В.Г. Марача "Схемы, пространство-время и мышление"

Тезисы к конференции по теме «Схемы и схематизация»[1]

1. Картезианское понимание пространственности не применимо к мыслящему субъекту, так как предложенное Декартом дуалистическое решение психофизиологической проблемы предполагает жесткое разделение протяженной и мыслящей субстанций.

2. Отказ от натурализма в понимании пространственности и временности связан с кантовской критикой естественнонаучного мышления: его возможности как «чистого разума» ограничиваются принципом различения природы и свободы. Пространство и время И.Кант понимает как формы чувственности, связанные со схематизмами рассудка субъекта. В этом содержится возможное направление прорыва: Кант вводит понятия схематизма рассудка и схемы, чтобы объяснить, как априорные категории и понятия соотносятся с предметами, данными в опыте.

3. Получаем ли мы таким образом представление пространства-времени мышления и пути мыслящего индивида в пространстве-времени? Ведь Кант придавал схемам лишь вспомогательное и промежуточное значение, относя их к формам чувственности.

4. На первый взгляд, здесь нет никакого парадокса: ведь схемы – это особые формы чувственности: такие, по которым – как по «направляющим» - может разворачиваться мышление: «Это формальное и чистое условие чувственности, которым рассудочное понятие ограничивается в своем применении...». Формы мышления – «чистые априорные понятия», согласно Канту, «кроме функции рассудка в категории должны a priori содержать еще формальные условия чувственности (именно внутреннего чувства), заключающее в себе общее условие, при котором единственно и можно применять категорию к какому-нибудь предмету» [1, c.222].

5. И все же для Канта морфология схематизма рассудка – не более чем слепок со схематизма восприятия. У схем, с точки зрения Канта, – иной, «более низкий» статус, нежели у априорных форм, и к мышлению они прямо не относятся: «Схема сама по себе есть всегда лишь продукт воображения...» [1, c.222]. Это даже не объект естественнонаучной теории, полученный в результате мыслительной процедуры идеализации.

6. Следующий после Канта радикальный ход делает М.Хайдеггер, придающий пространственности и временности статус бытийных «основоопределений присутствия», а бытию – характеристики пространственности и временности, позволяющие этим качествам стать «присутствиеразмерными», т.е. сообразными с бытием, понимаемым как присутствие: «Если «субъект» понимать онтологически как экзистирующее присутствие, чье бытие основано во временности, то необходимо сказать: мир «субъективен». Но этот «субъективный» мир тогда как временной-трансцендентный «объективнее» любого возможного объекта... Сущее, именуемое нами присутствием, следует рассматривать по порядку как «временное», «а также» как пространственное... Присутствие – буквально – за-нимает пространство. Оно никоим образом не налично лишь в части пространства, заполненной телом... Присутствие потому, что «духовно» и только поэтому может быть пространственно способом, какой для протяженной телесной вещи остается сущностно невозможен... Вторжение присутствия в пространство... возможно... лишь на основе экстатично-горизонтной временности» [8, с.366-369].

7. Хайдеггеру удается найти путь между Сциллой естественнонаучного натурализма и Харибдой натурализма психологического. Однако описанное Хайдеггером пространство-время «экзистирующего присутствия» онтологично (= нерукотворно), т.е. не может быть организовано «искусственными» средствами. Бытие в таком пространстве-времени (dasein, присутствии) – проживается. При этом неясно, можно ли в нем двигаться к какой-либо цели и можно ли регулировать (или программировать) такое движение, в частности, с помощью схем.

8. Третий и решающий для нашего рассмотрения шаг сделали некоторые участники ММК,  переосмыслившие статус схем: с точки зрения С.Попова и В.Розина схемы относимы не только к восприятию, но и к мышлению[2]. Соответственно, и пространство-время может быть понято как форма мыслимости (а не только восприятия или «экзистирования»), допускающая внутри себя представление мыслящих субстанций. Инструментами подобного представления и выступают схемы.

9. Однако в работах участников ММК мы, к сожалению, не найдем представлений об пространстве-времени мышления и способах движения в нем. И, хотя методологи уже несколько десятилетий осуществляют схематизацию и используют схемы, рефлексивное осмысление их роли как инструмента построения «мыслительных пространств» началось лишь в последние годы в упомянутых работах С.Попова и В.Розина.

10. «СМД-представления и схемы с самого начала строились без какой-либо «привязки» к пространству. Иными словами, корпус СМД-представлений в том виде, в каком он существует, не дает средств, позволяющих мыслить пространство... В процессе формирования СМД-подхода были тщательно устранены любые возможные отнесения полученных в их рамках представлений к протяженным объектам (к вещам - в схоластической традиции)... И обратно: воспользоваться этими представлениями для описания материальной (территориальной) локализации чего-либо невозможно...

11. Рассматриваемому тезису на первый взгляд противоречит то, что термином «пространство» СМД-подход пользуется весьма активно. Однако при этом имеется в виду пространство работы (в том числе мышления), уже обустроенное (верстак, арсенал, доска, тематические топы), где важно разместить мысль, понимание, действие, а не добраться до вещи, ресурса, знания. Иными словами, СМД-подход не рассматривает преодолеваемое пространство» [2, c.39-40].

12. Наиболее адекватным представляется такой способ полагания пространства-времени мышления, как схематизация. Схематизация не есть введение готовой схемы. Она представляет собой снятие схемы «с себя» путем рефлексии своего способа работы в определенной ситуации.

13. Понятие «ситуации» подразумевает различение себя (со своими средствами мышления и способами работы) и обстоятельств как соорганизованного комплекса предметов, других субъектов и «среды», которые существенны для моего «предметного действия». Иначе говоря, представление о комплексе обстоятельств ситуации удерживает чувственно-данную мне предметность, но уже процессуально-деятельностно: в комплекс обстоятельств включаются не любые предметы, а лишь те, которые противостоят моему действию или задают ограничивающие его условия.

14. Схематизация ситуации связывает ее чувственно-предметный план со средствами мышления и способами работы. И тогда формирование пространства-времени мышления состоит в «размещении» функционально нагруженных (и сценированных) ситуаций со своими комплексами предметных обстоятельств (а не размещении самих предметов и объектов) и разметке «карт» соединяющих их путей[3]. Каждый из путей «обхода» пространства имеет собственное внутреннее время, причем содержательное наполнение «одного и того же» места ситуационно, т.е. при каждом его «прохождении» различно: в одну ситуацию, как в одну реку, нельзя войти дважды. Точная метафора подобного пространства-времени дана в образе Зоны у братьев Стругацких, но его категориально-понятийные характеристики  нуждаются в более углубленной проработке.

Литература

1.Кант И. Критика чистого разума / Соч. в 6-ти тт. Т.3. – М.: Мысль, 1964;

2.Копылов Г.Г. Пространственные представления в СМД-методологии: постановка проблемы и анализ карты как инструмента «схватывания» пространства // Вопросы методологии. 1992. №1-2;

3.Марача В.Г. Методологический роман-схематизация: Вадим Розин в ипостаси Марка Вадимова // Вопросы методологии. 1999. №1-2;

4.Марача В.Г. Образовательное пространство-время, освоение интеллектуальных функций и образовательные институты в контексте индивидуализации образования / Школа и открытое образование: концепции и практики индивидуализации. Сборник научных трудов по материалам IV Всероссийской научной тьюторской конференции. – Томск: Пилад, 2000;

5.Попов С.В. Организационно-деятельностные игры: мышление в «зоне риска» // Кентавр. 1994. №3;

6.Попов С.В. По следам «глубоко протезированного менталитета» (комментарии к беседе М.С.Хромченко с П.Г.Щедровицким) // Вопросы методологии. 1992. №1-2;

7.Розин В.М. Онтологические, направляющие и организационные схематизмы мышления // Кентавр. №20 (ноябрь 1998 г.);

8.Хайдеггер М. Бытие и время. – М.: Ad marginem, 1997;

9.Campbell J.L. Institutional analysis and the role of ideas in political economy / Theory and Society 27: 377-409, 1998.