Взаимодействие проекта и опыта в современной философии
Взаимодействие проекта и опыта в современной философии
(Чтения памяти Г.П. Щедровицкого 2004—2005 г.г./ Сост.В.В. Никитаев – М. : Фонд «Институт развития им. Г.П. Щедровицкого», 2006. – 368 с.: ил. – ISBN 5-903065-07-4)
Мое выступление — это, по сути, комментарии к тому тексту, который я опубликовал в сборнике «Познающее мышление и социальное действие»[1]. Впрочем, не только комментарий, но ещё и обобщение.
Яне могу пользоваться тем языком, который распространён в школе Г.П. Щедровицкого, и, честно говоря, далеко не всё здесь понимаю. Но я хотел бы указать на следующий момент: с того времени, как появляются тексты (а они появляются, я сам являюсь читателем), с их автором [Г.П. Щедровицким] тоже что-то происходит. Я хотел бы обратить ваше внимание на культурную миссию чтения и комментария. Мне кажется, это очень важно. Во всяком случае, в своем тексте, который посвящён различиям между стилями мышления, характерным для нашей советской философской традиции, очень короткой, неизбежно саморазрушительной, я хотел выразить этот, для меня это очень серьёзный, опыт, который говорит о том, что какое-то время, всё-таки, закончилось.
Одним из сигналов завершения этого времени, конца этого времени, является то, что появляются тексты Г.П. Щедровицкого, а несколько раньше — тексты М.К. Мамардашвили. Появляются тексты. Тексты! Уже не соучастник семинара их читает, а они получают свое культурное значение. Могут они получить это, или не могут — это другой вопрос, но они вступают в область конкурирующих проектов, конкурирующего мышления, закреплённого письменно. Это громадное событие! Я никогда не рекрутировался в какой-то тип мышления, связанного с таким устойчивым методологизмом, тем не менее, для меня это тоже было очень большим событием, и последние четыре-пять месяцев я читал эти тексты и просто был восхищён Георгием Петровичем. Конечно, у меня были замечания, но, тем не менее, я понял, что какая-то жизнь этих текстов возможна. Хотя многие скептики из академических кругов считают, что жизнь в тексте подобной методологической установки невозможна. Поэтому перевод в текст самого наследия и появление самого наследия как открытого для широких читательских кругов — это чрезвычайно серьёзное и важное событие. Это то, что я хотел сказать в качестве предварительных замечаний.
Время большого проекта, в котором находилась такая пристрастная страстная мысль Георгия Петровича Щедровицкого, завершилось. Фактически, этот гигантский, авангардный проект, который связан, в том числе, с советским опытом, просто завершился.
Об этом говорит, в частности, и то, что сама школа, насколько я сейчас наблюдаю, диффузировалась через различные группы, группировки и перешла в плавный дрейф прагматических установок. Это говорит о серьёзнейшем кризисе центрального проекта, который уже, на мой взгляд, не может контролировать себя, не может воспроизводить себя в качестве большого проекта. Поэтому диффузия и прагматизация становятся, вообще говоря, вполне разумными. Так умирают любые школы. Они кончают тем, что прагматизируют собственные идеологические позиции, делают их более приспособленными к живой реальности, оттачивают какую-то методологическую технику и т.п. Думаю, что сегодняшний мир принимает такой тип игры.
С другой стороны, есть культурная миссия — очень позитивная, очень открытая — миссия автора, который обращается к читателю. Хотя, судя по тем текстам, которые я читал, сам Георгий Петрович не предполагал, что возможен какой-либо читатель. Для него всегда возможен только лишь собеседник, конкурсант, противник — тот, с кем он спорит, кому он что-то доказывает, но читателя там и близко нет. Не предполагается, что эти тексты могут читаться, изучаться и т.д.[2]3
Здесь есть очень важный момент, который для меня существенен. Он связан с тем, что, как я уже сказал, закончилось время большого проекта. И сегодня два архива вступили, по сути, в конкуренцию.
Одни архив — архив, который можно назвать «прижизненным». Есть выработанный язык методологии, язык методологических инноваций и т.д. и он находится в состоянии того, что Учитель как бы жив. Это непрерывно воспроизводится в беседах, текстах, выступлениях — такой естественно складывающийся код внутри школы, которая не хочет замечать своего распада. Воспроизведение каких-то мыслей, в том числе незаконченных, их продвижение, неявное ожидание того, что Георгий Петрович сейчас войдёт, скажет что-то ещё, вступит в диалог и т.д. Это один момент.
С другой стороны, сейчас появляется другой архив — «посмертный», архив, который, к сожалению, прибывает к нам уже без авторского могущества. Появляются люди, совершенно случайные, которые уже не могут сакрализовать эту фигуру, или сакрализация идет другим путём — через комментирование, осмысление по-новому, потому что проходящее в диалоге и во времени речевого обмена — это совершенно другое, чем когда мы читаем книги, возвращаемся к ним, обсуждаем и т.д. Можно ожидать, что здесь существуют серьёзнейшие методические и методологические проблемы наследия Г.П. Щедровицкого. Потому что это не только фон, который является конкурирующим внутри различных философских дисциплин, но это и позиция, которая сложилась у Георгия Петровича и, отчасти, у всей школы в целом. А именно, это, с одной стороны, оппозиция к власти, но какая-то странная, мягкая оппозиция по отношению к господствующей власти, при которой предполагается, что власть как бы не нуждается ни в какой интеллектуальной помощи и сама способна справиться со своим собственным невежеством. И, наряду с этим, резкая и радикальная оппозиция к академическому, университетскому истеблишменту. То есть, выражены две оппозиции, одна из которых — мягкая и слабая, а вторая — более жесткая и сильная. Поэтому возникает вопрос: насколько, в самом деле, формирование самого Кружка, его идеологии происходило в пику, в поддержку, или в слабой оппозиции с господствующим режимом? Вопрос очень существенный.
Далее. Существует ещё столь же серьёзные вещи, связанные с тем, что практически вся история Кружка происходила во времена «железного занавеса». Но сегодня мы не можем обдумывать идеи Г.П. Щедровицкого так, как будто мы по-прежнему находимся за железным занавесом. Это уже просто невозможно. Хотя еще в 1985 году приходилось сталкиваться просто с комичными ситуациями, когда можно было наблюдать дискуссию, которая идёт в Советском Союзе, и дискуссию, которая идёт в Европе, — две дискуссии, которые совершенно друг друга не знают, но обсуждают примерно одно и то же. Обсуждают темы развития, становления каких-то интеллектуальных практик, идей. В Европе это, конечно, другое время, у которого свой ход, развитие достаточно медленное, без катастроф и кризисов, которые есть у нас.
Я назвал некоторые существенные вопросы, которые выходят за пределы внутренней (внутри Кружка) жизни идей. И поскольку наследие начинает публиковаться, эти вопросы, на мой взгляд, становятся всё более и более существенными.
Есть ещё вещи, которые связаны с вопросом, очень для меня интересным, о судьбе самого авангардного проекта, к которому так страстно относился Г.П. Щедровицкий. Открытость и страстность Георгия Петровича — это, конечно, необычайные качества, очень важные. Они пробиваются даже через тексты, любые тексты, даже если их кто-то сокращал, улучшал — всё равно, они являются замечательными свидетельствами внутреннего напряжения Георгия Петровича, его философского идеализма. Хотя, в том, что складывается в качестве методологии, есть, с точки зрения общего развития философского опыта и философского знания, конечно, некоторые проблемы. Проблемы, связанные с тем, что, как и через что здесь уместно определять: философию с помощью методологии, или, наоборот, методологию с помощью философии.
То, о чем я сейчас говорил, по моему мнению позволяет найти какие-то возможности осваивания наследия в общекультурном значении. Не через некую риторику, а через особую рефлексию возможностей существования самого этого наследия. То есть, отвечая на вопрос, как оно может сегодня существовать?
Здесь возникает ещё один важный вопрос. Когда существовала идеология большого проекта и выполняла свою функцию, тогда политика, по сути дела, была неэксплицированной, то есть большой проект задавался вне публичного политического пространства, не имел реального политического наполнения. Сегодня же такого рода движение впервые сразу же, как только оно начинает открываться общественности, получает политическое значение. Это уже не просто мысль, которая занимается идеальными конструкциями, а потом их во что-то внедряет, — это уже изначально некая политическая функция, и политика здесь начинает играть колоссальную роль. Я абсолютно в этом уверен. И сегодня мы можем рассматривать Кружок на предмет оценки политики: насколько он сам выполняет эти условия и может ли выполнять, и как мы должны понимать эту политику.
Если мы говорим о целостности глобального проекта, то она, конечно, с одной стороны, связана с советским строем самим по себе, как социальным глобально-авангардным проектом. С другой стороны, и в рамках философии существовало множество таких глобальных проектов, а в рамках искусства — тем более. Чего стоит, например, вагнеровское «универсальное произведение» — абсолютно тотальный проект, который выстраивается как политика. Это не противоречие, а последовательность двух терминов: там, где проект становится тотализующим, он одновременно становится и политическим. Мало того, что политическим — он становится ещё и эстетическим проектом, стилевым, потому что он должен придать жизни характер, стиль, он должен быть эстетически оформлен. Для некоторых всякий тотальный проект есть часть поведенческой деятельности, связанной с искусством.
Здесь есть прямые взаимосвязи с европейским опытом. Можно вспомнить, например, о проекте экзистенциализма, который выстраивал Жан-Поль Сартр в течение 40 лет. Влияние Сартра на Францию было совершенно ошеломляющим — сколько бы сейчас не писали, что у Сартра было (и есть) много французских оппонентов. Достаточно сказать, что этот человек, в отличие от многих, два раза отказался от Нобелевской премии — его уже хотя бы за то можно уважать, что он не принял условия игры, в которых должен был получать Нобелевскую премию. Его влияние в Европе в 50-х — 60-х годах было очень большим. Он разрабатывал свою философию, свою литературу, искусство, как глобальный, тотальный, завершённый проект культуры.
То же самое мы можем сказать и о Зигмунде Фрейде с его школой.
И о великом немецком мыслителе Мартине Хайдеггере, о его «нацизме» можно сказать то же самое. Да, какое время он признавал фашистский режим, отчасти даже участвовал, был членом нацистской партии.
Это целая драма, которая обсуждается западной интеллигенцией уже лет пятьдесят — как такой выдающийся мыслитель смог примкнуть к фашистскому движению. А дело в том, что это примыкание к фашистскому движению просто было частью глобального проекта. Хайдеггер полагал, что философия, после Аристотеля и Платона, может сделать ещё один шаг, при котором власть предержащие должны поддаться интеллектуальной мощи проекта.
И внутри нашей собственной культуры есть такие, выполненные с осознанной политикой, проекты. Мне многое об этом известно. В частности, то, что связано с творчеством Мераба Мамардашвили, который, фактически, начинал вместе с Георгием Щедровицким, Борисом Грушиным, многими другими известными вам людьми. Он находился в единстве этого проекта и, тем не менее, расходился с Щедровицким. Это очень симптоматическое расхождение между ними, когда два очень влиятельных, очень талантливых, очень, по-своему, ангажированных и, в то же время, абсолютно не признанных официозом мыслителя, которые, хотя и не испытывали личную вражду друг к другу, напротив, тем не менее, находились на каких-то противоположных полюсах. Меня это очень привлекло, поэтому часть своей работы я сосредоточил на этом участке нашей исторической жизни. Всё-таки, мы живём исторической жизнью, то есть всегда что-то заканчивается. При этом сам конец не должен восприниматься в чисто уничижительном смысле, как сход, или уход.
Мои замечания – это только начало, предварительное обсуждение тех тем, серьёзных и важных, которые нужны для того, чтобы просто понимать в целом, что такое сегодня этот глобальный, великий проект, который связан не только с Г.П. Щедровицким, но и с тем фундаментальным авангардным проектом целых семидесяти лет, глобальным проектом, частью которого была и Великая октябрьская революция.
[1] Подорога В.А. Проект и опыт (Г. Щедровицкий и М. Мамардашвили: сравнительный анализ стилей мышления) // Познающее мышление и социальное действие. М., 2004.
[2] 3 Речь идет о сборнике, созданном на основе стенограмм лекций и выступлений Г.П. Щедровицкого перед разными аудиториями. У Г. П. Щедровицкого есть и вполне академические работы, рассчитанные на чтение и изучение. (Прим. Ред.)