eng
Структура Устав Основные направления деятельности Фонда Наши партнеры Для спонсоров Контакты Деятельность Фонда за период 2005 – 2009 г.г. Публичная оферта
Чтения памяти Г.П. Щедровицкого Архив Г.П.Щедровицкого Издательские проекты Семинары Конференции Грантовый конкурс Публичные лекции Совместные проекты
Список изданных книг
Журналы Монографии, сборники Публикации Г.П. Щедровицкого Тексты участников ММК Тематический каталог Архив семинаров Архив Чтений памяти Г.П.Щедровицкого Архив грантового конкурса Съезды и конгрессы Статьи на иностранных языках Архив конференций
Биография Библиография О Г.П.Щедровицком Архив
История ММК Проблемные статьи об ММК и методологическом движении Современная ситуация Карта методологического сообщества Ссылки Персоналии
Последние новости Новости партнеров Объявления Архив новостей Архив нового на сайте

Заключительное слово

О.И. Генисаретский

Фото архив

О. Генисаретский. Господа «три четверти», у вас есть что сказать друг другу?

Ю. Громыко. По поводу блестящего доклада Зинченко вопросов не возникает. По поводу экстерриториальности методологии я, считаю, достаточно жестко высказался. Для меня это как позиция неприемлема. А что касается утверждения С.Попова, то для меня это продолжение длящихся с ним год проблемных дискуссий. Я согласен с тем, как он отвечал Н.Г.Алексееву на вопрос, что для него программа и проект могут быть, так сказать, инструментальной частью внутри более сложно организованного целого. Мне представляется, что это действительно так, но дальше нужно обсуждать, как при этом трансформируется и меняется в рамках этого целого программа и проект, а не то, что они вообще должны отрицаться и сниматься. И также, на мой взгляд, достаточно продуктивна дискуссия по поводу проблематики знаний; я совершенно четко понимаю, что действительно нужна вся дифференциация и весь этот набор категорий, понятий, знания собственно схемы, которые сами предполагают достаточно сложный семиотический пласт анализа. Но я специально на передний план поставил проблематику знаний, поскольку мне представляется, что знания как определенная единица трансляции не просто не будет выброшена в ближайшее время из культуры, а, так сказать, приобретет более сложную новую жизнь, связанную и с захватом того, что я называю консциентальными пространствами, собственно, пространств сознаний, поэтому работа со знанием, хотя и в измененных формах, по-прежнему, на мой взгляд, остается очень важной. Но наиболее продуктивным пластом дискуссии и проблематизации отношений мне видится вопрос о том, как может пониматься современная ситуация, возможны ли мегапроекты и программы в политической рамке и каковы перспективы этого движения.

Я хочу Попову возразить. Мне кажется, что проектно-программный подход употребляют сегодня для того, чтобы «вешать лапшу на уши» всяким политикам и избирателям. Это не говорит о том, что нужно ставить задаваться вопросом, работает ли проектно-программный подход в этой исторической ситуации — «не подходит корове казацкое седло», так скажем. А если правильно программный подход употребляется, например, в сфере трансляции образования, то он как бы естественным образом попадает в историческую ситуацию и потому уместен.

С. Попов. Проблематизация проектно-программного подхода происходит, конечно же, не потому, что его кто-то где-то не так употребляет. Все вещи не так употребляют, от этого они хуже не становятся, а проблематизация состоит в другом. И что означает, что он не работает? Это означает... скажем, вот самая простейшая ситуация: столкновение двух проектов делает результат непроектным с обеих сторон, либо приводит к уничтожению одной из сторон.

То же самое с программами. В ситуации, когда существует много проектов и программ, мышление проблематизирует саму технику. Значит, либо вы должны построить — тут два варианта — суперпроект, который всех остальных, так сказать, удавил бы. Либо, если вы этого не можете — а историческая ситуация и состоит в том, что это сделать невозможно, силы становятся равными, — то единственный вариант: изобретать новое средство, поскольку ваше средство противником уже отгадано. И в этом круге обсуждений можно начинать, скажем, одну из линий проблематизации проектно-программного подхода. А если мы эту ситуацию принимаем как поликультурную, полипрограммную, то неизбежно возникает вопрос: можно ли осуществить не отдельные действия? Хотим мы этого или нет, но проектно-программный подход предусматривает ограниченное число действий — одно или несколько -- и целей. А хотим ли мы осуществлять осмысленные и исторически сообразные изменения, которые могут происходить очень долго - это требует совершенно другого инструментария, другого мышления. Вот про это, собственно, и речь. А то, что будут изучать в школе проектно-программный подход, ради бога, вещь хорошая...

... Два слова по поводу выступления, в котором затронут действительно важный вопрос, очень тонкий и животрепещущий момент: что значит, что мышление не нужно? Я утверждал бы следующее: мышление если кому и нужно, то самому мыслителю, а вовсе не кому-то извне. Мне кажется, здесь у в дискуссиях этот момент как бы опускается — что есть мышление и для чего оно нужно. Мышление нужно тому, кто мыслит, а всем остальным не нужно. Всем остальным нужны товары, продукты и все остальное. И в этом смысле — в плане мышления — существование методологического сообщества имеет, сказал бы я, не рыночную или внешнюю структуру.

Второй момент. Не согласился бы я также и с тем, что, методология занималась только понятийным мышлением, это лишь небольшая часть. Опять же есть дискуссия, в которой спрашивали Г.П.: «А почему, собственно, не одно мышление? Почему вы считаете, что методология — это как бы супермышление?» Г.П. на примере Аристарха Самосского говорит: там есть элементы исторического мышления, конструктивного и собственно научного. Так вот, то мышление, которое способно эти все три мышления разобрать, вот оно-то, собственно, и является методологическим, и в этом смысле оно не чисто понятийное.

И последний момент, действительно тонкий, его действительно надо обсуждать — насчет вписываемости в практику. Мне кажется, что здесь, особенно в период с 85-го по 86-й годы, было показано следующее. С одной стороны, это как бы проблематизация предыдущей методологии, а с другой — ее как бы новое состояние. С моей точки зрения, очень многие и вполне благополучно вписались в практическую деятельность, но при этом, мне кажется, необходимо отказаться от представления, что само по себе мышление нужно, что мы такие красивые кому-то нужны. Этого никогда не было, даже во времена Сократа и всех остальных, и, я думаю, никогда не будет. И пафос моего (в том числе) выступления заключался в следующем: необходимо культивировать другие формы мышления, которые не замыкались бы сами в себе как результат, скажем, понятийного мышления, и не замыкались бы в написании статей и диссертаций, это все бывшая, предыдущая форма. Но было бы полезно, на мой взгляд, обсудить и другой вопрос, поскольку именно на нем, как мне кажется, происходит разлом и вообще дискуссия: существует ли методологическое сообщество и ради чего оно существует? Вовсе, так сказать, не в единстве судьбы, цели или прочего. Это, мне кажется, все-таки вторичное (отсылаю к выступлению Петра Щедровицкого), а первичен, на мой взгляд, вопрос о необходимости мышления.

О. Генисартский. Я согласен с С.В.Поповым: если и стоит о чем сожалеть в связи с наблюдаемым развитием событий вокруг методологии, так это о сворачивании тех пространств, где может вольно плескаться мысль, где есть место для свободной мысли, безотносительной к противостоянию чему бы то ни было.

Мне не очень импонирует все, что связано с превращением методолога в наемного работника. Кто бы его ни нанимал: Администрация Президента, какая-то корпорация или ближайший торговый киоск. Да, «пойти в найм» — один из доступных способов выживания, причем не всегда самый легкий. Те наши семинары, симпозиумы, конференции «времен застоя» были тогда чуть ли не единственной публичной возможностью, — невзирая на положение, на стаж и на Бог знает на что еще, — не просто говорить, а думать/помнить, имея для того интеллектуальные средства; мыслить обо всём, что влекло мысль, с предельно доступной каждому искренностью и свободой смысловыражения. Так просто было. И эта-то возможность, по мере ввязывания в разного рода важные и высокодоходные дела, всё более утрачивается — и для нас, и для всех прочих, потому что и мы все когда-то были «прочими», однажды попавшими на площадку ММК и вкусившими на ней возможность свободы мысли. Это о скорбях.

Та программа превращения фигуры методолога в «предпринимателя» или, как выражаются биологи, в «сильного хищника», что представлена Петром Георгиевичем, тоже является, как мне кажется, своеобразной фигурой выживания и общественного участия. Ставка на нее — это, как говориться, дело вкуса. Я предпочитаю умолчать сегодня о своем отношении к такого рода стратегиям, пока они ценностно-корпоративно не простроены.

Мне кажется также, что из того, что произошло на экспозиции СМД-генерации, не поставленным и не отвеченным остался один существенный вопрос. Не уверен, сочтёте ли вы его достаточно осмысленным, но меня утешает хотя бы то, что условия его осмысленности относится к его собственному содержанию.

А именно: имеет ли смысл и стоит ли говорить, что у мыслекоммуникации, как выразился Громыко, у мыследеятельности, или у деятельности, как таковой, есть носители?

И если «да», то являются ли эти носители и их привходящее, превращающее воздействие существенным обстоятельством для разворачивания мыслекоммуникации, МД и деятельности, или же они более или менее случайны?

А если они существенны, то где начинаются те зоны содержания поставленного мною вопроса, в которых действие носителей не учитывать уже невозможно — невозможно в принципе?

Если деятельность есть нечто самосущее, а все остальное лишь её материал, протекающий сквозь неё, как сквозь трубу или мясорубку, то вопроса, конечно, нет. Тех, кто склонен к этой точке зрения, могу лишь отослать к известным соображениям К.Поланьи о том, что человек, земля и деньги не являются товаром в обычном смысле слова — по той простой причине, что это связанные ресурсы, и связаны они с чем-то, что существует сугубо естественным, спонтанно-историческим способом.

Это вопрос, от которого многие из нас достаточно элегантно и по понятным причинам всегда уклонялись... Но я думаю, что дальше уклоняться от него не стоит и что, напротив, стоит встать к нему в некое сознательное отношение.

И наконец — последнее. Мне равно претят все способы игры на понижение. Связаны ли они с эзотеризацией мысли, или продажей ее, или с переводом в новомодный гуманитарно-технологический план, где высшим способностям/функциям — мышлению, пониманию, воображению или созерцанию и вкусу — якобы не остается места.

Наверняка, у «гумтехов» на то есть веские основания, с которыми я не достаточно знаком. Но вот что смущает: у меня давно, со студенческих времен, было ощущение, что я вынужденно живу в каком-то интеллектуальном вакууме, хотя это странным образом и не касалось ценности самой мысли. Я, грешным делом, и сейчас не вижу никакого другого «спроса», кроме как спроса на мысль, понимание, на «умное чувство», иначе именуемое вкусом. Говорю об этом, вовсе не имея в виду долбосмыслов-интеллектуалов или коммуналов-бытовиков, пусть сон их будет сладок. Но воистину, все остальное, кроме того, что запрашивается этим спросом, можно купить. Все остальное — технически организуемый рынок, а вовсе не спрос.

Равно как осталась не отмеченной еще одна сторона дела — идеобизнес, или, точнее говоря, оболочка шоу-бизнеса над интеллектуальной деятельностью. Почти все из тех занятий, которыми мы когда-то занимались и которыми сейчас занимаемся, стало рекламируемым и «пущаемым в оборот». И возникает что-то вроде «прагматической идеофантастики». А кто, положа руку на сердце, может сейчас сказать, что он отчетливо различает то, что относится к идеофантастике, от того, что можно с определенностью отнести к реальному проектированию и программированию?

Строго говоря, я вообще ни разу не видел ни одной, написанной с участием методологов, программы, удовлетворяющей программным критериям самого методологического сообщества: все — имитация терминологическая. Я не видел ни одного проекта, разработанного с участием методологов, который бы удовлетворял элементарным инженерным требованиям.

Как будто бы речь идет о человеке, который не отличает то, о чем он хотел бы подумать, от того, о чем он думает. И когда кто-то говорит: «Я проектирую» — он что, проектирует свое проектирование или действительно проектирует? Или он только грезит о том, чтобы начать проектировать? Можно, конечно, говорить про себя «я знаю иностранный язык», но в какой-то момент надо на нем начать говорить, и говорить не о гамбургерах, а о различиях первого и второго периодов в творчестве Хайдеггера с человеком, который знает его тексты наизусть. И тут ты хоть тресни, все твои думы навеселе ровным счетом ничего не стоят.

Когда из уст методологов я слышу слово «проектирование», у меня часто возникает сомнение: или имярек никогда не был в ситуации реального проектирования (среди профи какой-то разновидности этой деятельности), или все, что он говорит, есть артефакты интеллектуального шоу-бизнеса, что противно природе той «звериной серьезности», которую культивировал Г.П. Или иначе говоря, где идеофантастика, а где реальное проектирование?

Этот мой вопрос я оставляю открытым, не слишком надеясь в этой жизни услышать на него хоть один ответ. Методологи, как я успел заметить, ответами баловаться не склонны.

Засим, удивляясь выражению напряженности на некоторых лицах, я с удовольствием заканчиваю первую часть наших мемориальных Чтений.

 
© 2005-2012, Некоммерческий научный Фонд "Институт развития им. Г.П. Щедровицкого"
109004, г. Москва, ул. Станиславского, д. 13, стр. 1., +7 (495) 902-02-17, +7 (965) 359-61-44