Понимание и интерпретации схемы знания

Пять дней назад я попытался обсудить на семинаре в МИНГе тему «Схемы мыследеятельности и работа с ними» и потерпел фиаско. Теперь я понимаю, почему это произошло: тема - очень сложная. Но все равно с ней надо разобраться всерьез, и я хочу сейчас сделать это, учитывая все допущенные мною ошибки.

Необходимость детальной и тщательной проработки схемы мыследеятельности (МД) диктуется прежде всего нашей практической ситуацией, ибо те схемы, которые были у нас раньше, по сути дела исчерпаны по своему организационно-практическому содержанию. Это уже многими отчетливо ощущается до такой степени, что Петр Щедровицкий по возвращении из Красноярска заявил при молчаливой поддержке С.Попова целый ряд вещей, которые мне лично очень нравятся (хотя, вместе с тем, и противны). Они - С.Попов и П.Щедровицкий - говорят, что те игры, которые они проводят сейчас, не имеют ничего общего с ОДИ. Что ОДИ - это вообще не игры с учетом нынешних представлений. Что они делают теперь в играх такие грандиозные вещи, которые никому в предыдущие годы просто не снились: могут дополнять системы до полной системы мыследеятельности (МД), каждую игру - до «полной ОДИ» и еще сверх того. Во всем, что они рассказывают, есть, к сожалению, только один недостаток: я этого не понимаю. Они это говорят, а объяснить, что они делают, не могут из-за недостатка теоретических представлений.

Как только я начал анализировать схему МД и смотреть, как ее можно употреблять, я открыл в ней много такого, чего раньше не видел и о чем даже не догадывался. Это я сейчас и буду обсуждать. При этом я на первых порах должен буду уйти от схемы МД и начать обсуждать совсем другие вопросы, без понимания которых решить вставшую проблематику просто невозможно.

Итак, тема доклада - понимание и интерпретации схем знания в содержательно-генетической эпистемологии и содержательно-генетической теории мышления. Оказалось, что без обсуждения этой дополнительной и побочной темы обсуждать схему МД и работу с ней просто невозможно.

Начну с анализа процессов понимания и интерпретации схем в традиционном мышлении, под которым я имею в виду как обыденное, так и научное мышление. Способы работы со схемами в традиционном мышлении принципиально отличаются от способов работы со схемами знания в содержательно-генетической теории мышления. Схемы в традиционном мышлении как правило изображают объект действий и/или мышления, и в них никогда не входят сами процессы понимания и интерпретации этих схем. Иначе говоря, эти процессы понимания и интерпретации несет сам размышляющий и действующий человек. Все связи и отношения, создаваемые процессами понимания и интерпретации, существуют вне знаковой формы схемы, а следовательно, привносятся понимающим, мыслящим и мыследействующим. Поэтому их, как правило, относили к человеческой интуиции и говорили, что это не формализуемо. Они могут описываться в технике, но эта техника понимания и интерпретации всегда должна даваться в рассказе и в показе отдельно от самих знаковых схем, изображающих объекты мысли и входящих в теоретический контекст. И уж во всяком случае эти процессы никак не нормируются в самой схеме.

Выражение «не нормируются в самой схеме» требует пояснения. Каждая схема сигнализирует, намекает на способы ее употребления, во всяком случае для человека, который проходил соответствующую систему обучения. Но сигнал или намек, которые содержатся в знаковой форме схемы, - это отнюдь не нормировка.

Но схемой, конечно же, называется знаковая форма вместе с употреблениями и вне употреблений - понимающих, интерпретирующих - это не схема. Получается внутреннее противоречие, которое обыденное мышление не замечает. Точно так же, когда мы о чем-то говорим как о знаке, то имеем в виду материал знаковой формы плюс обязательно определенные функции этого материала. Но в изображении они не фиксируются! И из-за этого традиционная семиотика, теория знания, герменевтика не могут двигаться вперед, поскольку их изображения объекта дефициентны тому, с чем они реально имеют дело.

Мой тезис нельзя понимать так, что в традиционном мышлении вообще не было никаких форм или конкретных схем, которые изображали бы процессы и процедуры. Были. И странное дело: к ним мой тезис относится в полной мере. Итак, мысль моя в том, что схемы, относимые к объектам, имели употребление, которое люди несли в других частях своего сознания. И организация этого употребления не включалась в сами эти схемы, и в их знаковые формы.

Второй тезис. Схемы знаний содержательно-генетической логики и теории мышления построены принципиально иным образом. И с точки зрения традиционных схем и способов их употребления - несуразны. Эта несуразность была предметом постоянных дискуссий последние 34 года. Но за эти 34 года я впервые дошел до такого ясного понимания, в чем тут дело. А именно: схемы знаний содержательно-генетической логики и теории мышления вставляют процесс понимания и интерпретации внутрь самой схемы, кардинальным образом меняя способы работы со схемами. И это обстоятельство ускользало все эти 34 года от нашего рефлексивного внимания, хотя в этом состояла суть этих схем. И моя мысль в том, что, схемы знаний содержательно-генетической логики и теории мышления предполагают совершенно другую организацию процессов понимания и интерпретации.

Я напоминаю вам первую форму этой схемы (схема 1), где «знаковая форма» располагается в верхней части схемы знания, а «объективное содержание» - в нижней части схемы и есть два значка полустрелок или связей, которые образуют цикл или двустороннюю операцию. И уже в этой простейшей форме начинается вся «свистопляска» с процессами понимания и интерпретации, которая, как мне кажется, до сих пор мешала понять реальный смысл этой схемы, а мы не могли при этом ничего разъяснить, поскольку тоже не понимали, что происходит.

Схема 1

Я хочу обратить ваше внимание на то, что схема знания представляет собой неоднородное - гетерогенное, гетерохронное, гетерархированное - образование. И в связи с этим понимание и интерпретация этой схемы невероятно усложнены по сравнению с традиционными формами интерпретации и понимания знаковых форм. Это не значит, что эта знаковая форма знаний не может пониматься традиционно. Но она кроме того предполагает массу других, как бы вторичных, способов понимания и интерпретации. Итак, я могу употреблять эту знаковую форму (схема 1) иначе, чем написано в самой схеме; при таких употреблениях я саму эту форму буду заключать в квадратные скобки (схема 2).

Схема 2

Каковы же традиционные формы понимания и интерпретации знаковых форм? Этот вопрос я детально обсуждал в серии статей об атрибутивных знаниях - 1958–1960 годы, но они все не схватывают главного - того, что я хочу рассказать сегодня.

Я буду работать в одном простейшем частном случае, который мы называем «формальной онтологизацией». Изображенная на схеме 2 знаковая форма «знаний» как целое может относиться к чему-то, что находится за плоскостью доски и что составляет реальный или идеальный объект этой схемы (схема 3). (Само это различение идеальной или реальной интерпретации очень интересно. Мы уже сталкивались с проблемой идеального объекта и его существования; особенно много этим занимался В.Я.Дубровский, но решения и он не нашел. Сейчас я понимаю, почему: знания брались вне контекста мыследеятельности).

Схема 3

Итак, эта знаковая форма, изображающая знания, может употребляться как и все другие схемы обыденного или научного мышления, а именно: мы осуществляем формальную онтологизацию и предполагаем, что за этой знаковой формой стоит соответствующий идеальный или реальный объект: идеальное знание или идеальное представление о знании. При этом мы можем работать как в рамках принципа параллелизма, так и в рамках отрицания принципа параллелизма (это обсуждалось в сообщениях 1960–61 годов в «Докладах АПН СССР»). Если работать в рамках принципа параллелизма и формальной онтологизации, то мы должны сказать, что реальные знания (и тем более знания как идеальный объект) имеют точно такую же структуру, которую мы зафиксировали в знаковой форме знаний. Здесь выполняется принцип логики Витгенштейна: реальный мир имеет устройство нашего языка.

Если мы отказываемся от принципа параллелизма, то мы можем полагать, что за этой схемой стоит некий объект («знание») - идеальный или реальный - который отличается от того, что у нас представлено в знаковой форме; наша знаковая форма есть упрощение того, что есть в реальности. Тогда мы можем рисовать место этого объекта за знаковой формой в целом. (Таким образом мы будем реализовать исходный методологический принцип не вульгарного, а диалектического материализма).

Здесь нам очень нужна «идеальность», поскольку она есть не что иное, как «материя» иного рода - знакового. Она нужна для того, чтобы я смог уйти от психологизма. Если я начинаю работать в феноменологической или психологистической традиции, то я могу сказать: у нас есть некое интенциональное отношение или интенция к объекту. Я имею к чему-то свое интенциональное отношение, и я имею знаковую форму. И тогда рисовать место для реального или идеального объекта не нужно, поскольку не в знаковой форме есть такой второй элемент, который с ней связан, а это в нашем сознании существует нечто, что мы называем интендированием или реализацией интенционального отношения.

И поэтому я делаю вообще незаконный ход (схема 3). Но мне его важно сделать, поскольку как раз на нем строится содержательно-генетическая логика как логика особого типа. Если вы не будете рисовать здесь какое-то место и его материализовать в изображении (а, следовательно, и придавать ему тот или иной тип существования), то вы не сможете строить содержательно-генетическую логику и теорию мышления. Будет существовать постоянный разрыв между тем, что рассматривается как объект, и тем, что изображается. Повторю мысль еще раз: идеальность есть не что иное, как особый вид материала, которым вы заполняете соответствующее функциональное место. Я, кстати, предпочитаю называть это не «материей», а «материалом» - вы уже заметили это. Соответственно, это входит в схемы системного анализа, как мы их понимаем. И значит, мое выражение «методологический принцип материализма» относится не к «материи», а к тому, что фиксируется словом «материал».

Итак, я возвращаюсь к своему тезису. Схемы содержательно-генетической логики дают нам возможность изображать делаемое. Мы впервые начали изображать то, что мы делаем в мышлении. Работа со знаковой формой стала включаться в саму знаковую форму. И первый тезис состоял в том, что в традиционном мышлении, как обыденном, так и научном, работа со знаковыми формами знаний никогда не включается в саму знаковую форму. А в содержательно-генетической эпистемологии и теории мышления - включается. И это порождает массу удивительных и странных вещей: в частности - некоторые новые возможности. (Я бы даже сказал - возможности для саморазвития мышления).

К схеме МД это относится в полной мере. Поэтому все то, что я сейчас анализирую, я потом отнесу к схеме МД, хотя и с определенными отличиями.

В схему знания были включены и в ней обозначены отдельно: 1) знаковые формы знания, которые до этого обычно рисовали только в науке или держали интенционально в обыденном мышлении; 2) процессы употребления знаковой формы, в частности - отнесение ее к объективному содержанию.

Это маленькое, на первый взгляд, изменение кардинально меняет все планы понимания и интерпретации этой схемы и порождает массу парадоксов, а при правильной работе дают нам возможность строить новую научную эпистемологию и научную теорию мышления.

Дело в том, что схема знания - принципиально неоднородная схема. Но такие схемы вообще-то запрещены в науке. Логицизм и формализм проделывали гигантскую работу, чтобы в основаниях, например, математики такого никогда не встречалось. Поскольку только это обеспечивает непарадоксальное развитие математики.

А здесь? Я рисую знаковую форму (которая вроде бы изображает объекты - так утверждается во всех философских и логических системах, построенных на принципе отражения). На этом же листочке бумаги, на этой же схеме я рисую объективное содержание, которое имеет принципиально другое существование. И я рисую процессы или связи, которые создаются в мыслительной работе и существуют в ней - скажем, в понимании, интерпретации и т.д. И все это я рисую вместе и беру все как одно целое, хотя разные части этой схемы (а здесь три разных смыслонесущих части), имеют разное существование и разные логики. И вот в этом заключено все дело. А все остальное - лишь следствия.

И именно за счет такой прорисовки я могу формализовать свою работу, свое мышление, свою мыследеятельность, сделать ее объектом и применять к ней следующую мыследеятельность. Т.е. я фиксирую в ней не только объект, но и свою собственную работу и превращаю ее в объект своей мысли и мыследействования.

За счет этих явно недопустимых вещей, заложенных в схеме знания содержательно-генетической эпистемологии, я теперь получаю возможность строить теорию мышления. Впервые получаю возможность. И теперь я должен сказать, что следовательно, эта схема имеет рефлексивный характер, т.е. свертывает в себе рефлексию. Причем, она рефлексию помещает в объект дальнейшей мысли.

А дальше эта схема начинает выступать в двух функциях: объектно-онтологической и оргдеятельностной. И она впервые дает основания для развития методологического мышления, методологической работы за счет самого этого трюка, осуществляемого при изображении.

И здесь дело не в неоднородности объектов. Все объекты по сути дела неоднородны и неоднородно зарисовываются. Дело здесь в том, что эта неоднородность порождена тем, что к сущему вне нас прицепляются наши действия, наши интенциональные отношения и изображаются как внешне данное. Я со своим сознанием проделываю странную работу: я его выворачиваю наизнанку и выношу свое сознание как нечто вне меня положенное. И это - обратите внимание - ошибка. Здесь должна быть допущена ошибка. И я могу проводить параллели, скажем, между этим и возникновением дифференциально-интегрального исчисления, которое тоже стало возможным только за счет ошибки - с точки зрения старых форм. Если бы не было сделано этой ошибки и Карно не обосновал бы эту ошибку в своей метафизике исчисления бесконечно-малых, то не было бы дифференциально-интегрального исчисления. В этой ошибке заложена возможность содержательно-генетического исследования. И тогда этот ошибочный ход должен быть нормирован как не только законный, но и необходимый для проникновения в сущность мышления, знаний и т.д.

А теперь начинаются очень тонкие вещи. Хотя и не такие странные как первые и не такие значимые. Дело в том, что разные элементы этой схемы (рис. 1) должны интерпретироваться по-разному. Прежде всего я хочу обратить внимание на двойную интерпретацию элемента «знаковая форма». Представьте себе, что здесь на схеме дана знаковая форма идеального объекта (это один случай) или я вообще всю эту схему знаний интерпретирую на более конкретном случае (альтернативный случай). Оказывается, что знаковая форма должна интерпретироваться дважды и иметь две плоскости своего содержания. Один раз она обозначает некоторую знаковую форму, именно «обозначает»; а другой раз я скажу, что в верхней части схемы знаковая форма представлена автонимно. В традиционно-логическом смысле это означает, что я могу здесь поставить знаковую форму некоего знания. Например, когда я пишу какое-то физическое или математическое уравнение, то я говорю, что это и есть знаковая форма, но при этом эта знаковая форма автонимно задает самое себя или иначе - обозначает самое себя, и это обозначение связано с наличным существованием, т.к. я не обозначал и не символизировал, а просто записал эту знаковую форму постольку, поскольку она, с одной стороны, есть объект, а с другой - автонимно обозначает самое себя. И это есть первое понимание и первая трактовка. Если я имею дело с конкретными знаниями и толкую, понимаю их в духе содержательно-генетической логики, то я тогда задаю этой знаковой форме автонимное существование.

Например, я пишу здесь формулу третьего закона Ньютона и говорю, что это есть знание. В каких случаях запись третьего закона может интерпретироваться нами как знание? Только если я скажу, что это есть некоторая форма этого знания, которая автонимно представляет самое себя.

Если я имею запись закона, я могу сказать: есть запись и она выражает закон. Это обыденная трактовка. Для того, чтобы я мог теперь перейти к содержательно-генетической эпистемологии, я должен эту знаковую форму интерпретировать совершенно иначе, а именно: как элемент некоторого знания, а именно третьего закона Ньютона, где в этом знании эта самая знаковая форма автонимно представляет прежде всего самое себя.

Как родилось это понятие автонимности в традиционной лингвистике и логике? Представьте себе, что работает лингвист. Он пишет: «Слово “стул” - существительное». И говорит, что слово «стул» представлено здесь в автонимной форме. Т.е. лингвист говорит «слово» и говорит, какое слово. В этом тексте - «слово “стул” существительное» - слово «стул» обозначает самое себя. Вот это и есть автонимное употребление слова.

Я несколько расширяю это понятие автонимности, которое сформулировалось на таких узких случаях, когда мы в тексте мыслекоммуникации (обратите внимание на эти слова) вынуждены повторить то, что у нас было в мыследействовании и там реально существовало. В тексте появляется совершенно другое существование. Когда я говорю: я сижу на стуле, это есть одна интерпретация. Это не значит, что я сижу на слове «стул». А когда я говорю: «слово “стул” - существительное», здесь слово «стул» употребляется не в смысле обозначения объекта, а в смысле обозначения самого себя.

Я говорю об автонимности для того, чтобы отличить этот случай от так называемого удвоения сущности. Хотя я и здесь удваиваю сущность, но особым образом. Я говорю: за этим значком стоят совершенно разные сущности. Один раз может стоять объект. Другой раз - некоторая знаковая форма (или само слово), которая существует в «потустороннем» для данного знания мире (потусторонность в том, что она не интендируется). Но когда мы работаем со знаковой формой, мы так обычно не поступаем. Мы задаем автонимно эту знаковую форму. Спрашивается: исчезнет ли в результате сама эта интенциональность? Я говорю: нет. Мы сохраняем эту двойственность формы и содержания, но за счет введения особого автонимного существования. Мы говорим: здесь слово «стул» есть знаковая форма, которая обозначает некоторую сущность, которая есть то же самое слово «стул».

Таким образом мы уходим от напрашивающегося парадокса. Эта схема со всем набором элементов должна пониматься и интерпретироваться дважды: один раз в целом, другой раз - поэлементно. И при этом первая и вторая интерпретации не должны противоречить друг другу. Знаковая форма схемы знания есть знаковая форма и не что иное. Но при этом это странная знаковая форма: в ней верхняя часть существует в автонимной функции, т.е. она есть знаковая форма, обозначающая самое себя. И здесь есть две сущности - знаковая форма и объективное содержание. Но объективное содержание есть сама же эта знаковая форма, понимаемая как содержание. При этом не исчезает семантическая функция и семантическое отношение, поскольку здесь дано это слово или знаковая форма, но оно само себя обозначает. И никуда убрать эту знаковую функцию вы не можете. Она (эта знаковая форма) обозначает, несмотря ни на что, что она здесь задана как таковая. Так, в слове «стул» в лингвистическом тексте мы имеем знаковую форму слова «стул». Но это совершенно разные вещи, когда я имею в виду вещь, на которой сижу, и когда я имею в виду слово как объект и как сущее. Во втором случае имеется в виду класс слов как нечто идеальное. Знаковая форма сохраняет функцию замещения и представления: если я говорю «стул», то это не есть слово «стул», это есть обозначение всех слов «стул», которые есть в мире, в словарях, в разных текстах и т.д.

Итак, «знаковая форма изображает и представляет» - есть первая интерпретация. Что именно она изображает и представляет? «Самое себя» - это вторая интерпретация.

Теперь с объективным содержанием. Здесь начинаются самые сложности. Прежде всего я должен сказать, что объективное содержание существует вне этой схемы знаний. Это значит, что оно существует совсем в другой семантике и в других знаковых формах.

Знаковая форма существует в автонимной функции. А вот как существует объективное содержание? В автонимной функции оно существовать не может. Объективное содержание существует объективно, в знании. Знание объективно состоит из знаковой формы и содержания. И значит, объективное существование есть результат объективирующей интерпретации знаковых форм особого рода в особом смысле. Это - очень важный принцип.

Я напоминаю, что я все время работаю на тезисе о том, что схемы знаний в содержательно-генетической эпистемологии и теории мышления пристегивают к изображению процедуру мыслительной работы. Далее: если я имею знаковую форму в традиционном мышлении (обыденном или научном), то там даны знаковые формы, как правило, в контексте мышления (или мысли-коммуникации? - я бы здесь для себя тоже хотел получить ответ), и при этом они говорят об объективном существовании. Как же они приходят к этому? Они имеют дело со значками или знаковыми формами, а все время говорят про объективное существование. В чем же оправданность этого хода?

Аналитик или идеалист говорит очень твердо: не надо делать то, чего не надо делать. Все эти шаги материалиста (не важно, какого) или реалиста есть ошибки и заблуждения. Я говорю: нет. Если это ошибка и заблуждение, то не в философии и не в критическом реализме, а ошибки науки - ошибки для философского традиционного мышления. Это наука построена на объективации знаковых форм, это есть ее проход. Наука существует за счет того, что она проделывает процедуру объективации знаковых форм и выхода к объективному содержанию. К объективному, поскольку, обратите внимание, никого не интересует субъективное.

Мы в жизни реально живем при стертости границ, мы верим в стародавние предрассудки, в то, чему нас учили, и верим, что все это существует объективно. Философии предназначено исследовать возможности объективного существования чего бы то ни было. Но эти возможности лежат в природе человеческого мышления, которое все время осуществляет объективацию. Это не значит, что оно помещает в объективность знаковые формы. Оно потому и называет их знаками, поскольку за ними стоит нечто другое, и объективируется другое - понимаемое.

Но понимаемое не есть объективно существующее. Понимаемое есть субъективно понимаемое. Каким же образом тому, что мы понимаем и творим за счет интерпретации, придается теперь объективное существование? Это есть результат определенной обработки знаковых форм, результат реализации определенных интенциональных (или «выносящих вовне») отношений, но они выносят не то, что мы имеем в идеальных знаках, а нечто другое. Поэтому объективное содержание всегда принципиально отличается от знаковой формы. Но как отличить объективное содержание от вымысла, от призрака, от необъективного? Как оно вообще определяется? То есть - как происходит эта процедура объективации?

Итак, нужно задать способ существования этого объективного содержания. И я делаю тот же ход, что и раньше: необходимо постулировать двойное существование объективного содержания (и добавить еще третье и много других). Оно существует: 1) в изображении знаний - там фиксируется объективное содержание вообще; 2) в каждом знании - там оно вносится соответствующими знаниями в объективный мир каждой науки вместе с привнесением всей действительности. (И здесь возникают большие проблемы с соотношением действительности и объективного содержания).

Если верно то, что я сказал раньше, т.е. что работа со знаковой формой, записанной наверху, изображается в этих полустрелках замещения - отнесения и в выходе на объективное содержание через знаковую форму, то тогда получается, что схема знания является принципиально другой схемой, нежели схемы науки и обыденного мышления, а именно: она выступает как схема, показывающая как мы должны работать и в противоположность тому, что мы ранее утверждали - как чисто нормативная схема или оргдеятельностная. И только вторично и в каком-то смысле не совсем законно можно рассматривать эту схему не как предписание к способу действия, а как предметную схему. И я начинаю понимать всего Гегеля отсюда. И говорю, что хотя Гегель не дошел до этих схем, но, вроде, он их предвидел. Поскольку тогда у меня: 1) объектные схемы совпадают с логическими или оргдеятельностными; 2) методология начинает склеиваться с логикой, т.е. предписание к тому, как надо работать, совпадает с нормой работы, а и то и другое я могу теперь трактовать эпистемологически как знания.

Мы выходим к необходимости пространства в мыследеятельностной организации, потому что эпистемологические схемы требуют различать плоскость объектов действия и плоскость норм действия в оргдеятельностных схемах. И тогда вывод: еще одна историческая ошибка - что в содержательно-генетической эпистемологии эти схемы были положены как объектно-предметные схемы, что вообще-то по идее они должны были появляться из рефлексии собственного мышления и отражать организационные схемы: оргмыслительные, оргдеятельностные и т.д. Это - схемы организации собственного мышления. А то обстоятельство, что эти функции (оргдеятельностная и онтологическая) в содержательно-генетической эпистемологии и теории мышления были склеены, породило ошибку. Но все тезисы Гегеля о единстве логики, методологии, теории познания возникают из этой же ошибки! Если бы мы эту ошибку не делали и работали бы в пространственных схемах, то тогда было бы совершенно ясно, что методология не совпадает с логикой, эпистемологией, теорией мышления: они лежат в разных планах. Но материал самих этих схем - поскольку мы можем оргдеятельностные схемы класть как объектно-онтологические - создает эту иллюзию. И только поэтому у нас может быть научная методология, научная программа построения теории мышления и теории деятельности, что мы совершаем переброс схем из оргдеятельностных плоскостей в объектно-онтологические.

Но при этом надо еще выяснить, как мы получаем эти схемы - за счет рефлексии деятельности мышления или за счет исследования. Мы возвращаемся к вопросу об исследовании. Очень интересно посмотреть с этой точки зрения на математический стиль работы, поскольку непонятно, что там делается: строятся оргдеятельностные схемы на базе рефлексии или строятся объектно-онтологические схемы на базе исследования? Возникает совершенно новый заход как в отношении современной машинной математики, так и в отношении классических, традиционных логик.

У меня есть еще маленькое замечание по поводу важности принципа. Размышляя над всем этим, я вдруг понял смысл книжки Леви «Ценность принципа». Леви - это один из последних радикально-левых, который продолжает традицию критики современного общества. Осмысляя книгу, я понял, что принципы имеют самостоятельную ценность как идеальные объекты. Т.е. жизнь отличается от натурального существования природных тел тем, что она опирается на принципы, которые выдвигаются самими людьми и образуют краеугольный камень жизни как таковой. Более того - жизнь есть следование некоторому идеальному принципу, и все эти вещи: принцип отражения, принцип материализма, принцип мыследеятельности, принцип мышления - есть не что иное, как идеальные принципы, которыми мы подпираем свою жизнь, деятельность и мыследеятельность. Как идеальные принципы они никогда не схватывают чего-то реально существующего. Вообще обсуждать вопрос об их реальном существовании бессмысленно. Принцип есть знаковая форма, создаваемая конструктивно для обеспечения натуральности мыследеятельности, у которой потом находится содержание, которое потом объективируется за счет процедуры объективации. И тогда принцип начинает существовать как таковой. Его идеальный характер не мешает ему быть краеугольным камнем самой жизни, потому что ценность имеют только принципы, выдвигаемые теми или другими людьми. Мне это понадобится дальше при обсуждении как схемы знаний, так и схемы мыследеятельности.

Возвращаясь назад, я теперь могу сказать, что схема знаний в содержательно-генетической эпистемологии и логике была по сути дела принципом. Сначала подобные схемы выдвигаются в виде принципа организации работ, потом они становятся некоторой сущностью и выражают некоторую сущность за счет процедуры перехода в содержание и объективации этого содержания. Итак, они получают существование и становятся сущими. И принцип организации будет принципом и будет иметь жизненную ценность только в том случае, если мы можем выделить его содержание и объективировать его.

(Если я объективирую принцип, я начинаю его реализовать в своей жизни. Но не наоборот. Поскольку обратный ход является субъективистской ошибкой. Очень большая неприятность, с которой каждый человек должен бороться. Не надо объективировать то, что оправдывает вашу жизнь.)

Дело в том, что вводя такую схему, мы построили новый тип мышления, который дает возможность строить содержательно-генетическую эпистемологию. Но тем самым мы не оправдали свой способ жизни, а ввели новый принцип. Т.е. схемы знания, схемы мыследеятельности несут на себе новые принципы подхода и способа жизни, которые как принципы должны реализоваться. Не потому, что мы их реализуем, они становятся принципами, а потому, что мы готовы сгореть из-за этого - мы их реализуем. Но это предполагает совсем иную ценность принципа как такового. Только принципиальная жизни является осмысленной.

Итак, я закончил введение к разбору схемы мыследеятельности и пункт первый о схеме знаний. И хотя я опустил большой кусок по интерпретации схемы знаний, но на первый раз этого хватит. В следующий раз я хочу перейти к схеме мыследеятельности; и может быть, анализируя схему мыследеятельности, мы получим новое содержание для того, чтобы прокорректировать схему знаний, поскольку отношение между полюсами мыследеятельности обладает той же природой, что и отношение между знаковой формой и содержанием схемы знаний. Но схема мыследеятельности дает массу очень сложных ограничений.