К истории ММК в свете перспектив игрового движения

ОДИ возникли внутри специфической методологической школы (ММК — действующего с начала 50-х годов). Путь представляется достаточно прос­тым: анализ удовлетворительных образцов мышления, «средств» соответству­ющего «мышления», «мыслительной деятельности» (изначально «деятель­ность» сводится к акценту на «процессах познания» в противовес готовому «знанию»). В качестве выдающегося образца выступал «Капитал» Маркса, сумевшего проанализировать за счет новой методологии сложный историчес­ки развивающийся объект (метод «восхождения от абстрактного к конкретно­му», чему была посвящена диссертация одного из «прародителей» ММК А. А. Зиновьева). Предполагалось не только заимствование познанных средств мышления, но и их дальнейшее развитие.

Фактически структура работы ММК на первом этапе, прошедшем под именем «Содержательно-генетической логики» (см. Г.П. Щедровицкий  «О различии исходных понятий «формальной» и «содержательной» логик». Сб. «Проблемы методологии и логики науки», ТГУ, Томск, 1962) была много сложнее. Прежде всего, резко расширялась область мыслительных образцов за счет обращения к анализу практически всей истории математики и естес­твознания, а в дальнейшем также и инженерии. Наряду с линией позитивно­го исследования, особые отношения сложились с теми гуманитарными дис­циплинами, традиционными и новыми, которые, так или иначе, затрагивают об­ласть мышления: логикой, психологией мышления, языкознанием, семиоти­кой, педагогикой, философией в ряде ее разделов. Они стали не столько пред­метом анализа выделения позитивных мыслительных средств, сколько крити­ки и перепроектирования¹ в свете собственных представлений содержательно-генетической логики о мышлении. (Очевидно, что всякая критика не может избежать и заимствований хотя бы потому, что приходится находить общее содержательное пространство с критикуемым: вообще не следует забывать, что содержательно-генетическая логика не выросла на пустом месте, а была одним из ответвлений тех же гуманитарных дисциплин). Наконец, наряду с эмпирическим разнообразием мыслительной субстанции формируется представление о некой единой сущности – мышления («языковом мышлении») мыслительной деятельности,  в ее проявлениях (прежде всего это научное мышление, » мышление по решению задач», «структура научных предметов» и т.п.) которая развивается благодаря усилиям ММК. Схематически это можно изобразить следующим  образом:

В принципе переход ММК с позиций содержа­тельно-генетичес­кой логики (50-е годы), т.е. теории и методологии мышления, на методологическую позицию, понимаемую как методоло­гия и теория деятельности, в том числе мыслительной деятельности (60-70-е годы), произошел достаточно естественно: если на первой стадии предметом критики и перепроектирования (а, следовательно, предметом определенного анализа и источником заимствования) служили гуманитарные области, пре­тендовавшие в какой-то степени на теорию мышления, то на второй стадии сюда попали гуманитарные дисциплины, не имеющие прямого отношения к мышлению. Ими, волею судеб, стали дисциплины, отнесенные методологами к кругу «проектных»: дизайн, архитектура и градостроительное проектирова­ние, инженерия разного толка, особенно инженерная психология².

Объединение столь разнородных дисциплин в нечто единое стало возмож­ным благодаря тезису, что в конечном счете за ними скрывается одна и та же деятельность — проектирование деятельности («систем деятельности») через материально-морфологические проявления как «средства», «материал» и условия деятельности (вещи, здания, сети зданий, города, машины, пульты управления). К такой трактовке, впрочем, подталкивали теоретики этих дисциплин: экспансионистки настроенные лидеры дизайна, искавшие онтоло­гические основания для захвата соседей — тех же архитекторов, социологизированные архитекторы новой генерации, рассматривающие себя социальными конструкторами.

В результате этой сдвижки произошли изменения не только в содержа­нии, но радикально изменился характер работы ММК³. Если на стадии cодержательно-генетической логики четко различались мыслительные образ­цы, по отношению к которым основной процедурой был анализ, и научные дисциплины (также анализирующие и нормирующие), которые пытались конструктивно перепрограммировать, то на новой стадии совершается своеоб­разное склеивание дисциплин и их предмета, а ведущими процедурами оказы­ваются конструктивные: «формирование», «развитие» — и дисциплин, и их предметов. Процедура анализа, как самостоятельная, приковывающая посто­янное внимание и методологически нормируемая (развиваемая), была в громадной степени редуцирована⁴. (Справедливости ради за­метим, что к этому толкали дисциплины: в термине «ар­хитектура» слиты собственно архитектурная деятельность и ее продукт, причем продукт, полученный именно конструк­тивно: это новая действительнось, а не анализ ставшего.) Схема выглядит следующим образом:

Акцент на конструктивности и противопоставление ее аналитике были незамедлительно отрефлектированы в ММК в форме постановки вопроса об отношении «исследовательского» и «проектного» «типов деятельности» и утверждения, что по отношению к задачам развития деятельности аналитико-исследовательская деятельность имеет вторичный, сервисный характер. В конце концов, сама методология была понята как преимущественно конструк­тивная деятельность⁵. (Попутно было дезавуировано модное в то время прогнозирование, широко трактуемое как продолжение исследовательской деятельности, за счет фиксаций факта, что будущее конструируется, а не исследуется; категориальной базой для этого служила категориальная связка «естественное-искусственное» отрицавшая естественно-исторические законы развития общества ради более сложного механизма его изменения.)

В дальнейшем (наряду с проектным) были выделены и другие конструк­тивные типы деятельности, такие, как программирование, организация, управ­ление. Склеенность того или иного типа деятельности со своим предметом (объектом) была легализована методологическим тезисом о положенности типом деятельности своего предмета. Эта и новая связка была закреплена в понятии «сфера деятельности», причем методология относится конструктив­но как к сфере в целом, так и к ее составляющим. Исследовательский тип деятельности также получил свое место в виде сферы науки.

Содержательно ММК, как отмечалось, от теории и методологии мышле­ния перешел к методологии и теории деятельности. Однако, термин «теория» приобрел здесь весьма специфический смысл, что позволило говорить о «теории деятельности» как ни на что не похожей, являющейся особой «методологической теорией» (и с этой точки зрения — квазитеорией*. Теоретико-деятельностная парадигматика выражала в этом случае не столько результаты научного исследования деятельности, сколько средства самого методолога, реализуемые в его конструктивном подходе к сферам деятельнос­ти и выступающие по отношению к ним как нормы⁶. При этом наряду с частно-методологическими «знаниями» — нормами по поводу отдельных сфер деятельности возникает «общеметодологическое», поданное как «общая теория деятельности» (см. Г.П. Щедровицкий. «Исходные представления и категори­альные средства теории деятельности», Сб. «Разработка и внедрение автома­тизированных систем в проектировании», Стройиздат», М., 1975).

Однако движущие факторы, и, соответственно, подлинный смысл и значение ММК, весьма плодотворного во всех тех областях, которых он касался⁷, не сводятся к этой, тезисно описанной внешней истории, а про­истекают из внутренних механизмов его работы. Относясь исследовательски, критически, конструктивно или еще как-то к мыслительным образцам, другим гуманитарным и социально-инженерным дисциплинам, сферам деятельности, методологи ММК сделали предметом анализа и конструктивного развития, прежде всего свою собственную деятельность.

То, что становилось предметом мышления и деятельности методологов, осваивалось самой методологией: марксовы методы анализа сложного истори­ческого объекта, методы системного анализа, проектирования и программиро­вания. (В этом нет ничего удивительного, поскольку отражало установку анализировать накопленный методологический арсенал, чтобы использовать его, прежде всего в собственной работе.) Но этого мало: собственные способы мыслительной и иной работы стали для методологов постоянным предметом анализа, критики и конструктивного преобразования и нормирования; предъ­являя требования к организации мышления и деятельности в каких-то облас­тях, методологи предъявляли эти и другие требования, прежде всего к себе. Апробированные и пропущенные через чужие средства, полученные в анали­тической процедуре, а также рефлексивно познанные собственные средства деятельности возвращались в объект в виде норм деятельности, выступая фактором ее развития. А методология за этот счет приобрела мощный механизм развития — саморазвитие, не менее значимое, чем развивающее влияние сфер, с которыми она имела дело⁸.

Создав механизм саморазвития, методология, в принципе, могла стать существенным механизмом преобразования связывающихся с нею областей деятельности. Могла, но не стала, поскольку эти сферы — в силу самых разных обстоятельств, в том числе и простого отсутствия стимулов к развитию («застой» не просто метафора), не нуждались в таком механизме. Соответст­венно, программы развития методологов оказывались невостребованными.

Третья стадия ММК (80-е года) прошла (есть все основания считать ее законченной) под подавляющим воздействием ОДИ. В принципе, ОДИ можно рассматривать в качестве практической формы соединения методологии и развиваемых с ее помощью областей деятельности, где представители послед­них под руководством методологов проблематизировались и разрабатывали для себя проекты и программы развития, овладевая принципиально новыми для себя средствами, развивая их или даже создавая их заново⁹ (тем самым частично снимались проблема реализации методологических программ). Установка методологов на рост самостоятельности, самоорганизации и само­управления игрой со стороны ее участников привела к максимальной передаче методологических функций этим участникам (игра, к тому же становилась важным средством их методологизации). В силу этой установки, а также большой вариативности тем ОДИ, методологи-организаторы игры все менее выступали в роли «частных» методологов тех областей деятельности, с которыми они сталкивались в игре, и все более приобретали функцию организаторов коммуникации участников и трансляторов нескольких «типо-деятельностных» приемов и методов (проектирования, программирования, управления, самоуправления), а также специфически игрового метода органи­зации «коллективной мыследеятельности». И если на предшествующей стадии жизни ММК имела место сильная редукция исследовательско — аналитической работы, то при таком развитии игры ее организаторы вообще могли отказаться от какой-либо «метафизики» знания и стать чистыми технологами ли техни­ками игры («игропрактиками»), владеющими лишь суммой приемов.

К сожалению, последнее стало реальностью для многих игротехнических команд, прокламирующих принадлежность к ОДИ и даже к методологии. Хотя, с моей точки зрения, это профанация методологии и вырождение Игры, поскольку вне методологической составляющей прекращается ее развитие, оно опускается до ремесленного уровня, теряет творческое начало и обществен­ную значимость. Сегодня такие команды держатся на плаву за счет того, что даже в чисто технической ипостаси организатора игры, выступая активным началом коммуникации, сохраняют способность вызывать процессы понима­ния (и взаимопонимания), столь дефицитные в нашем обществе и без которых невозможно организовать конструктивное взаимодействие. Зачастую еще имеют успех довольно грубые шокирующие психотехнические приемы, кото­рые обнажают личностные черты участников и способствуют своеобразной рефлексии за счет остановки привычной деятельности (псевдодеятельности чаще всего)¹⁰.

ОД – игры, таким образом, находятся на распутье: им или грозит окончательно выродиться в сумму ремесленных приемов, или они могут получить дальнейшее развитие за счет реанимации методологической составляющей.

С моей точки зрения, ОДИ могут получить вторую жизнь, если они не будут демонстрироваться в качестве обособленного феномена (способного творить те или иные чудеса, в частности, являть новую культурно-историчес­кую форму организации как самоценность), но окажутся способными орга­нично включиться в контекст развития тех или иных областей деятельности, выступая в качестве одного из элементов методологического механизма этого развития или как-то иначе.

Это не значит, что нужно вернуться к старой форме методологии, которая существовала во второй стадии ММК (методолог, конструктивно относясь к какой-то сфере деятельности, из «верхней» позиции перепроектирует и программирует ее, отдавая исполнение проектов и программ «вниз»), добавив лишь игровые моменты. Методология должна сделать следующий шаг, во-первых, освоив, наконец, Игру не просто как экзотическую форму существо­вания, а как свой новый фазис, и, во-вторых, преодолев недостатки, которые обнаружились на предшествующих стадиях ММК.

К дефектам нужно, прежде всего, отнести утрату собственной политичес­кой функции, с одной стороны, и, с другой, неумение организовать продуктив­ную коммуникацию с теми, кто ее сохраняет — гуманитарными науками (понимая их недостатки и работая вместе с ними над их преодолением). Антисайентистский пафос ММК историчен. На первой стадии это критика в адрес конкурирующих — по теории мышления — дисциплин, сопровождаемая их перепроектированием через призму содержательно-генетической логики. Начиная со второй стадии, акцентированной на конструировании в противовес исследо­ваниям, это более резкое неприятие общественных наук (уже другого круга, нежели логика и методология) за их натуралистическую антидеятельностную установку (претензию на «истину», неумение рефлексивно — критически относится к собственному исследовательскому аппарату, отказ от методоло­гических механизмов развития, в конечном счете — за миротворчество и неумение встраиваться в практические общественные процессы)¹¹, пересече­ния с гуманитарными исследованиями и исследователями на том или ином конкретном материале также разочаровывали. В области градостроительного проектирования была показана бессмысленность огромного числа так называ­емых социологических исследований, поскольку социологами некритически были приняты задачи, сформулированные архитекторами на нерелевантном по отношению к социальной действительности языке (см. Б. В. Сазонов «Перманентное архитектурное проектирование на базе системных категорий», «Системные исследования», «Наука», М.,1983). Обществоведы крайне плохо вписываются в Игру по их профессиональной теме, поскольку они приходят с убеждением, что имеют правильный ответ и пытаются вменить его — вместо того, чтобы развиваться вместе с ситуацией, развивать по ее поводу свои представления.

Тем не менее, методология не в силах заменить собой или сделать ненужными научное исследование и научное знание как его результат. На играх это проявляется в том простом факте, что замечательные категориаль­но — понятийные конструкции, постоянно возникающие в ходе Игры, умирают с ее завершением, поскольку не подхватываются учеными, не становятся их инструментарием и не адаптируются в системы знания. Точно также нельзя обойтись без науки, если ставится вопрос о развитии тех или иных областей деятельности. Сегодня, опираясь на опыт Игр, понятно, что невозможно обеспечить это развитие за счет создания даже очень хороших методологичес­ких программ и проектов. Развитие может иметь место только как саморазви­тие, когда активные фигуры в этой деятельности выходят из своих частных в рефлексивную позицию по отношению к целому и совместно простраивают и реализуют определенную стратегию развития этого целого. Но при этом нельзя обойтись без ученого (носителя не только некоторой познавательной способности, но и «метафизического», знания), который интеллектуально оспосабливает учеников, научно «фундирует» стратегию:

Вопрос, однако, в том, какая наука способна на это. Очевидно, что только та, которая не претендует на окончательную истину, но может вписываться в конкретную ситуацию, беря ее как новую задачу, готовую обернуться научной проблемой, и развивать свой аппарат по мере проблематизации.

Или, иначе, это в традиционном смысле слова методологизированная наука, способ­ная вписываться в практические кон­тексты по заказу практики. Подчерк­нем, что способность к саморазвитию под заказ практики отличается от традиционных прикладных общест­воведческих (тех же социологичес­ких) исследований, где наука, факти­чески, сама формулировала исследо­вательскую задачу (вариант, остав­ляющий все в той же плоскости, — некритически воспринимала формулировку заказчика), проводила исследова­ния и оставляла заказчику возможность использовать результаты исследова­ния в силу его разумения¹². (Результат — пылящиеся на полках отчеты об исследованиях и возникновение в качестве альтернативы науке консультаци­онных служб, главным критерием для которых была полезность заказчику, а не научность).

Нечто похожее складывается в настоящее время в области территориаль­ных исследований во Франции (опыт фирмы «Ларес» в Ренне): между мэрией (или другим заказчиком от лица территории) и коллективом профессиональ­ных обществоведов находится организация-посредник, которая получает запрос-заказ на научную разработку, переводит его в научную постановку вопроса и ищет на конкурсной основе те научные коллективы  (как правило, межпредметные, специально формируемые под ту или иную задачу), которые могут ответить на этот вопрос, проводя исследование. Получив результаты исследования, научный посредник не просто осуществляет передачу некото­рой информации заказчику, но переводит ее в форму адекватную его запросам. Чрезвычайно важно, что такой посредник не просто осуществляет передачу информации между заказчиком и научным коллективом или даже ее транс­формирует, пропуская через себя; он осуществляет постоянную коммуника­цию между всеми участниками процесса, помогая заказчику вместе с учеными верно сформулировать исследовательскую задачу и критерий результата, который должен быть получен, а затем с помощью тех же ученых интеллек­туально оспособляет заказчика (заодно и себя!, повышая восприимчивость к полу­ченным результатам¹³.

Очевидно, что чем  более методологически  грамотен научный посредник, тем эффективнее он работает как на нужды практики, так и на развитие науки.

До сих пор в рамках — ММК не ставилась задача реализации подобной методологической функции: на второй стадии — поскольку вообще не выходили на практическую организацию многопозиционной коммуникации и взаимодейст­вия за пределами собственно методологических штудий; на третьей стадии — поскольку подобная задача не укладывается в игровое время (в лучшем случае, в Игре можно программировать такие связи, налаживать коммуника­цию; но не было соответствующих заказчиков и ученых). Сегодня заказ для методологии на организацию таких связей вполне реален. Именно в контексте такого заказа становится правдоподобной готовность общественной науки на овладение не внешней методологической критикой, но принятием на себя обязательств  в структуре управленческой практики¹⁴.

Вернемся к поставленному выше вопросу: что может методология освоить из Игрового опыта?

Первый ответ лежит на поверхности. Везде, где имеет место ситуация межпозиционных, межгрупповых, межпредметных и подобных им связей и где уместен методологический сервис в связи с проблематизацией ситуации и поиском решения за счет развития и создания средств (методов, целостных установок, позицией или других элементов) совместной деятельности, там может быть использована ОДИ как высокоэффективное средство коммуника­ции и коллективной мыследеятельности. Методолог выступает здесь коорди­нирующим и развивающим элементом определенной системы деятельности, а Игра — одной из форм его работы, очень удачной, но не единственной. К примеру, вопрос распределения функций между территориальными властями разного уровня в контексте уточнения этих функций и формирования новых властных структур может быть переведен в методологическую плоскость и там решен — со всеми заинтересованными сторонами (в верхнем рефлексивном блоке, который изображен на рис. 3; правда, там отсутствует фигура методо­лога-посредника и не прописана та структура, которая возникает в связи с его присутствием) и, в том числе, с помощью Игровой формы.

Проиллюстрируем сказанное на том конкретном примере, когда Игра оказывается эффективным средством в социальном проектировании, т.е. в проектировании, направленном на изменение или развитие каких-то областей (систем) деятельности в свете целевых установок проектировщиков¹⁵. В простейшем варианте проектирования происходит выделение определенной области деятельности в ее наличном состоянии («исходной ситуации»), она критически анализируется, и в свете этой критики, а также воспринятых про­ектировщиком общественных ценностей и целей разрабатывается проект новой ситуации, которая была бы свободна от недостатков первой и осущес­твляла искомые ценности и цели. Заметим, что камнем преткновения оказы­вается процесс реализации социального проекта, который, почему-то, посто­янно искажается теми, кому он предназначен. Игра в этом случае выступает, прежде всего, в качестве формы организации проектной деятельности (мето­дологическое оспособление процесса проектирования), дополнения к уже существующим формам проектирования. Но она привносит дополнительные моменты; во-первых, в процесс Игры-проектирования могут широко привле­каться те, для кого проект предназначен (это может делать проектирование и помимо Игры), во-вторых, что более принципиально, игровые методы воспри­нимаются участниками как существенные не только для процесса проектиро­вания, но и для функционирования и развития будущей (проектируемой) ситуации – Игра, тем

самым, оказывается существенным элементом-механизмом, встраиваемым в будущую ситуацию.

Но такая трактовка методологии и Игры как ее формы, в которой они выступают в качестве сервисного элемента,  дополнительной надстройки по отношению к определенной системе деятельности или тем деятельностям, которые выступают в преобразующей функции  отношению к исходной деятельности, резко сужает границы применения и той и другой.

Их реальные возможности раскрываются на при­мере Игры, если брать ее не как частную форму методологической работы, а одну из важнейших методологических сущностей, не замещаемых другими.

Эта способность ОДИ базируется на том, что — даже если она замысливается и проводится в качестве формы методологического действия, которое выполняет определенную функцию по отношению к некоторой системе деятельности — в ее процессе возникает, и какое-то время продолжает жить самостоятельный и самоценный феномен. Игра с большой буквы, специфичес­кое Игровое пространство и протекающая в нем деятельность. Игровое пространство деятельности принадлежит к числу наиболее свободных, и в этом своем качестве способно выступать моделью по отношению к другим пространствам, в силу чего методология может решать в имитационной манере методологические проблемы других пространств деятельности в пространстве Игры. Поясним этот достаточно сложный тезис.

Прежде всего, мы используем здесь одно из центральных теоретико-деятельностных понятий «пространство деятельности«. Оно выражает одну из элементарных частиц деятельности или «клеточек» (в терминологии методологического анализа Марксова «Капитала»), в которой присутствует вся «натуральность», «объектность» полноценной деятельности (это живая деятельность, ее фрагмент); но вместе с тем это вполне определенная деятельность, имеющая натуральные особенности (в которых слиты фрагмен­ты первой природы и оестествленная история данной деятельности) и подда­ющаяся типизации. В пространстве определенной деятельности живут ее субъекты — опять же как «натуральные», полноценные носители деятельнос­ти¹⁶; в принципе, следовательно, носители любой и всякой деятельности, но осуществляемой постольку, поскольку к этому поощряет и это позволяет данное пространство деятельности с его натуральностью.

Важной чертой Игрового пространства, объясняющей его свободность, является практическое отсутствие предзаданной натуральности, которую надлежит оставить в Игре неизменной. В Игровом пространстве можно, в принципе, построить (вставить в процессе Игры) самые разные натуральные структуры субъектных отношений, используя то, что привнесено в Игру в качестве исходного, варьируемого от Игры к Игре «материала» (в том числе в Игре могут возникнуть и начать развертываться другие пространства, как не имевшие прецедента, так и вполне традиционные, скажем, мыслительное пространство; но важно, что все они подчиняются законам Игрового простран­ства с точки зрения свободы развертывания в них деятельности). Моделирующая способность Игрового пространства, т.е. возможность имитационно моделировать в нем определенное другое пространство, обуслов­лено, в частности, тем, что в качестве исходного материала Игры привносятся реалии этого другого пространства (непосредственно через своих субъектных носителей или в имитационной манере). И в зависимости от того, как далее пользуется этот материал, как развертывается пространство Игры, проступает ее моделирующее качество¹⁷.

Моделирующая способность Игры строится на факте принципиального тождества Игрового пространства, его организации, организациям любых других пространств — все они выполняют важнейшую функцию налаживания коммуникации. В традиционном социологическом смысле под организацией понимают объединение людей ради достижения определенных целей (органи­зовавшихся людей — и тогда это их собственная организация, или целей определенного организатора, который рекрутирует и нанимает людей — для последних организация является «чужой»). Но вне зависимости от того, инструментальной или нет была организация в момент создания, ее структуры начинают определять процессы коммуникации тех, кто в нее попадает (и надо уметь еще читать эти правила коммуникации! Коридоры и кабинеты райко­мов и исполкомов — это жестко заданная коммуникационная сеть, и неосведом­ленный в ее формальных и неформальных правилах Игры посетитель не может понять, казалось бы, неадекватной реакции на свои запросы, воспринимая все это как абсурд¹⁸. Игра также организована, но ее организация предельно вариантна, поскольку, являясь самоценностью, Игра теряет черты инструментальности. И самое главное, если говорить об инструментальности, имманентно присущей самой игре, т.е. говорить о тех задачах, которые она сама перед собою ставит, то первой задачей является налаживание (Игровой) коммуни­кации — неважно, по какому именно поводу, важно лишь то, чтобы этот повод был подлинным, возник как феномен в процессе Игры /см. подробнее П.В. Баранов, Б.В. Сазонов — «Игровая форма развития коммуникации, мышления, деятельности», М, МНИИПУ, 1989 — второе издание/. Как уже не раз отмечалось, таким Игровым феноменом оказывается коллективная рефлексия по поводу некоторого предшествующего Игрового события. (Заметим, что территориальное пространство также является сложно и достаточно жестко охарактеризованным, задавая тем самым возможности коммуникации.)

Могут увидеть противоречие в утверждении о самостоятельности, субстанциальности Игрового феномена и, одновременно, о его способности высту­пать в качестве модели некоторого другого пространства деятельности (моде­лирование оказывается другой функцией по сравнению с методологией — Игрой как рефлексивно развивающей надстройкой над некоторой системой деятель­ности). Более того, можно еще сильнее усомнить тезис о свободе Игры, если вспомнить, что ОДИ организуется — программируется, сценируется и прово­дится — методологом, а следовательно, реализует ту или иную методологичес­кую постановку вопроса, испытывает вполне жесткий способ методологичес­кого управления¹⁹. Секрет свободы Игры, следовательно, лежит в особеннос­тях методологии; точнее, мера свободы Игры определяется мерой свободы управляющего Игрой методолога (несвободный человек, управляющий други­ми, не может сделать их свободными). Заметим, что методолог может потерять управление, но в этом случае на Игре воцарится хаос, а не свобода.

Методолог, а вместе с ним все, участвующие в Игре, свободны тогда, когда они ставят проблему и открывают пути продвижения в ней — такие, которые позволяют владеть тем, чем ты ранее не владел²⁰. (Противопо­ложностью проблемного движения с этой точки зрения явилось бы продавливание методологом или другими участниками готового решения или функци­онирование в процессе Игры по заранее заданной норме, или нечто подобное). Проблема является организационным началом Игры, предложенным методо­логом, но как будет развертываться проблематика, зависит от всех участников и того, в частности, как это будет происходить внутри методологической команды. Важно, что не существует жестких норм развития проблемы, эти нормы возникают и трансформируются именно в процессах проблематизации. Программа и сценарий Игры намечают определенную траекторию детализа­ции и развития проблемы, (ее первая постановка предшествует собственно Игровой деятельности, развертываемой в пространстве Игры, и делается на до-игровой стадии в форме методологического семинара), исходя из предшес­твующего методологического опыта и Игрового опыта. Через сценарий и программу, а также живой опыт участников игры привносятся в игровое пространство материал и реалии того другого пространства, которое модели­рует Игра — если присутствует задача моделирования. Но ни сценарий, ни программа, ни живой опыт не является догмой — в конечном счете, все определяет сама Игра, ее свободное, по отношению ко всему предшествующе­му, течение.

Вышесказанное позволяет объяснить тот почти мистический факт, что только свободное осуществление Игры приводит к результатам, которые в соответствующей интерпретации оказываются ответами на поставленные вопросы — выполняет ли Игра методологическую функцию развития некоторой деятельности или же моделирует другое пространство деятельности. Свобод­ная Игра, являющая собой живую методологию, которая существует не в знании, а в непосредственной деятельности, являющаяся  не только сущест­венным новообразованием в методологии, но и средством развития последней, позволяет получить принципиально новые результаты в процессах воспроиз­водства деятельности, а забота методологов — организаторов Игры состоит в том, чтобы эти результаты выступили средством в решении проблем, накоп­ленных предшествующей деятельностью. •

¹ В это время чаще говорили о «программировании» новых наук о мышления, не различая, фактически, проектирования и программирования.

² Своеобразным переходом к новой стадии служили исследования ММК по проблемам возрастной психологии, где вопросам развития мышления у детей были поставлены в контекст обучения и развития в целом. (Первыми в смысле перехода к собственно деятельностным представлениям были исследова­ния С. Г. Якобсон: «Организованность и условия ее формирования у младших школьников». Просвеще­ние», М..1967). Заметим также, что естественность перехода, заметная в крупномасштабной исторической перспективе, в реальной истории сопровождалась резким конфликтом с В.А. Лефевром, настаивавшим на переходе от анализа мышления к конструированию деятельности с остальными участниками ММК, высказывавшимися против нового подхода.

 

³ Сдвижка не означает, что сразу же были оставлены логические штудии с их специфической структурой работы; от нее уходили постепенно, вставляя тематизм «мышления» в новые структуры методологичес­кой работы (ср. «проектное мышление»).

⁴ Конструктивная установка по отношению к тому же мышлению, которое нужно было развивать для разрешения проблем современного общества, была и на первой стадии. Но конструирование в значительной мере базировалось на результатах пусть и очень методологизированного, но все же анализа.

⁵ Крайне интересны промежуточные формы самосознания методологии. В работах Г.П. Щедровицкого середины 60-х годов (см. сб. «Про6лемы исследования структуры науки», Новосибирск, 1967) методоло­гия выступает в качестве объемлющей рамки многопозиционной структуры, где над «практиком» надстраиваются методист и «проектировщик» новой практики), а над ними исследователи, где первый видит все процессы внизу как естественные, а второй — как осуществляемые деятелем; эта структура историком охватывается как текущая во времени (развивающаяся?). Отражая структуры педагогической работы (роль методиста) и новую стадию методологии (появление фигуры проектировщика), эта схема все же в основном репрезентирует методологию тогда, когда ее основным предметом анализа было естествознание — это схема формирования естественной науки (и ее методологического блока, куда, скажем, хорошо вписывается Декарт, и философия, которая вырастает из практики преобразования некоторого материала в продукт и рецепторных форм ее сознания и воспроизводства. Соответственно, фигуры, изображенные на схеме, выражают не деятельность, а получаемые ими эпистемические продукты (ср. деятельностные позиции на рис.4). Гуманитарные исследования не укладываются в эту схему (как, впрочем, и развитое естествознание).

⁶ Отношение средств деятельности, ее предмета и объекта, взятые в контексте развития деятельности, весьма сложны. В теории деятельности оно анализируется в связи с категориальной оппозицией «естественное — искусственное» (начало данной оппозиции положено в ст. Р.А. Лефевра, Г.П. Щедровицко­го, Э.Г. Юдина — «Естественное» и «искусственное» в семиотических системах». Сб. «Семиотика и восточные языки», М., «Наука» 1967).

⁷ К сожалению, связи с беспрецедентным темпом развития ММК, который был заложен в способах его работы, громадное большинство результатов осталось незафиксированным в научных публикациях и лежит в архивах.

⁸ Возможно в этом кроется парадоксальный факт сегодня, когда во многих областях деятельности начались революционные преобразования, и темп их изменения необычайно высок, методология остается в стороне — до сих пор она «раскачивала», проблематизировала и активизировала. Сегодня в этом уже нет необходимости. Но до понимания быть культурной сегодня ситуация не дошла, а потому не порождает спроса на методологию.

⁹ Первая ОДИ в 1979 году заложила фундамент специфическому, не имеющему аналогов методу программирования (в дальнейшем один из центральных в играх), причем методологи создавали его вместе с дизайнерами, специалистами в области проектирования.

¹⁰ Психотехническая или иная линия могут получить позитивное развитие. Но это уже не будут ОД-игры как форма и вид методологии, созданная ММК. Вообще, из ОДИ как новейшей стадии ММК вышли многие игровые течения проблематизирующего толка (в отличие от так называемых «деловых», учебных по сути дела игр, в которых организаторы заранее знают правильный ответ и способ нахождения ответа и подводят к ним участников).

¹¹ Критика гуманитарной науки со стороны ММК близка к тому, что пишут феноменологии (Ср. феноменологическую критику в адрес социологии в кн. «Новые направления в социологической мысли, «Прогресс», 1978). При этом, конечно, речь не шла о продажном отечественном идеологизированном обществоведении,. которое находилось ниже уровня критики.

¹² Подобно тому, как в производстве сложилась система JR индустриальных исследований, в которых производство не просто использует результаты инженерной работы, но заказывает ее в связи с запросами рынка и заставляет тем самым инженерию развиваться в связи со своими (маркетинговыми) запросами, так и в общественной области гуманитарные прикладные исследования должны стать сервисным элементом управленческой практики.

¹³ Мы не знаем, к сожалению, как в этом случае работают межпредметные исследовательские группы, в какой мере при этом ученые работают рефлексивно и методологично по отношению к собственным средствам. Известно, тем не менее, что здесь возникают весьма нетривиальные подходы к решению. казалось бы, стандартных задач.

¹⁴ Мы  оставляем в стороне вопрос об отношении такой прикладной науки к фундаментальной и о свободе общественной науки, ограниченной лишь стремлением к истине. Вопрос связи фундаментального и прикладного также не решается вне методологии. Что же касается сервисности как угрозы свободе, то инженерия не потерялась в системе «индустриальных исследований», но выиграла в собственном развитии, поскольку работала не на идеологические фетиши, а на реальную (в форме рынка данную) общественную практику.

¹⁵ Такое проектирование может изначально совершаться при активном участии методологов, но может происходить и без них.

¹⁶ Субъекты не сводятся ни к позициям, ни к ролям, ни к профессиям или чему-то похожему, они служат натуральным живым основанием проявления подобных частных ипостасей деятеля; деятель развертыва­ет их из себя в процессе деятельности, попадая в те или иные структуры деятельности или строя их.

¹⁷ Имплицитно здесь содержится одно из возможных ограничений моделирующей способности ОДИ: как специфическое пространство оно может, вероятно, моделировать, прежде всего, пространства деятельнос­ти. Вопрос в том, что скрыто в пространстве как клеточке деятельности, в какие более сложные системы и структуры и как оно может развертываться.

¹⁸ В этой связи необходимо вернуться к вопросу о роли организационных решений: беспомощные вне     человеческой (субъектной, ценностной) составляющей, они — осознанно или неосознанно —     начинают детерминировать коммуникационные процессы.

¹⁹ Термин  «методолог» несет собирательную нагрузку, поскольку имеется в виду вся система         методологи­ческого обеспечения игры, включая команду.

²⁰ Очевидно, что внешней предпосылкой свободной Игры для участников является желание принять    участие в Игре по предложенной теме и программе. Кстати, и то и другое может претерпеть      эволюцию в ходе Игры под воздействием ее участников.