Несколько сюжетов концептуализации развития в связи с творчеством Г.П.Щедровицкого и ММК
В силу личных причин я отказался от исследовательской интерпретации наследия Г.П.Щедровицкого, поэтому данный текст служит проспектом, обозначающим лишь позицию автора. Эта работа не претендует на статус, заданный конкурсом работ к Чтениям-2005.
Для начала важен сюжет темпоральной метафизики (философии), отсылающий к структурам времени и истории, как они размещаются в Большом модерне или уже не только в его пределах. Здесь прежде всего необходимо указать на мобилизацию и преодоление ММК марксистски- ориентированного исторического дискурса сначала в рамках исследовательской установки, а потом и в рамках социально-проектной установки, реализовавшейся в наиболее полном виде в ОДИ. В последний период творчества Г.Щедровицкий и методологи сосредоточились на общих для философского поля конца ХХ века рефлексивных темпоральных фигурах современности, например таких, как «ситуация» или «событие». Здесь же можно указать на парадигмальную близость исторического дискурса ММК 70 – 80-х западным историческим дискурсам, что связано с отказом от гегельянской линии (скажем, во Франции) и общеметодологическим кризисом исторических дисциплин. Есть интуиция, что предельной рамкой для обсуждения развития (мыследеятельности – в трактовке ММК) в этом ключе как раз является новая онтология времени, проступающая в работах начиная с конца 60-х годов (хотя это онтология имеет более длинную историю, восходящую, например, к А.Бергсону). Формационный подход (как любили говаривать в дисциплинарных рамках), которым мы обязаны гегельянской склейке Логики и Истории, уступал место анализу случаев и ситуационистской трактовке развития, проблематизирующим холистскую установку.
Анализ ситуации (политической, социокультурной) был общим местом истмата и понимался как восстановление внутренней логики и хода развития социальных процессов. Классики марксизма утверждали «подлинность» теории предмета только в связи с восстановлением истории этого предмета. Работа с понятиями в логический период ММК требовала восстановления развития позитивной истории объекта: так наука (и философия) превращалась в процесс непрерывного развития понятий и представлений. В собственно методологическом смысле это привело к удерживанию принципа «псевдогенетического выведения» при анализе объектов и акценту на развитие, совершенствование, изменение понятий самой науки, работающей с объектом. Исторический процесс развития мышления сводился к набору ситуаций, которые трактовались как разрыв в деятельности, требующий введения знаковых (логических, мыслительных) средств, позволяющих преодолеть этот разрыв. Такая трактовка ситуации как остановки (проблемы) и перехода сохранялась и в дальнейшем.
Безусловно, методологический способ работы предопределил то, что понятие «ситуации» как средство анализа (специального типа деятельности) получало предельно широкое методологическое оснащение. Ситуация обсуждалась в языке переходов, сдвигов, структур, систем (вложенных друг в друга ситуаций), аспектизации, позиционного удержания и т.д. Однако можно утверждать, что до возникновения практики ОДИ метапроблема ситуации не была предметом специфически темпоральной категоризации (связанной прежде всего с новой онтологией времени и деятельности во времени). Хотя в конце 70-х уже проступали контуры новой концепции истории как истории отдельной человеческой жизни и деятельности. В принципе, переход в истории ММК 70 – 80-х к ОДИ соответствует новой онтологии современности, уже лишь культурно (а не непосредственно) связанной с гегельянско- марксистским историцизмом. Современное и ситуативное начинает пониматься как то, что является объективным выражением обновляющейся актуальности духа времени, как то, что полагает актуальность через рефлексивную самоотнесенность здесь-и-сейчас к некоей ситуационной подлинности. Такая актуальность порождает проектно (а значит субъективно) заполняемое прошлое. В философском смысле это соответствует новой метафизике присутствия и проектности времени. Здесь основной объект в нашем случае - ситуации развития, которые неповторимы и требуют повторения. В парадигмальном смысле последней по времени концептуализацией большого перехода ХХ века стала концептуализация ситуации, следующей за модерном. И переход методологии к ОДИ лежит как раз лежит на этом парадигмальном переходе. В период ОДИ наступила эпоха онтологии (институциализации) самообоснованного и самовоспроизводящегося опыта развития. Тем самым методологией была выдвинута претензия на восстановление связи с центром современности, с актуализацией времени, деятельности и развития в бесконечном самоотнесении действующих в ситуации игры.
Сюжет производства и развития знания и познания (эпистемологическая парадигма) тесно связан, на мой взгляд, не столько с модным нынче дискурсом распределения власти и археологией действий разума (М.Фуко), сколько с проблемой науки на службе развития общественного целого (например такого, как государство). ММК начинался именно с вопроса о науке (мышлении, логике, философии), чтобы впоследствии осуществить более широкий проход и выйти к другим мыследеятельностным образованиям. Методологический арсенал средств вырос из организационной и эпистемологической рефлексии науки (и в установке на развитие науки), однако потом произошел переход на другие объекты (вследствие ориентации на практику инженерного типа и построение нормативных и организационных предписаний для себя и других специалистов). В СССР, как стране, придерживающейся идеологии развития, производство и развитие знаний всегда было предметом специальной организационной и управленческой работы. И лидер ММК это хорошо понимал, ориентируя методологию на выполнение функции средства объемлющих систем для институциализированной науки. Это требует достаточно сложной рефлексии, потому что рамочные основания (как и ее институциональное тело) современной науки сильно изменились, но это произошло уже после фактического отказа методологии от претензии на радикальное методологическое покровительство над значительной частью научного поля. Методология 70-80-х (закономерно, как следствие деятельностной рефлексии исследовательского периода 50-60-х) дрейфовала к организации и управлению (в том числе НИР), что способствовало успешному развитию ряда научных проектов. Неометодология 80-90-х вообще оказалась несоразмерной трансформациям современной науки и вынуждена была реализоваться на других сферах. Эпистемологического прорыва (в ряде научных регионов) за счет методологии не произошло.
Проект Г.Щедровицкого по своим субстанциальным основаниям разделил судьбу самой крупной социально-политической философии Модерна – марксизма. Ответ на вопрос о Г.Щедровицком – это ответ на вопрос о завершении марксизма и о рефлексии философского разлома конца ХХ века. Для России, в отличие, скажем, от Франции, где марксизм был лишь моментом философского ландшафта, это означает открытость истории не только узко философской или идеологической рефлексии, потому что марксизм был тем целым, что удерживало конструкцию развития советского проекта.
Марксизм был основанием исходной эпистемологической установки первого периода ММК, далее он стал одним из оснований социального действия ММК, и до конца оставался основанием, «предельной онтологией» деятельности Г.Щедровицкого.
По культурно-типологическим свойствам позиция Г.Щедровицкого является позицией неомарксиста «сциентистского» толка, соотносимая, с некоторыми натяжками, с позицией Л. Альтюссера 60-х и аналитическим марксизмом Дж. Ремера. При этом критическая установка, воспроизводимая Г.Щедровицким, характерна для широкого поля неомарксизма. Марксизм был для Г.Щедровицкого личной (в том числе и по линии семьи), классовой, и принятой культурной «рамкой», соответствующей целому советского проекта.
Марксизм (для многих, не только для Г.Щедровицкого) был в 50-е подлинным горизонтом философского движения (и в логическом (как у А.Зиновьева и Г.Щедровицкого), и в гегельянском повороте (как у Э.Ильенкова)), в горизонте восстановления самой культуры марксизма, в данном случае через исследование «непосредственно развития мышления К.Маркса» (!). В отличие от западных коллег они не реализовали себя в политической предметности (это было невозможно в СССР). В отличие от ряда западных теоретиков в ММК не усомневали ценности жестко организованного мышления (что в гуманистических марксистских кругах зачастую объявлялось тоталитаризмом и диктатом разума). Также есть соблазн напрямую связывать ориентацию на марксистскую категорию «деятельности», установку на социотехническое действие, «переделывание» мира, практику с марксизмом. Здесь, безусловно, более тонкие культурные и личностные опосредующие связи.
Далее. Вопрос о развитии в социальном пространстве – это вопрос о специфической (социально-культурной) проектности «расширенных» 60-х. Г.Щедровицкий и ММК здесь занимают одно из главных мест в «скрытой» советской культуре, кроме которой сегодня от того периода почти ничего не осталось. «Этнография» этого периода как места трансляции культуры начала ХХ века и одновременно истока ре-волюции в СССР достаточно развернута. И здесь само развитие «вшито» в социально-культурную обстановку последнего советского «ренессанса»: впервые в СССР (после 20-х гг.) было открыто само пространство культурного творчества как производства саморазвития. Методология – одна из таких полуофициальных «машин саморазвития» для большого круга/кружка людей. Ключевым словом в этой связи является слово «программа», взятое в социологическом ключе. Именно это слово в организационной рефлексии и рефлексии развития Г.Щедровицкого 80-х гг. становится обозначением в том числе социальной единицы как целого, удерживающего жизнедеятельность и развитие методологического сообщества. В 80-е гг. способом социального развития методологического стали служить ОДИ.
Вообще обращение к «социологической» категории «деятельность» предопределило социологизацию и социализацию методологии, придав определенную имманентность трактовке самой деятельности, развивающейся как бы из себя в качестве отдельной реальности (хотя Г.Щедровицкий всегда был на позициях конструкционистского отношения к социальности). Социальное у Г.Щедровицкого жестко связывалось с техникой и управлением, с радикальным функционализмом частного в порядке целого, что соответствует структурализму в социальных дисциплинах.
Здесь также важно увидеть социального героя такого конструкционизма: это прежде всего инженер и управленец, разбирающийся с механикой общества.
В культурно-историческом смысле сегодня важно, каким образом в ММК был разыгран сюжет, связанный с проблематикой рациональности. ММК был практически единственным советским проектом (за исключением, может быть, семиотического), о котором можно говорить как о завершенном проекте построения некоей «синтетической» рациональности.
Безусловно, продвижению этого проекта мы обязаны сосредоточением внимания методологов на проблеме Мышления и тем самым ограничения этой рациональности явлениями мышления (по сути Г.Щедровицкий ориентировался на только один из моментов из тех, на которые разделился просветительский Разум).
Можно утверждать, что по большому счету ММК удалось дать радикальный ответ на вопрос о развитии Мышления. Арсенал мыслительных средств, наработанный к концу 80-х, работает до сих пор, хотя в 90-е он почти не обновлялся.
Совокупность наработок ММК в области Мышления соотносима с проблематикой рациональности через выход на Деятельность как ключевую категорию методологии; логическая онтология развития усиливается деятельностной онтологией развития. Методологическая рациональность успешно освоила несколько типов мышления и несколько типов деятельности. Ограничения и неудачи были связаны в основном именно с ориентацией ранней методологии (установкой) на сильный логицизм (семиотически ориентированный логицизм, операционально-ориентированный логицизм внутри рациональности) и конструктивизм мышления (восходящих к естественнонаучным корням и структурализму как культурной парадигме методологии). Также методология сильно сузила спектр проблем рациональности, обсуждаемой в СССР, например, это касается проблематики сознания. Вообще проблематика сознания не была характерна для Г.Щедровицкого (в отличие, скажем, от М.Мамардашвили), склонного к логическому конструктивизму именно мышления. «Ситуации разрыва» как идеальный объект в онтологии развития мышления, наряду с техниками проблематизации не только в мышлении, но и в деятельности, придают методологической рациональности сильную рефлексивность (впрочем, это связано также с культурным освоением наследия Гегеля). При холистской установке в методологии общее берется через жесткое ортогональное различение и схематизацию, ставшую «фирменным знаком» методологии.
Методология отказывала (в версии Г.Щедровицкого) человеку в возможности непосредственного производства мышления, относя его к предельным формам культуры. Такая трактовка рациональности связывает методологию с классическими истоками трансцендентности Разума в Большом модерне. В принципе, можно сказать, что ММК участвовал в проекте повторной, уже рефлексивной онтологизации разума (источником цивилизационного развития снова становился инструментально оснащенный разум).
Рационалистический проект методологии обращен к развитию, проблематизированному, тематизированному, предметизованному через мышление и обращенному к социокультурному действию. Методология, в своей классической версии, выступает инстанцией рефлексивного контроля над процессом мышления и деятельности.
Для позднего периода методологии (80-х) характерен естественный дрейф к более «мягкой» рациональности, или к ассимиляции элементов других типов рациональности (например, «игровой»). Однако было бы слишком просто ответить на вопрос о концепции рациональности позднего Г.Щедровицкого через Ю.Хабермаса, будто бы методология построила не просто рационалистический проект, но проект коммуникативной рациональности. Также было бы слишком просто ответить на вопрос о Г.Щедровицком через М.Мамардашвили, будто бы методология занималась введением новых развитых явлений и техник мышления в тело мышления (и сознания) классической рациональности, тем самым произведя ее реформацию. В целом методологическая рациональность по замаху и результатам вполне соответствует глобальным методологическим трендам, связанным с именами, к допустим, К.Поппера и П.Лоренцена.
ММК развивался в логике и со скоростью культурного авангарда, рассогласованного с социально-экономической модернизацией. Это предопределило возможности работы методологического мышления с рядом политико-экономических дискурсов (например, управления), но и указало на уязвимость культурного статуса методологии. Методология периодически сама нуждалась в культурной накачке (феномен культурного обеднения вследствие десинхронизации движения разных дискурсов в культурном поле), будучи одним из трендов, возникших при «распаковке» культуры Модерна. Внутри самой методологии возникло несколько локальных культур, апеллирующих к разным эстетикам и «философиям». И сама методология становится предметом особой эстетической рефлексии, восстанавливающей стиль эпохи.
Можно попытаться указать на некий общий корень методологической культуры - проектную метафизику авангарда, в свою очередь указывающую на метафизику произведения (в «домодерный» период – творения). В методологической версии эта метафизика апеллирует к коллективности и растворяет субъекта в произведении.
Собственно культурное значение методологии связывается с воспроизводством методологической культуры (в ряде предметных областей) и культуры мышления. Это своеобразное воспроизводство развития. Перспектива рефлексивного традиционализма развития, как сказал бы О.Генисаретский.
Феномен Г.Щедровицкого требует своего П.Бурдье, чтобы быть описанным в языке «политической методологии». А пока что интуицией здесь служит «распаковка» ММК сущности мышления, сущности деятельности и сущности сообщества как политических сил и сил политической игры. Здесь также важна тема политического присутствия интеллектуалов (некоей фигуры политической субъектности) в поле производства мышления и распоряжения мышлением. Кажется, все три условных периода творчества Г.Щедровицкого соответствуют неким политическим пространствам и действиям.
Какое-то время назад было модно обсуждать тему методологии как тему политического суверенитета или революционизма методологии. Тут в силу вступают сами неотменяемые основания онтологической скрепленности методологического (и через пространство марксизма и через модерн в целом) с пространством власти и политики. Г.Щедровицкий, со свойственной ему прямотой, указывал на властную и политическую сторону занятий мышлением и деятельностью.
Основной козырь методологии, основное ее политическое упование (вместе с тем связанное с надеждами на победу за счет ставки на культуру Разума) в открытии нового пространства осуществления развития (пригласительный билет в виде методологических процедур и техник, а позже и событий коллективной трансценденции в ОДИ), позволяющего конкурировать, к примеру, с экономическим, психологическим, эстетическим пространствами, претендовавшими и претендующими на роль локомотива развития. В этом месте вопрос все же упирается в некий сверхполитический аргумент, указывающий на метафизическую перспективу. Тут важно то, что для СССР и для наследующей ему России вообще свойственна большая «развитость» пространства культурного, нежели пространства политического.
В несколько вольном изложении сюжет, относимый к развитию как «вертикальному переходу», мог бы выглядеть примерно следующим образом.
В имманентной версии пространство развития с момента размыкания замкнутости исторического перестает быть местом отнесения к порядку идеального/трансцендентного и превращается в пространство самоотнесения и самореференции. С этого момента развитие опознается как выражение саморефлексирующего, самообосновывающего усилия, процедуры, относящей нечто к особого типа схеме, удерживающей смысл того, что упрощенно можно назвать изменением или движением. В этот момент авторитет определенного развития апеллирует уже не к трансцендентному порядку, а к политическому производству посюсторонней «субъектности» развития.
Однако за установкой на имманентное развитие (развитие как то, что здесь-и-теперь) у методологов просматривается установка на некое трансцендентное развитие (как по отношению к (предметным) регионам, захватываемым методологией, так и к самой методологической онтологии). Подключение к порядку идеального (в него, в этот порядок, помещается Мышление (Культура) и иногда Деятельность) гарантирует подключение к порядку развития: тем самым развитие есть метафора самодвижения этого порядка (платонизм), и развитие есть способ подключения, трансценденции к этому порядку (практика работы с регионами развития)
В философской версии ММК тяготел к парадигме (Мирового) Духа, выраженной как самоосуществление Мышления, Деятельности и Коммуникации в Истории, когда развитие этих сфер соразмерно историческому Развитию. Указанные сферы понимались в качестве локомотива истории, самой Истории, и самого развития. Развитие здесь «запаковано» в типично новоевропейскую метафизику. Деятельность есть чистый Метод существования Мышления как единственной формы (условие, выражение) Человека и Истории. Человек – репрезентация Мышления на биологическом материале. Способ выхода к Мышлению – Деятельность, репрезентируемая в Методе. Метод словно открывал доступ к Развитию.
Методология следовала по оси неогегельянского проекта. Кажущийся дуализм поздней схемы мыследеятельности является мнимым, поскольку и Метод и Деятельность можно воспринимать как уровни реализации Истории Мышления (как изначальной схемы).
Развитие (как Деятельность с заглавной буквы, апеллирующая к теологическим истокам философии 17-18 вв.) есть способ «восхождения» к Разумному истоку, в отличие от инструментализированного горизонтального перемещения по регионам реализации Мышления (просто деятельности, не в трансцендентном смысле).
Есть некая утопия (или, скорее, Культурная Позиция) в том, что движение через проблематизацию и депредметизацию открывает перспективы трансцендентного Развития по направлению к Мышлению и Истории. В этом смысле Деятельность и Метод с самого начала были взаимосвязанными метафорами Развития-к-Мышлению, понимаемому объективно- идеалистически.
По отношению к другим регионам (подходам) суть атаки методологов состояла в денатурализации, разоестествлении Развития в границах этих регионов (подходов), но оборачивалась оестествлением и натурализацией Развития в Истории и Культуре.
Методологи возвращались к сюжету, когда в центре Истории находится субстанциально понятое Мышление. История предицировалась развитием и деятельностью (через предицирование развития Мышлению), возвращаясь к прогрессистской и просвещенческой онто-логике модерна. Все выглядит так, словно в ХХ веке развитие еще является прерогативой Мышления и Истории.
Что происходит в том случае, когда определяется место и положение развития в составе проекта и для проекта, самого по себе уже указывающего на определяющую его рациональность развития? Это вторичное, рефлексивное обращение к опыту того, что рационально производилось в качестве развития и есть тематизация развития «как такового».
Г.Щедровицкий вроде бы специально не производил онтологизацию развития (онтология развития была «зашита» в качестве «рамочных» установок в проект методологии (в истмат, гегелевскую логическую онтологию, историцизм и т.д.), и в процедуры методологической работы с изменениями в широком смысле (в процессной, функциональной, управленческой и др. «логиках»)). При этом ОДИ уже были своеобразной сменой онтологии развития, по крайней мере переакцентировкой с линейных на событийные и ситуационные структуры в противовес обветшавшему официальному советскому прогрессизму. 90-е же годы показали, что методология осталась в числе немногочисленных идеологий и технологий, апеллирующих к определенного типа трактовкам развития, вполне конкурентным и социально-сообразным.
Развитие изначально - один из коррелятов одновременно целостности модерна, указывающей на порядок и способ бытийности модерна (развитие предицирует Расширенный Модерн и Просвещение), и одновременно на особые регионы или объекты (субъекты) жизне/мыследеятельности, относимые к развивающимся и проводящим (транслирующим) развитие. Не-прогрессистское понимание развития возникает в момент романтической критики Просвещения, в тот момент, когда эпоха проблематизировала собственные основания. Процессы развития были отделены от других жизненных процессов, и методологизация развития приобрела рефлексивный, относительный характер. Ряд атак на развитие как на разрушительную идеологию еще больше структурировали пространство как «вокруг» развития, так и «само» пространство развития. В философии маргинализация дискурса о развитии наблюдается с момента ухода философии Большой истории на периферию; в ХХ веке ряд философских направлений осуществляли локальные интерпретации развития (экзистенциализм, персонализм, философская антропология). Послемодерн как форма «снятия» модерна не видит в «развитии» никакой современности, кроме неотменяемости самого принципа перехода, как бытийной структуры, самой по себе не гарантирующей присутствия старого в новом.
В методологии осуществлялась проблематизация предметных областей развития. Ее ход предполагал перевод в «подлинное» пространство развития через вопрос «как?», снимающий предметные «как?» неметодологизированных дисциплин, через «прорыв» к непредметизированному и более целостному предельному Объекту. При этом «подлинность» означала радикальную «инструментальность» самостоятельного разума и действия в качестве единственной гарантии целиком человеческого мира без химер божественного.
Методологический проект состоял в возвращении развития из огрубленных исторических форм (вульгарного марксизма) к подлинности зарождения через мышление и действие. Развитие должно быть возвращено к подлинности истока: сначала должно быть расфокусировано и пересобрано тело идеального (мыслительного) развития, затем построена современная версия исходной схемы развития - деятельность, действие, - затем результаты должны быть вынесены в мир в качестве жизненных и социальных форм. И далее несколько усложнений.
Идея Г.Щедровицкого о мышлении как совокупности методов имела своим неизбежным последствием известную натурализацию мышления. Дальнейшая онтологизация метода привела к натурализации объекта - мыследеятельности. Однако методологический проект может претендовать на статус авангардного, поскольку у представителей ММК было по крайней мере 2 механизма: заниматься мышлением из Другого мышления (Деятельности, например), и заниматься методологическим мышлением из другого типа мышления.
Отдельная линия оформляет проблематику развития в антропологизирующий (на дисциплинарном языке - психолого-педагогический) дискурс, обращаясь к проблеме очеловечивания (радикальное марксистско-теологическое понимание человека как функционального места, и как материала мыследеятельности).
И последний сюжет, здесь могущий быть только обозначенным – это топология развития. Здесь важен не столько ход через методологическую схематизацию, сколько через соотнесение пространственных и временных структур, методологическую географию развития.