Первое прикосновение к методологии случилось в 1973 г., когда меня, тогда еще слушателя подготовительного отделения психфака МГУ, приятели затащили в Институт психологии, где Г.П. Щедровицкий выступал с докладами по исследованию мышления. Затем, уже студентом, я заходил иногда в тот же институт «на» Георгия Петровича – было интересно и зрелищно: этакий интеллектуальный театр. Среди старшекурсников были члены его кружка, с ними я общался на одной из летних психологических школ. Восхищал полет идей, слегка настораживала эзотеричность языка, но желания примкнуть у меня не было. Яркие воспоминания остались от семинаров Виталия Дубровского на психфаке. На них многие, в том числе и я, приходили не по «долгу учебы», а потому что интересно. Под влиянием этих ярких, но непонятных «методологов» я что-то читал. Больше всего запомнились книги Владимира Лефевра – «Конфликтующие структуры», «Алгебра конфликта». До сих пор считаю, что в смысле интеллектуальной поэзии это – настоящие шедевры. Читал работы самого ГП – чтобы понять, что он делает. Но его действия в аудитории производили на меня гораздо большее впечатление, чем научные труды: игр тогда еще не было, но привкус событий такого рода уже отчетливо присутствовал на затеваемых им дискуссиях.

Через несколько лет, когда у меня возникла чувствительность ко всякого рода чудесам, интерес к методологии обострился. Обострилась готовность откликнуться на чудо, готовность тянуться к тому, кто был к нему причастен. Природа не терпит пустоты. И такой человек – выходец из страны чудес – появился. Им оказался Петр Щедровицкий.

И была цепочка ситуаций, которые привели меня на первую игру. Когда я работал в пединституте, меня всегда поражали различия между университетским факультетом психологии и нашим психфаком. Наш был блатной: на нем учились дети больших педагогов и психологов, чье поведение отличала принятая среди начальников или чиновников дипломатия. Особенно это бросалось в глаза на защите дипломов или курсовых работ: выходит студент, говорит бессмысленные вещи, но хорошо поставленным голосом, даже с некоторым артистизмом. И все гладко движется к своему счастливому завершению.

Я не мог понять: в чем тут дело и как такое возможно. Меня заинтересовала сила слова, основанная не на его смысле, а на его событийности. Хотелось овладеть силой слова как силой, творящей событие. И вот в связи с этим моим интересом знакомые посоветовали мне съездить на игру, потому что там, якобы, такие моменты специально высвечиваются.

С такой установкой я поехал на игру в Вильнюс в 1985 г., посвященную созданию факультета психологии в Вильнюсском университете. Ее вел ГП, Петр был в нашей группе игротехником. Если говорить о впечатлении «изнутри», то мне с поразительной остротой удалось вдруг почувствовать не то что силу слова – власть над ситуацией. Власть над событиями, которыми можно управлять и вести их в нужную тебе сторону. После одного такого момента, переломного, меня потянуло к методологии. Ну, и от ГП был такой хоть и скрытый, но мощный месседж: «Ты мне нравишься, ты должен быть с нами».

Я вернулся с игры, пошел на следующей день на работу. И мой шеф начал на меня наезжать: «Мы тебе командировку оплатили, давай рассказывай, где ты был и что вы там делали, чему ты там научился». Ну, я и организовал нападение на него сотрудников, и его благополучно затоптали. «Вот это да! – думаю, – никогда раньше этого не умел!»

Довольно быстро эта способность сдулась как воздушный шарик, но ностальгия осталась. Я старался сблизиться с Петром, чтобы понять: что со мной произошло и как мне вернуть и удержать свои достижения. Он говорит: «Мышление надо развивать». Я понял это буквально, прочитал все книжки про мышление, которые написали психологи, и… ничего мне это не дало. Но с тех пор стал теснее общаться с Петром, по возможности участвовал в том, что он делал. Петр давал мне задания, в основном организационные, по факультету, при котором я работал. У меня это не очень получалось. И еще я, естественно, активно интересовался играми. Он начал меня приглашать. Параллельно посещал семинары Сергея Попова, Олега Анисимова. Познакомился с Юрой Громыко и устроил сына в созданный им колледж – кстати, для сына до сих пор считаю это большой образовательной удачей.

Тогда же Петр создавал ШКП. Я в нее поступил вне конкурса, «по блату» (давно с Петром тусовался), и заодно стал стажером. А потом из института перешел туда на работу: шел 89-й год, начинали рушиться многие государственные структуры, и вопрос, как зарабатывать деньги, стоял очень остро. А тут представилась возможность не решать его: я перехожу в Школу, получаю зарплату – и у меня опять нет никаких проблем. Сейчас я думаю, что это спасительное тогда обстоятельство не пошло мне на пользу.

В Школе для меня на первом месте были не культурная политика и не стремление обрести новую профессию. Я считаю, что ШКП, как и факультет психологии, стажеров не профессионализировала. Но я находился под сильнейшим очарованием чудес, творимых Петром на играх и в аудиториях. С большинством стажеров происходило то же самое. Меня интересовала практика игр. С одной стороны, как мир ярких и необычных событий, а с другой – как возможность чему-то научиться. Когда глядишь на то, что может делать в аудиториях ГП или Петр, это, конечно, впечатляет. И очень хочется самому сделать нечто подобное. Некоторые стажеры пытались делать «то же самое», подражали внешне, выглядело это нелепо: похожие фигуры речи, фигуры поведения, но по содержанию – совершенно пустые слова. А Петр всегда вытягивал из разных областей глубокие и проработанные вещи, извлекал самую сердцевину. Конечно, очень хотелось этому научиться. Что-то получалось, и это подталкивало дальше…

Не знаю, можно ли научиться этому в обычных ситуациях. А вот в экстремальных условиях, в ОДИ, научиться чему-то проще. Крайне интересно, когда ты можешь трех человек одновременно слышать и понимать. Да еще понимать, куда все это можно собрать и как тут же выдать им обратно. А когда за такую работу еще и деньги получаешь, то тебя не волнует вопрос, как эти диковинные способности можно употреблять во «внешнем мире».

В ШКП создавалась интенсивная среда для интеллектуального развития, своего рода «питательный бульон», насыщенный способностями, темами, идеями. Специально никто ничему не учил, но были возможности учиться: на сколько напряжешься в своем ученическом усилии, столько и возьмешь. На 90 процентов эту среду создавал Петр. И как организатор, и как образец, и как источник идей, с которыми потом приходилось бороться – с их обилием, пестротой и необходимостью все это быстро проглотить. Потому что если не пытаться понять и освоить то, что услышал на лекции или семинаре, это может плохо кончиться. С другой стороны, в Школе была простроена довольно действенная система мотиваций – через конкуренцию с другими, через публичность самопредъявления. Одним из факторов притяжения была и просто жизнь молодежной тусовки ШКП: как очень точно заметил однажды Петр, «ни в каком другом методологизированном сообществе вы не увидите столько красивых девушек».

В кругу стажеров обсуждались всякие волнующие или непонятные детали методологии и игротехники. У нас возникали самые противоречивые версии относительно того, что произошло на игре, что сказано на лекции и почему так, а не иначе. И все это активно переваривалось в разговорах друг с другом.

Ставились перед стажерами и задачи менеджерского типа. Я организовал за время стажерства две игры. Получилось не очень здорово, да и тем, что чему-то научился на этом опыте, похвастать не могу. Была также учеба «по книжкам». Я штудировал работы Аристотеля о силлогизмах – «Аналитику» и «Топику». Работа с литературой считалась важной составляющей, но от нее мало что осталось в памяти. Были у нас и попытки самостоятельно что-то делать. Стажеры собирались небольшими «кружками по интересам», устраивали обсуждения и семинары. Например, брали видеозаписи игр и устраивали разные игрища по поводу этих записей. Останавливаем пленку и генерим предположения по поводу того, что через пять минут произойдет, какой будет сделан вывод, какое действие предпримет руководитель игры.

У меня до какого-то момента были иллюзии, что я, соприкасаясь с методологией, учусь и становлюсь методологом. Потом иллюзии ушли. Пытаясь разобраться в методологии, я много читал. Проштудировал кандидатскую диссертацию Георгия Петровича. Понял. Классно! Но, медитируя над более поздними текстами, в какой-то момент я понял и другое: бесполезно. Сколько ни пишут методологи, понятности не прибывает и не возникает ничего нового, что я мог бы вытащить из этих писаний. Сломался я на работе Георгия Петровича о теории деятельности в «кирпиче», где описывалось, чтó есть традиционное представление о системах, которым пользуются биологи и инженеры, – и ему противопоставлялось альтернативное представление, методологическое, «другое». Но что это за «другое», я ни из текстов не мог вытащить, ни из людей, оно так и осталось для меня тайной. Тогда я вернулся к своим давним мыслям: мол, здесь слово является не тем, что надо понимать, а тем, что действует и создает событие. Бессмысленно пытаться понимать тексты. Практика игр является, видимо, концентрацией того, что сложилось как форма жизни в семинарах, когда это культивировалось в маленьких группах. Эта форма жизни и есть то содержание методологии, которое бесполезно пытаться вычитать и понять. Оно вообще никогда не войдет через уши и через мозги, без живого и личного участия в событиях. Поэтому читать и слушать бесполезно, нужно просто включаться и участвовать!

Как бы то ни было, я понял, что я не методолог и что неправильно воспринимать то, что происходит в ШКП, как учебу. Никогда не считал себя частью методологического сообщества. Когда-то хотел этого и стремился к эпицентру, но понял, что теми путями, которыми двигаюсь, я туда не приду. Я и сейчас не очень ясно понимаю, что такое методологическое сообщество: все просто, пока ты внутри этого методологического мира. Вокруг рыбы – вода, и она не задается вопросом, что это такое.

Я упоминал уже, что мой переход на работу в ШКП был не самым удачным решением: довольно долго я мог себе позволять не думать о том, как, собственно, жить дальше и чем зарабатывать на жизнь, а когда пришлось думать об этом, то было некогда. Так я ушел из Школы, а куда – непонятно, и кто я по профессии – тоже непонятно. Нахальства, конечно, я набрался предостаточно: устроился в коммерческую фирму и сразу вскружил голову и себе, и своим работодателям; с моим приходом все зашевелилось, началась какая-то революция в стакане воды. Прошло два-три месяца – и фейерверк погас…

Года, наверное, с 93-го я мало с кем из Школы общался, а в 96-м приехал на «семейную» игру, может, она неудачно сложилась, но прошла не как игра. И это меня окончательно расхолодило.

Плодом моих отношений с методологией стали две книжки. Первая – «Логика естествознания». На мой взгляд, это была интересная, но абсолютно провальная попытка написать школьный учебник по метапредмету для «упаковки» в него знаний по естественнонаучным дисциплинам. Вторая – «Игротехнический букварь» – написана не так давно по заказу Петра. В ней я честно написал обо всем, что понял про работу игротехника; огромное удовольствие доставила работа с художником-иллюстратором, который, как мне кажется, сделал невозможное…

С 2000 г., после нескольких лет пестрых и беспорядочных заработков, я поступил на работу в компанию, которая занимается бизнес-консалтингом. Компания замечательная, профессионально и по-человечески я в ней вполне счастлив. Игротехнический опыт в работе очень пригодился, хотя его пришлось несколько трансформировать. У меня всегда были «скоростные» проблемы в групповой интеллектуальной работе. В ШКП, поскольку практиковаться приходилось постоянно, удавалось поддерживать себя в форме. Теперь же в «игротехнические» ситуации попадаю реже, поэтому часто не догоняю. Выливается это в то, что проводимые под моим началом интеллектуальные штурмы идут довольно хаотично, и сам процесс выглядит непрозрачным для участников. Но результат работы я выдаю примерно такой же, просто собираю его не на глазах изумленной публики, а немного погодя, задним числом.

Довольно непросто отделить опыт, полученный от погружения в методологическую жизнь, от опыта, полученного до или после. Во всяком случае, сегодня я могу быстро учиться многим вещам и быстро вхожу в любую «интеллектоемкую» область. Могу с любой сложной вещью работать: выдергивать ее из гущи жизни, описывать, проектировать. Пожалуй, основное убеждение, которое я вынес из методологии: нет пределов возможностям человека расти, обретать новые способности, становиться другим. Неважно, в какой семье ты родился, где учился и сколько тебе лет, – все зависит от воли и желания. И еще: каждый может сам создавать ту реальность, в которой работает и живет, даже навязывать ее окружающим, как бы распространять вокруг себя. Вот это я вынес из методологии, раньше во мне этого не было.

Сейчас до меня доходят лишь слабые отзвуки каких-то событий в жизни методологов. Очевидно, что после смерти Георгия Петровича сообщество утратило центр притяжения и каркас. Раньше для любого, кто так или иначе причислял себя к методологам, ГП был абсолютным и непререкаемым авторитетом. И его учеников в народе чаще называли «щедровитянами», чем «методологами». Теперь все иначе. Где сегодня границы методологии, куда все это движется – я не понимаю. Но, во всяком случае, для меня это наше российское явление: в первую очередь, интеллектуальный подвиг одной конкретной личности, и уже во вторую – событие в истории мировой мысли или в истории страны.