eng
Структура Устав Основные направления деятельности Фонда Наши партнеры Для спонсоров Контакты Деятельность Фонда за период 2005 – 2009 г.г. Публичная оферта
Чтения памяти Г.П. Щедровицкого Архив Г.П.Щедровицкого Издательские проекты Семинары Конференции Грантовый конкурс Публичные лекции Совместные проекты
Список изданных книг
Журналы Монографии, сборники Публикации Г.П. Щедровицкого Тексты участников ММК Тематический каталог Архив семинаров Архив Чтений памяти Г.П.Щедровицкого Архив грантового конкурса Съезды и конгрессы Статьи на иностранных языках Архив конференций
Биография Библиография О Г.П.Щедровицком Архив
История ММК Проблемные статьи об ММК и методологическом движении Современная ситуация Карта методологического сообщества Ссылки Персоналии
Последние новости Новости партнеров Объявления Архив новостей Архив нового на сайте

Взаимодействие проекта и опыта в современной философии

В.А. Подорога

Взаимодействие проекта и опыта в современной философии

(Чтения памяти Г.П. Щедровицкого 2004—2005 г.г./ Сост.В.В. Никитаев – М. : Фонд «Институт развития им. Г.П. Щедровицкого», 2006. – 368 с.: ил. – ISBN 5-903065-07-4)

Мое выступление — это, по сути, комментарии к тому тексту, который я опубликовал в сборнике «По­знающее мышление и социальное действие»[1]. Впрочем, не только комментарий, но ещё и обобщение.

Яне могу пользоваться тем языком, который рас­пространён в школе Г.П. Щедровицкого, и, честно го­воря, далеко не всё здесь понимаю. Но я хотел бы ука­зать на следующий момент: с того времени, как появ­ляются тексты (а они появляются, я сам являюсь чита­телем), с их автором [Г.П. Щедровицким] тоже что-то происходит. Я хотел бы обратить ваше внимание на культурную миссию чтения и комментария. Мне кажет­ся, это очень важно. Во всяком случае, в своем тексте, который посвящён различиям между стилями мышле­ния, характерным для нашей советской философской традиции, очень короткой, неизбежно саморазруши­тельной, я хотел выразить этот, для меня это  очень серьёзный, опыт, который говорит о том, что какое-то время, всё-таки, закончилось.

Одним из сигналов завершения этого времени, конца этого времени, является то, что появляются тексты Г.П. Щедровицкого, а несколько раньше — тексты М.К. Мамардашвили. Появляются тексты. Тексты! Уже не соучастник семинара их читает, а они получают свое культурное значение. Могут они по­лучить это, или не могут — это другой вопрос, но они вступают в область конкурирующих проектов, конку­рирующего мышления, закреплённого письменно. Это громадное событие! Я никогда не рекрутировался в какой-то тип мышления, связанного с таким устой­чивым методологизмом, тем не менее, для меня это тоже было очень большим событием, и последние четыре-пять месяцев я читал эти тексты и просто был восхищён Георгием Петровичем. Конечно,  у меня были замечания, но, тем не менее, я понял, что какая-то жизнь этих текстов возможна. Хотя многие скеп­тики из академических кругов считают, что жизнь в тексте подобной методологической установки невоз­можна. Поэтому перевод в текст самого наследия и появление самого наследия как открытого для широ­ких читательских кругов — это чрезвычайно серьёз­ное и важное событие. Это то, что я хотел сказать в качестве предварительных замечаний.

Время большого проекта, в котором находилась такая пристрастная страстная мысль Георгия Петровича Щедровицкого, завершилось. Фактически, этот гигант­ский, авангардный проект, который связан, в том числе, с советским опытом, просто завершился.

Об этом говорит, в частности, и то, что сама шко­ла, насколько я сейчас наблюдаю, диффузировалась че­рез различные группы, группировки и перешла в плав­ный дрейф прагматических установок. Это говорит о серьёзнейшем кризисе центрального проекта, который уже, на мой взгляд, не может контролировать себя, не может воспроизводить себя в качестве большого проек­та. Поэтому диффузия и прагматизация становятся, во­обще говоря, вполне разумными. Так умирают любые школы. Они кончают тем, что прагматизируют собст­венные идеологические позиции, делают их более при­способленными к живой реальности, оттачивают ка­кую-то методологическую технику и т.п. Думаю, что сегодняшний мир принимает такой тип игры.

С другой стороны, есть культурная миссия — очень позитивная, очень открытая — миссия автора, который обращается к читателю. Хотя, судя по тем тек­стам, которые я читал, сам Георгий Петрович не пред­полагал, что возможен какой-либо читатель. Для него всегда возможен только лишь собеседник, конкурсант, противник — тот, с кем он спорит, кому он что-то дока­зывает, но читателя там и близко нет. Не предполагает­ся, что эти тексты могут читаться, изучаться и т.д.[2]3

Здесь есть очень важный момент, который для меня существенен. Он связан с тем, что, как я уже ска­зал, закончилось время большого проекта. И сегодня два архива вступили, по сути, в конкуренцию.

Одни архив — архив, который можно назвать «прижизненным». Есть выработанный язык методоло­гии, язык методологических инноваций и т.д. и он находится в состоянии того, что Учитель как бы жив. Это непрерывно воспроизводится в беседах, текстах, высту­плениях — такой естественно складывающийся код внутри школы, которая не хочет замечать своего распа­да. Воспроизведение каких-то мыслей, в том числе незаконченных, их продвижение, неявное ожидание того, что Георгий Петрович сейчас войдёт, скажет что-то ещё, вступит в диалог и т.д. Это один момент.

С другой стороны, сейчас появляется другой ар­хив — «посмертный», архив, который, к сожалению, прибывает к нам уже без авторского могущества. По­являются люди, совершенно случайные, которые уже не могут сакрализовать эту фигуру, или сакрализация идет другим путём — через комментирование, осмыс­ление по-новому, потому что проходящее в диалоге и во времени речевого обмена — это совершенно дру­гое, чем когда мы читаем книги, возвращаемся к ним, обсуждаем и т.д. Можно ожидать, что здесь сущест­вуют серьёзнейшие методические и методологические проблемы наследия Г.П. Щедровицкого. Потому что это не только фон, который является конкурирующим внутри различных философских дисциплин, но это и позиция, которая сложилась у Георгия Петровича и, отчасти, у всей школы в целом. А именно, это, с одной стороны, оппозиция к власти, но какая-то странная, мягкая оппозиция по отношению к господствующей власти, при которой предполагается, что власть как бы не нуждается ни в какой интеллектуальной помощи и сама способна справиться со своим собственным не­вежеством. И, наряду с этим, резкая и радикальная оп­позиция к академическому, университетскому истеб­лишменту. То есть, выражены две оппозиции, одна из которых — мягкая и слабая, а вторая — более жесткая и сильная. Поэтому возникает вопрос: насколько, в самом деле, формирование самого Кружка, его идео­логии происходило в пику, в поддержку, или в слабой оппозиции с господствующим режимом? Вопрос очень существенный.

Далее. Существует ещё столь же серьёзные вещи, связанные с тем, что практически вся история Кружка происходила во времена «железного занавеса». Но се­годня мы не можем обдумывать идеи Г.П. Щедровицкого так, как будто мы по-прежнему находимся за железным занавесом. Это уже просто невозможно. Хотя еще в 1985 году приходилось сталкиваться просто с комич­ными ситуациями, когда можно было наблюдать дис­куссию, которая идёт в Советском Союзе, и дискуссию, которая идёт в Европе, — две дискуссии, которые со­вершенно друг друга не знают, но обсуждают примерно одно и то же. Обсуждают темы развития, становления каких-то интеллектуальных практик, идей. В Европе это, конечно, другое время, у которого свой ход, разви­тие достаточно медленное, без катастроф и кризисов, которые есть у нас.

Я назвал некоторые существенные вопросы, кото­рые выходят за пределы внутренней (внутри Кружка) жизни идей. И поскольку наследие начинает публико­ваться, эти вопросы, на мой взгляд, становятся всё бо­лее и более существенными.

Есть ещё вещи, которые связаны с вопросом, очень для меня интересным, о судьбе самого аван­гардного проекта, к которому так страстно относил­ся Г.П. Щедровицкий. Открытость и страстность Ге­оргия Петровича — это, конечно, необычайные ка­чества, очень важные. Они пробиваются даже через тексты, любые тексты, даже если их кто-то сокра­щал, улучшал — всё равно, они являются замеча­тельными свидетельствами внутреннего напряжения Георгия Петровича, его философского идеализма. Хотя, в том, что складывается в качестве методоло­гии, есть, с точки зрения общего развития философ­ского опыта и философского знания, конечно, неко­торые проблемы. Проблемы, связанные с тем, что, как и через что здесь уместно определять: филосо­фию с помощью методологии, или, наоборот, мето­дологию с помощью философии.

То, о чем я сейчас говорил, по моему мнению по­зволяет найти какие-то возможности осваивания насле­дия в общекультурном значении. Не через некую рито­рику, а через особую рефлексию возможностей сущест­вования самого этого наследия. То есть, отвечая на во­прос, как оно может сегодня существовать?

Здесь возникает ещё один важный вопрос. Когда существовала идеология большого проекта и выполняла свою функцию, тогда политика, по сути дела, была неэксплицированной, то есть большой проект задавал­ся вне публичного политического пространства, не имел реального политического наполнения. Сегодня же такого рода движение впервые сразу же, как только оно начинает открываться общественности, получает политическое значение. Это уже не просто мысль, ко­торая занимается идеальными конструкциями, а потом их во что-то внедряет, — это уже изначально некая политическая функция, и политика здесь начинает иг­рать колоссальную роль. Я абсолютно в этом уверен. И сегодня мы можем рассматривать Кружок на пред­мет оценки политики: насколько он сам выполняет эти условия и может ли выполнять, и как мы должны по­нимать эту политику.

Если мы говорим о целостности глобального проекта, то она, конечно, с одной стороны, связана с советским строем самим по себе, как социальным глобально-авангардным проектом. С другой стороны, и в рамках философии существовало множество та­ких глобальных проектов, а в рамках искусства — тем более. Чего стоит, например, вагнеровское «уни­версальное произведение» — абсолютно тотальный проект, который выстраивается как политика. Это не противоречие, а последовательность двух терминов: там, где проект становится тотализующим, он одно­временно становится и политическим. Мало того, что политическим — он становится ещё и эстетическим проектом, стилевым, потому что он должен придать жизни характер, стиль, он должен быть эстетически оформлен. Для некоторых всякий тотальный проект есть часть поведенческой деятельности, связанной с искусством.

Здесь есть прямые взаимосвязи с европейским опытом. Можно вспомнить, например, о проекте экзистенциализма, который выстраивал Жан-Поль Сартр в течение 40 лет. Влияние Сартра на Францию было со­вершенно ошеломляющим — сколько бы сейчас не пи­сали, что у Сартра было (и есть) много французских оп­понентов. Достаточно сказать, что этот человек, в отличие от многих, два раза отказался от Нобелевской пре­мии — его уже хотя бы за то можно уважать, что он не принял условия игры, в которых должен был получать Нобелевскую премию. Его влияние в Европе в 50-х — 60-х годах было очень большим. Он разрабатывал свою философию, свою литературу, искусство, как глобаль­ный, тотальный, завершённый проект культуры.

То же самое мы можем сказать и о Зигмунде Фрейде с его школой.

И о великом немецком мыслителе Мартине Хайдеггере, о его «нацизме» можно сказать то же самое. Да, какое время он признавал фашистский режим, от­части даже участвовал, был членом нацистской партии.

Это целая драма, которая обсуждается западной интел­лигенцией уже лет пятьдесят — как такой выдающийся мыслитель смог примкнуть к фашистскому движению. А дело в том, что это примыкание к фашистскому дви­жению просто было частью глобального проекта. Хайдеггер полагал, что философия, после Аристотеля и Платона, может сделать ещё один шаг, при котором власть предержащие должны поддаться интеллектуаль­ной мощи проекта.

И внутри нашей собственной культуры есть та­кие, выполненные с осознанной политикой, проекты. Мне многое об этом известно. В частности, то, что связано с творчеством Мераба Мамардашвили, кото­рый, фактически, начинал вместе с Георгием Щедровицким, Борисом Грушиным, многими другими из­вестными вам людьми. Он находился в единстве это­го проекта и, тем не менее, расходился с Щедровицким. Это очень симптоматическое расхождение меж­ду ними, когда два очень влиятельных, очень талант­ливых, очень, по-своему, ангажированных и, в то же время, абсолютно не признанных официозом мысли­теля, которые, хотя и не испытывали личную вражду друг к другу, напротив, тем не менее, находились на каких-то противоположных полюсах. Меня это очень привлекло, поэтому часть своей работы я сосредото­чил на этом участке нашей исторической жизни. Всё-таки, мы живём исторической жизнью, то есть всегда что-то заканчивается. При этом сам конец не должен восприниматься в чисто уничижительном смысле, как сход, или уход.

Мои замечания – это только начало, предвари­тельное обсуждение тех тем, серьёзных и важных, ко­торые нужны для того, чтобы просто понимать в целом, что такое сегодня этот глобальный, великий проект, ко­торый связан не только с Г.П. Щедровицким, но и с тем фундаментальным авангардным проектом целых семи­десяти лет, глобальным проектом, частью которого бы­ла и Великая октябрьская революция.



[1] Подорога В.А. Проект и опыт (Г. Щедровицкий и М. Мамардашвили: сравнительный анализ стилей мышления) // Познающее мышление и социальное действие. М., 2004.

[2] 3 Речь идет о сборнике, созданном на основе стенограмм лекций и вы­ступлений Г.П. Щедровицкого перед разными аудиториями. У Г. П. Щедровицкого есть и вполне академические работы, рассчитанные на чтение и изучение. (Прим. Ред.)

 
© 2005-2012, Некоммерческий научный Фонд "Институт развития им. Г.П. Щедровицкого"
109004, г. Москва, ул. Станиславского, д. 13, стр. 1., +7 (495) 902-02-17, +7 (965) 359-61-44