой процедур и культурных (в т.ч.,правовых) норм. Сама политическая система оказывается формой существования так понимаемого консенсуса в открытом обществе.
Таким образом, я прихожу к выводу, что открытым становится общество, выбравшее ценностью индивидуальную свободу своих граждан, имеющее сильное государство, способное удерживать рамки диалога, права и конституционного патриотизма. До сих пор открытое общественное устройство приводило к формированию охарактеризованной триады: гражданского общества, правового государства и рыночного хозяйства, делало избравшие этот путь страны и народы процветающими, а их политические системы относительно стабильными. Но, строго говоря, нет гарантий, что это повторится в России: такая форма общественного устройства может быть для нас ориентиром, но не должна становиться целью. Поставив такую “стратегическую цель”, пойдя по ведущей к ней дороге, мы наверняка получим нечто совсем иное.
Вместе с тем многое из сказанного записано в президенских документах (в Концепции перехода России к устойчивому развитию, в Послании Федеральному собранию о национальной безопасности), в значительной мере зафиксировано в действующей Конституции РФ и уж во всяком случае ни в чем ей не противоречит (подробнее – см. [11]). Дело, следовательно, за малым: начать осуществлять уже достигнутые договоренности. Если теперь нам нужна еще некая общенациональная идея, то нет надобности выдумывать ее заново. Давайте соблюдать собственную Конституцию, а когда мы научимся ее соблюдать (на что понадобится лет двадцать) можно будет ее подкорректировать. Делать же это раньше бессмысленно: какая разница, что там написано, если Конституцию нарушают все, кому не лень, начиная с законодателей, а федеральные законы и президентские указы остаются “литературными памятниками”!?
Заключение
Оборачивая сказанное на собственную работу, я отнюдь не склонен предлагать изложенные соображения к “внедрению”. Напротив, я специально не разворачиваю их в план текущей политической деятельности, полагая, что прежде всего надо обсуждать реализуемые в ней подходы, ее основания и принципы. Надеюсь, что материала для обсуждения здесь достаточно.
Вопрос только в том, состоится ли это обсуждение в общественно значимых формах, найдутся ли на арене современной российской политики политические субъекты, которых может заинтересовать не только “битва гигантов” с “чемоданами компроматов”, не только ближайшие выборы, но и перспективы становления открытого общества и развития России: политики–2, политики–управленцы в отличие от политиков–1, непримиримых борцов за власть.
В конечном счете, это и будет ответом на вопрос, существуют ли у нас политические силы, не на словах, а на деле осознающие ценности свободы и толерантности, способные удерживать и развивать те достижения демократии, которые мы несомненно получили в последние годы при всех ее очевидных издержках и тяжких ошибках – наших и наших избранников.
Литература
- Бауман З. Философия и постмодернистская социология. Вопр. философии N3, 1993
- Бергер П. и Лукман Т. Cоциальное конструирование реальности. Academia – центр,Медиум, М.,1995
- Друкер П. Рынок: как выйти в лидеры. М., Бук чембер интерн.,1992
- Ильин М.В., Цымбурский В.Л. Открытое общество: от метафоры к ее рационализации.М., Моск. обществ. научный фонд,1997
- Коновалов А.А., Ознобищев С.К., Рац М.В. Путь России: модернизация или развитие? В кн.”Альтернативы модернизации Российской экономики”, М.,1997
- Лекторский В.А. О толерантности, плюрализме и критицизме. Вопр. философии,N11, 1997.
- Ноттурно М. Открытое общество и его враги: сообщество, авторитет и бюрократия. Вопросы философии, N11, 1997
- Поппер К. Открытое общество и его враги. , т.т.1 –2 М., Культурная инициатива,1992
- Рац М.В. Политика развития: первые шаги в России. М.,Касталь,1995
- Рац М.В. Идея открытого общества в современной России. М., Магистр,1997
- Рац М.В. “Какое государство мы построили?”, Власть, N12 , 1997
- Рац М.В., Слепцов Б.Г., Копылов Г.Г. Концепция обеспечения безопасности.,М., Касталь,1995
- Рац М.В.,Тарутин С.Л. Развитие versus ”устойчивое развитие” общественных систем. В кн. “Анализ систем на пороге XXI века: теория и практика.” т.1, М.,Интеллект, 1996
- Русская идея: демократическое развитие России. Вопр. методологии N1 – 2, 1995. Отдельное издание: М., Московский обществ.научный фонд, 1996
- Сорос Дж. Советская система: к открытому обществу.,М.Политиздат, 1991.
- Сорос Дж. Новый взгляд на открытое общество. М., Магистр. 1997
- Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., Прогресс, 1986.
- Франк С.Л. Философия и жизнь., Cпб, 1910
- Фромм Э. Бегство от свободы. М., Прогресс, 1990
- Хабермас Ю. Демократия, разум, нравственность. М., Изд. центр ”Academia”, 1995
- Шанин Т. Социальная работа как культурный феномен современности. Вопр.философии, N11, 1997.