Моя встреча с ММК состоялась осенью 1982 г., хотя узнала я о его существовании намного раньше. Непосредственным импульсом для обращения к текстам ГП, а потом и к семинарским занятиям послужил разговор с Андреем Пузыреем, моим супругом. На мой вопрос, чем различаются понятия объекта и предмета – по исходному образованию я лингвист и пыталась тогда писать что-то по проблемам лингвистики и семиотики, – он ответил: «Единственный человек в Советском Союзе, который может сказать тебе на эту тему нечто осмысленное, – это Георгий Петрович Щедровицкий»!

Той осенью ГП читал на Комиссии по психологии мышления и логике цикл лекций по истории ММК. Ближе к весне 83-го в рамках этих дискуссий он стал все чаще и чаще касаться вопросов, связанных с ОДИ, а затем и с той игрой – 24-й по счету, – которая должна была состояться в мае в Одессе. Я решила туда поехать. Решающим моментом для меня оказалось то, что по описаниям ГП игра представала местом, где возможна стыковка двух планов: плана размышления, понимания – и плана действия. Я тогда ощущала это как нерешенную личную проблему.

На игры я ездила нечасто: мне не хотелось, чтобы они стали для меня своего рода наркотиком. После И-24 в Одессе я участвовала еще в нескольких играх ГП (в Горьком, Новой Утке, Клайпеде), а также в ряде игр его учеников, в частности, Людмилы Карнозовой, Сергея Попова и Петра Щедровицкого.

В промежутках между поездками на игры и написанием постигровых рефлексий я постигала методологическую грамоту. Подспорьем в этом мне были личные беседы с ГП, чтение его статей логико-эпистемологического и теоретико-деятельностного периодов, ну и, конечно же, участие в семинарских обсуждениях, в том числе в работе внутреннего семинара 85-87 гг., на квартире у Светы Поливановой.

Становление с приходом перестройки игротехнической практики как автономной по отношению к теоретико-методологическим разработкам, появление нескольких команд, проводящих игры и готовящих игротехников, прекращение работы внутреннего семинара, затем болезнь и смерть Георгия Петровича… Все чаще и чаще, говоря о Кружке, мы, его члены, стали употреблять прошедшее время.

Параллельно этому у меня зародилось желание понять, чем был Московский методологический кружок, как он появился и на какую ситуацию пытался ответить, в чем его наследие. Поразмышлять над этими вопросами мне удалось во время работы над докторской диссертацией, которую я писала во 2-й пол. 90-х гг. во Франции, в Школе высших исследований по социальным наукам (EHESS).

Предыстория этого проекта интересна сама по себе. После падения Берлинской стены я стала периодически ездить в Париж, чтобы работать в архиве Мишеля Фуко, книгу переводов которого я в тот момент готовила. Французские философы и историки, с которыми мне удалось познакомиться, услышав мои рассказы о Кружке, говорили в один голос: «Как такое вообще было возможно?! Это все так интересно, а здесь ничего об этом не знают. Вы обязательно должны познакомить французскую публику с этим опытом». В результате я получила предложение написать диссертационное исследование, а затем опубликовать его в виде книги. Это предложение я приняла, так как оно полностью соответствовало моим внутренним намерениям.

Быстро, однако, сказки сказываются, но не быстро дело делается: на написание этого текста (на французском языке и для французского читателя), в котором я анализирую и историю Кружка, и его функционирование, и, конечно же, его идеи в их связи с его практикой – ОД играми, у меня ушло много лет. Диссертацию я защитила в 2002 г., а книга под названием «Le Cercle de méthodologique de Moscou (1954-1989): une pensée, une pratique» («Московский методологический кружок: мысль и практика») должна выйти в Париже в издательстве все той же Школы весной 2007 г.