Сильная и слабая стороны во взаимной связи меняют позиции,

Ключ к победе таится в этих переменах.

Невозможно придумать Стратагему заранее,

А придумаешь – все равно толку не будет.

36 стратагем. Из толкования Книги Перемен.

 

Я не был участником ММК, а входил в это историческое пространство через Школу Культурной Политики. С Георгием Петровичем меня познакомил Петр Щедровицкий, когда я уже был административным директором ШКП и, таким образом, многое, если не все, что происходило на этом «методологическом поле» в 90-е и последующие годы, воспринимал через этот – культурно-политический – фокус.

Лично для меня концепт «культурной политики», а равным образом и способ существования Школы были и остаются изоморфными по содержанию и концентрации смыслов понятию «программирования». Есть три опорные точки в этом концепте-программе, которые, на мой субъективный взгляд, оказались устойчивы во времени, и последние 15 лет только отшлифовали их замысел. О них, собственно, и могу сказать.

 

I. Культурная политика как пространство личного развития

Идея программирования была изначально заложена в стиль Школы, с которой я и начал свое методологическое путешествие. Общая программная установка на имитацию, своего рода «отзеркаливание» как предшествующей локальной истории ММК, так и естественных трендов ситуации конца 80-х – начала 90-х гг. выполняла роль деятельностного исследования, позволяющего отнестись к событиям того времени и своему месту в них с должным уровнем рефлексии. Собственно говоря, в таком рефлексивно-деятельностном смысле я и вижу главное назначение программирования.

Цикл лекций по истории ММК, а также демонстрация игровых форм мышления (игры проходили почти каждый месяц) являлись, по сути дела, входом в методологически организованное пространство. А проекция будущего (которое понималось как развитие) прорисовывалась за счет интуитивных метафор новых (по крайней мере, для меня) представлений о социуме, культуре, деятельности и других предельных объектах работы. Так появились антроподромы, группы прорыва, проблемная коммуникация, а чуть позже – гуманитарные технологии, корпорации развития, приватизация управления и прочее в том же роде.

Таким образом, идея «культурной политики» в равной и неразрывной степени относилась как к историческому мышлению и исторической памяти, так и способу представления о будущем, которое создавалось за счет знаково-символической игры. Отсюда и постоянная эвристическая двусмысленность движения в этом пространстве: оно находит свою энергетику в «естественных» ресурсах традиции, но также опирается на ассоциативное скольжение рационального воображения.

Во всяком случае, мой личный дискурс движения в этом пространстве построен именно так. «Культурная политика» как знак символически имитировала мою персональную историю гуманитария и искусствоведа, а история ММК и игровые технологии задавали актуальную перспективу шага развития. В отличие, кстати говоря, от других моих коллег, которые пришли в ММК значительно ранее. У них, как я теперь понимаю, была обратная логика. Эта игра в «рамку и предмет» завершилась для меня в 1998 г. созданием факультета со специальностью (предметом) «Менеджмент культуры и культурной политики».

 

II. Культурная политика как метод социализации и социальной интеграции

Не менее сильно был выражен фокус «общественных отношений» СМД методологии, где культурная политика выступала как «пространство встречи» интеллектуальных новаций и социальной среды их реализации. Впоследствии, через 6-7 лет, эта линия движения позволит поставить проблему социализации и институционального закрепления методологического сообщества, или, по крайней мере, отдельных его представителей.

С самого начала существования ШКП установка на исследовательское понимание имела свой особый стиль, который я бы назвал «сардоническим мимезисом». Это позволяло внутренне насмешливо относиться к академическим упрекам в исследовательской поверхностности: оно и понятно – на классическое исследование не было ни времени, ни ресурсов; темп жизни, начиная с весны-88, непрерывно возрастал. А, кроме того, исключительно важным было сохранение позиции, используя термин Брехта, «остранения» – не полной, а лишь частичной включенности во внешние процессы.

Любопытно, как эта стилевая конструкция обнаруживала себя в семантическом поле. Так, в частности, когда (до сих пор) речь заходит об анализе ситуации, можно услышать призыв не относиться к этому «со звериной серьезностью». На игре 1990 г. во Владивостоке один из участников уже прямо сравнил саркастические эскапады команды с переполохом, который устроила компания Воланда в Москве согласно известному литературному произведению. И совсем очевидным обстоятельство «остранения» (своего рода остроумие по Фихте) проступает в воспоминаниях участников игры, а затем знаменитого 5-го пленума Союза Кинематографистов СССР: «Развалили,– говорят они,– Союз: то ли кинематографистов, то ли еще какой»…

Все это оказало существенное, а может, и определяющее, влияние на создание своего фирменного стиля в технологиях само-презентации, PR, и (здесь могу только догадываться, сам лично в этом не участвовал) на характер проведения политических баталий. Другое дело, что эти социально активные гуманитарные практики несут на себе родную до боли пигментацию ШКП (в цветовыведении которой и сам немало поучаствовал). Это обычно хорошее и точное видение целого, но зачастую в ущерб конкретным деталям, стратегическая установка на долговременные социальные последствия, но с высокомерным невниманием к отдельным целевым группам. Авангардные концепты сетевых мозаик, полиэкранности и прочих «поли» и «мульти», но с сохраняющимся моноязычием (в т.ч., лингвистическим) в своем практическом претворении.

В этот же фокус (социализации через имитирующие техники) рефлексивно укладываются прикладные личностные практики. Принципы методологического самоопределения, с его мерцающим присутствием в тех или иных социально-актуальных горизонтах и одновременной множественностью позиций; теория реализации, с ее принципиальной неразличимостью редукции и расширения; игра с масштабами, любой из которых может стать первичным и т.д. В их основании постоянно со-присутствует пара «сущность – явление», а допустимый зазор между ними был и остается непреходящим поводом для корпоративной и персональной рефлексии.

 

III. Культурная политика как канал трансляции

И третий момент, связанный с культурной политикой, который в моем случае оказался соразмерен, как минимум, уже десятилетию. Это мощнейший потенциал трансляции (по сути, педагогический потенциал), заложенный в эту программу.

Пространство «культурной политики» являет собой, по сути, экран, способный синхронизировать временные и исторические потоки и размещать их на одной – ортогональной оси времени – плоскости во взаимных отношениях друг к другу. Дар политики, а тем более, культурной, проецировать в плоскость актуальной (т.е. сиюминутной) коммуникации позиции, ценностные ориентации и проектные намерения, живущие в различных исторических нишах – при этом не только в историческом прошлом, но и в историческом будущем. Или иначе: экран – пространство «культурной политики» замыслен таким образом, чтобы в единой точке со-временности могли на равных присутствовать социальные воспоминания опыта (прошлого) и идеальные островки мыслимого (возможного будущего).

Но ровно этот же тезис означает принципиальную возможность трансляции, поскольку внутренняя проблема акта трансляции состоит в том, что как действие она возможна только здесь и сейчас, а смысл ее располагается вдоль мостиков, ведущих из прошлого в будущее, от поколения к поколению. То есть, действие одномоментно по способу организации, а содержание его «размазано» по оси времени. Особое устройство пространства «политики культурной», которое было унаследовано от СМД подхода и схемы МД, позволяет трактовать актуальную – здесь и сейчас – коммуникацию как канал (исторической) трансляции и, более того, предлагает креативный инструмент для интерпретации смыслов, ценностей и идей, попадающих в зону влияния этого канала.

И уже в логике взаимных превращений и мерцающих смыслов – культура не столько то, что было, а то, что будет, и, тем самым, получает мощный проектно-программный фундамент. А политика – не то, что будет, а то, что было в истории, и, тем самым, получает морально-этическое основание.

Здесь и начинается самое интересное: элегантные метаморфозы и взаимные превращения, кентавр–объекты и оборотни смыслов, вездесущее отсутствие и всеобъемлющая ускользаемость. Круг замыкается, и возведение взаимных отношений–превращений в точке «культурной политики» обретает функцию трансляции, не переставая быть коммуникацией. Поскольку характер действия закреплен за временем с артиклем the, но смысл его состоит в передаче метода, повторить который не представляется возможным. Но все равно будут пытаться…

Вольно им.